Костик

                Михаилу Анищенко

Костика  нам подарили, чтобы не было скучно Серёже. Костик и Серёжа – это маленькие волнистые попугайчики. Сначала у нас появился ослепительно-голубой Серёжа. Продали нам его как «мальчика»; он и имя мальчишеское получил, и долгое время числился у нас «мальчиком» пока дочь – это её затея – попугаи,  не повезла его, по какой-то причине, к ветеринару. Оказалось: Серёжа – «девочка». Имя менять не стали, а что, и так нормально: она – Серёжа. Мальчишку Костика,  ярко-жёлтого, вытянутого и приглаженного попугайчика, подарил нам мой друг, чтобы скрасить одиночество Серёже – «девочке». Дочь принесла большую клетку, и Костик с Серёжей оказались в ней вдвоём. К сожалению, это тесное попугаичье соседство не принесло радости ни нам, ни Костику.  Потому что Серёжа стала нападать на Костика и обижать его. Я был очень недоволен такой «бабовщиной»; выговаривал дочери -  негоже, чтобы сильный и наглый (пусть, даже, это и «девочка») обижал слабого, а Костик тогда был ещё совсем молоденьким и маленьким. Но дочь говорила, что это ничего, что так бывает у домашних животных и птиц,  давайте немножко подождём - привыкнут они друг к другу; тем более Костик - «мальчик»,  должен же он за себя постоять. Когда Серёжа совсем уж распоясывалась, я открывал клетку и давал ей нагоняя. В конце концов, мы сжалились над Костиком, попугайчики были помещены в разные клетки. Эти клетки поставили рядом – впритык. Так попугайчики стали жить рядом, но раздельно.
  Прошло время, и мы стали наблюдать, что попугайчики всё чаще садились рядышком и о чём-то между собой переговаривались на своём птичьем языке. Из кладовки была извлечена старая большая клетка и, не без опасения за Костика, объединение попугайчиков повторили. К нашей радости, драк больше не было. Часто, сидя рядышком не жёрдочке, Костик и Серёжа толковали между собой, иногда друг другу теребили клюв.
  - Целуются! – радостно говорила моя жена.
 Между тем, Серёжа понемногу набирала вес, и было видно, что она стареет. Костик стал изредка нападать на Серёжу, но не так агрессивно и жестоко, как Серёжа нападала на него прежде, и было это, скорее, нападением упреждающим.  Жена тогда, грозила пальцем и ругала Костика:
- как, мол, так, мальчик обижает девочку. Я тебе!
Случалось это, однако, очень редко  и я, даже, был немного, рад за Костика – надо же было как-то отомстить за прежние унижения и страдания.
 За полгода до описанных ниже событий умерла Серёжа. Дочь, которая к тому времени, жила отдельно от нас, пришла к нам как-то в гости и обнаружила Серёжу мёртвой на полу клетки. Костик тихо сидел на жёрдочке и поглядывал вниз. Мы немного попечалились и отвезли Серёжу на дачу – было лето – где и закопали под кустом сирени.
  Костик остался один. Он как-то сразу загрустил. Его задумчивость и меланхолию по своему расценила моя жена. Она сказала, что вся эта грусть от недостатка света в комнате, где жил Костик. Клетка была перенесена в мой кабинет. Повзрослевшая дочь уехала от нас, приобретя своё жилье, и излишки жилплощади позволили мне иметь такую вот роскошь – собственный рабочий кабинет. «Работа» моя заключалась в том, что я читал книги, «лазил» по интернету, играл на гитаре.
  За полгода я привязался к Костику. Кормил и поил его, учил разговаривать (что, впрочем, успеха не имело), рассказывал ему про свои дела и планы и, даже, про свои переживания и болезни. А кому мне было ещё пожаловаться на душевную и физическую боль, что постоянно терзали меня? Человек одинок и боль его – только его боль. Чтобы ни говорили – остальным эта чужая боль только в тягость. А Костик сидел на жёрдочке, вертел головой, слушал; иногда щебетал – сочувствовал. Как было не любить его?! Утром, проснувшись, в полудрёме я слышал, как Костик потихоньку, чтобы не разбудить меня, шибуршился в клетке; может зерно клевал, может воду пил, а может пёрышки свои жёлтые чистил. Я убирал с клетки ночное покрывало и говорил Костику: - ну, здравствуй! Потом ставил клетку на подоконник – ближе к свету. Пока я переносил клетку, Костик пугался, нервно крутил головкой и часто-часто перетаптывался на жёрдочке  и я, как мог, словами успокаивал его. Если я, случалось, начинал играть на гитаре, Костик, молчавший до того, начинал заливаться звонкими и громкими трелями.  Мы жили с Костиком душа в душу, думаю и Костик не стал бы этого отрицать, если бы мог разговаривать как человек.
  За три дня до Нового года мы с женой поехали по магазинам, а когда, уже под вечер, вернулись,  увидели, что Костик  излишне суетится, бегая по жёрдочке, и громко и жалобно кричит.
День для меня был очень тяжёлым: сначала работа, потом – «любимое занятие» - ходьба по магазинам. Болела голова, стучало в висках. Я выпил отвар глухой крапивы – хорошее средство успокоиться, снять напряжение - зашёл в кабинет и, не раздеваясь, прилёг на диван…
  … С Костиком стало твориться что-то неладное. Он жалобно кричал, как-то странно дёргал ножкой, сидя на жёрдочке, а через некоторое время и вовсе свалился на пол клетки, тело его стало скрючиваться. Видно было, что он нездоров, что он страдал от боли, и сил у него оставалось мало. Жена позвонила нашему знакомому ветеринару, который выслушав, что происходит с Костиком, сказал, что «тут ничего не поделаешь, попугай умрёт». Но мы с женой сдаваться не собирались. Пипеткой поили Костика водой, согревали его в своих ладонях, при этом попугайчик вроде бы успокаивался и кричал не так жалобно. К сожалению, наши усилия ощутимого успеха не имели, и было решено везти Костика в ветеринарную больницу. (Мы предварительно позвонили в ветлечебницу  и нам ответили, что попугая, наверное, можно ещё спасти). Дело было в пятницу, в конце рабочего дня. На дорогах «пробки», а ехать не близко.
  - Поехали,- сказал я жене.
  Костика положили в маленькую картонную коробку, жена спрятала её под свою шубу, и мы выехали на заснеженные, забитые автомобилями, тёмные улицы города.
 И загадал я желание: страшное и нелепое. У меня давно это было в привычке: загадывать такие вот странные, на первый взгляд, желания. Я, конечно, отдавал себе отчёт, что действия, которые надо было мне совершить, ради наступления желаемого события, ничтожны и мелки(несмотря на трудность их выполнения), а события, которых я ожидал, как награду за преодоление трудностей,  значимы и, порой, даже, сверхзначимы.
 И вот какой у меня был загад: довезу Костика до ветлечебницы(а она вот-вот закроется), спасут его ветеринары (а шансов на спасение было немного) – и моему другу, который сильно заболел и очень страдал в это же самое время, станет лучше, он выздоровеет, будет жить, и радоваться жизни.
 Такое, вот, загаданное желание! Нелепое и страшное. Но раз, уж, загадал надо действовать!
   И я гнал машину, несправедливо и нехорошо ругал встречных и попутных водителей авто, «тыкался» по улицам, в надежде избежать «пробок»; в итоге, плюнув на правила дорожного движения, выехал на трамвайные пути и всё же успел до закрытия привезти Костика в ветлечебницу…
   … Год назад неожиданно и навсегда уехал из нашего города в дальние края мой друг. Такой же, как и я, немолодой, но, в отличие от меня, обременённого и семьей и попугаями, совсем одинокий. Он уехал и увёз с собой немыслимою тоску души, разбитые надежды, а также всё своё физическое нездоровье; много чего он увёз – того, что хотел бы  оставить. Но не зря говорят: от себя не уедешь.
  Под присмотр соседей друг оставил свой старый полуразвалившийся  деревянный  дом на окраине города, в котором жил один последние десять лет.
 - А зачем под присмотр, если навсегда?- спрашивал я.
   Друг молчал -  я не настаивал на ответе.
 Что-то нехорошее чудилось мне в этом неожиданном, поспешном отъезде.
  - Не люблю долгие проводы, - говорил друг, - вот так: пожали руки и без лишних слёз.
 Я не провожал его до вагона, но с высоты застеклённого моста над железнодорожными путями вокзала, видел, как грязно-зелёный поезд медленно уходил в сырой, холодный ноябрьский туман.
 Мы стали созваниваться по сотовому телефону. Поначалу казалось, что всё у друга хорошо. Теперь он смотрел на огромные, тёмно-синие волны Великого океана, дышал воздухом бескрайней тайги, ловил спиннингом большую рыбу в быстрых, полноводных реках и всё это казалось ему тем необходимым, чего не было у него в прежней жизни.
 А так ли уж это было необходимо или, на какое-то время, должно было отвлечь его беспокойный ум и израненное сердце от ненужных мыслей и переживаний?
 Со временем, однако, с тревогой для себя, стал замечать, что настроение у друга становилось всё хуже и хуже. Незадолго перед Новым годом, после постоянного и тревожного «абонент не доступен», телефон друга ответил вдруг излишне радостным и оживлённым голосом, что всё хорошо: был на зимовье у охотников, летал на вертолёте, встретил много хороших людей. Неладное  слышалось в этом взрывном оптимизме. И я понял: друг, чтобы успокоить свою исстрадавшуюся душу,  использовал «проверенный» русский способ и использовал, увы, чрезмерно. Через несколько дней я снова позвонил другу, и стало ясно, что мои худшие ожидания, к сожалению, оправдались – мой друг был совсем плох.  Я звонил ему каждый день, и  чувствовал – по его разговору, по интонациям его голоса -  что состояние его, и физическое, а, самое главное, моральное, всё ухудшалось и ухудшалось. Последние два дня, до описываемых событий, телефон друга молчал – я приготовился к самому худшему…
 И помочь своему другу я ничем не мог – он был далеко: тысячи и тысячи километров. Оставалось только взывать к небу, да загадывать нелепые желания…
… Жена занесла коробочку с Костиком в кабинет врача. Я остался в коридоре и видел, как пожилая женщина сидела, держа на коленях небольшую  собачку с печальными глазами, и плакала. Рядом, на корточках расположился, по-видимому, её муж. Он медленно и проникновенно, как будто в последний раз, со скорбным видом, водил ладонью по голове собаки…
  Костику сделали укол и сказали, чтобы мы дома подержали его несколько часов под включенной настольной лампой.
 - А он не умрёт?- на всякий случай допытывала врача жена.
  Врач сказала что-то обнадёживающее и, не глядя нам в глаза, предупредила – попугай должен уснуть… через час.
 Мы с женой поверили в лучшее. Напряжение спало. Пока ехали домой, Костик скрёбся в коробочке, но всё тише и тише, пока совсем не затих.
 - Уснул,-( облегчённо)? вздохнула жена.( Я посмотрел на часы – было пол-восьмого вечера и подумалось: что-то подозрительно рано уснул Костик – мы вышли от врача в начале восьмого.)
 Машину оставили во дворе. Жена пошла домой, а я в магазин – купить хлеба. А когда вернулся домой и увидел влажные глаза жены и её скорбное лицо, вопрос мой:
 - Что, умер?- был излишним.
  -Да.
 И жена проводила меня в комнату, где под яркой  настольной лампой  лежал недвижимо Костик. Я потрогал его – он был уже одеревеневший.
  - Он ещё в дороге умер, - сказала жена и добавила:
 - Ветврач сказала, что Костик – «девочка».
  И вот этот факт – Костик – «девочка» -  меня сильно расстроил. Вспомнилось сразу всё: и обиды, что Серёжа наносила Костику, и «пусть потерпит – ведь он мальчик» и моя попытка учить Костика разговаривать – «попугаи-мальчики хорошо обучаемы»… Костик был девочкой! Маленькой и беззащитной. А ей на всю её короткую жизнь, была отведена нами(!) роль совсем иная.
   И не столько о Костике плакал я – плакал и о себе, плакал о близких и любимых людях, по всем тем,( а эти все – чуть ли не весь род человеческий –)  живущим по чужим сценариям, по чужой воле( и поступки совершают, вроде самостоятельные, а на поверку толкает их какой-то злой рок на совершение этих поступков и потом всё оборачивается против них же…) Тёмная тоска обручем сдавливала грудь: так есть ли выход, есть ли свободная воля, сами ли мы, люди, выберемся из этого страшного круга, или кто-то, умный и светлый, нас выведет? Есть ли счастье? Или счастье - это только блик, озарение в нескончаемых сумерках повседневности?
    И что теперь будет с другом? Зачем я затеял эту жестокую игру?( Ведь я почти наверняка знал, что Костика не спасти.( К чему было балансировать на узкой, как лезвие бритвы –( пусть придуманной)  границе между жизнью и смертью? Неужели мой жуткий загад сбудется?)
 Я позвонил другу: снова «абонент не доступен». Но исподволь стала подступать спасительная мысль: я загадал на Костика «мальчика», а Костик-то оказался «девочкой», значит и загад мой - не совсем правильный.
 А за окнами, тем временем, безраздельно властвовала ночь. На открытой лоджии остывало, до минус  семи, тельце Костика, которую мы так и оставили в той же картонной коробке, в которой возили её лечить. Коробку закрыли, замотали скотчем и вынесли не лоджию – на мороз. Когда придёт весна и потеплеет, эту коробку мы положим в морозильник и, при первой же поездке на дачу, возьмём с собой и закопаем Костика под тем же кустом сирени, где уже лежит Серёжа. Вот они и снова объединятся – две девочки.
 А пока остывало тельце жёлтого попугайчика, пошёл снег. Фонари на улице освещали дороги, дворы и частицу неба. Глядя на короткое небесное пространство, освещаемое люминесцентными лампами, не верилось, что снег идёт из туч, казалось снег идёт из ниоткуда, из бездонной пропасти развёрнутой наоборот – с низу в верх.
 … Я понял, что заснуть в эту ночь не смогу. Мысли, тревога – задавят и не дадут уснуть. Несколько часов я ходил по своему кабинету как отрешённый, с опаской поглядывал на телефон: позвонить – не позвонить другу? Наконец пришла мысль – сам я со своими эмоциями справится не смогу – нужна помощь извне.
 В инструкции по использованию снотворного прочитал: алкоголь усиливает эффект препарата. Я выпил стакан водки, проглотил две таблетки снотворного и затем отключил телефон…
 … Снег всё валил и валил, и всё сильнее и сильнее, и вот уже огромные белые хлопья стали бить в моё окно. Сначала мягко, а потом упруго и со стуком.  И это был не снег - это летели на свет – как мошкара летом – в мою комнату, голубые и жёлтые попугайчики и, не замечая стекла, насмерть разбивались об него. Я подбежал к окну  - вся лоджия была усыпана попугаями. И пушистая жёлто-голубая куча росла, лоджия наполнялась разбившимися попугайчиками, как ванная наполняется водой. Я попытался открыть балконную дверь и окно, чтобы попугайчики  не разбивались, а живыми влетали в моё тёплое жильё. Но я только хотел этого, а сделать ничего не мог…
… В полусне, в полубреду я поднялся с постели и открыл балконную дверь – большими, мягкими хлопьями снег падал с неба. Лоджия была вся в снегу. Я закрыл дверь, улёгся в постель и через некоторое время  снова провалился в небытие…
 … Поезд всё уходил и уходил в холодный и сырой ноябрьский туман. Но пробить густой туман ни как не мог. Потом, наконец, скрылся. Или это густой туман поглотил и поезд, и здание вокзала, и железнодорожный мост над путями?..
… Поезд, уже, вырвался на светлый простор и, поглощая пространство и время, шёл, напружинив свою железную стать, курсом на Дальний Восток. Блестящими белыми линиями сверкали на солнце стальные рельсы. Состав вышел на берег Великого океана…
 … А далеко-далеко в океане - с берега не видно - свободно плыла, покачиваясь на тёмно-синих волнах, белая шлюпка. И нет ни вёсел, ни паруса у этого судёнышка и лежит на дне шлюпки худощавый немолодой человек и голубыми печальными глазами смотрит в небо. И ничего он не хочет – ни жизни, ни смерти – просто лежит на дне лодки и смотрит в синее небо. А над океаном, и над шлюпкой летают голубые и жёлтые чайки. И это человека не удивляет. Жёлтая чайка села на нос шлюпки и скрипучим, надтреснутым и вызывающим голосом прокричала:
- Ну, здравствуй, дорогой Константин! Не грусти!
 Человек приподнялся на локтях и посмотрел на птицу…
… За моим окном уже совсем рассвело; голубело небо, над высотками медленно поднималось холодное, жёлтое декабрьское солнце. Сотовый телефон лежал на столе, и я боялся взять его в руки, как будто это был кусок раскалённого металла.
 Но друг – пусть во сне – продолжал плыть на белой лодке!
 Когда я включил телефон, он издал характерный звук, и на дисплее высветилось: « непринятые звонки»- от абонента «Константин». Я тут же попытался перезвонить другу, но меня разбудила жена. Она была уже в шубе и чуть ли не тащила меня с дивана:
  -Собирайся быстрей! Я позвонила в ветеринарную больницу и мне сказали, что Костика можно спасти! Надо торопиться – до закрытия осталось сорок пять минут.
 Я встал с дивана и почти сразу же забыл всё, что мне привиделось то ли во сне, то ли в бреду.
Костика положили в маленькую картонную коробку, жена спрятала её под свою шубу и мы выехали на заснеженные, забитые автомобилями, тёмные улицы города.
Январь-март 2012.