Большое посвящение Гийому Аполлинеру

На  сиреневых  бульварах
Горечь в свечечках каштанов,
Теорема  Адамара
И шансоны  Ив Монтана.

А кошмарные химеры,
Любопытные сверх меры,
Примостились на карнизах -
Охраняют Парадиза
Многоцветные врата,
А под ними - лепота,
Лай клаксонов, в Сене сонной
Волны хмеля, маята...

Ах, в Париже - май золотистей
И кокетливей платья и шляпки,
На асфальте каштановом - листья
И любовь, любовь без оглядки...

Ах, в Париже весной теплее,
Там фиалки  и асфодели,
Ходят модницы от кутюр
И вкуснее там конфитюр.

Я поеду в тот город дальний,
Относительно  нас - в глуши,
Все же  шляпки  там  хороши
И прекрасны  фасады  зданий.

Там  выгуливает  Мари
На веревочке Пуссикет
И бульвар весенний хранит
Алкоголей  зеленых  бред.

Респектабельный зачинатель
Эротической прозы  модерна
И беспомощный  заклинатель
О любви там молил, наверно...

Что же  рыженькая  Мари
Так прекрасна и так жестока?
Но поэт  не держал пари,
Что умрет совсем одиноким.

Не подыгрывай ты  ему -
Тяжелейшее из ранений,
Одиночество  и тюрьму
Пережил этот польский пленник.

Лишь  поэтам  доступна  жуть
В том кратчайшем из промежутков.
Я  на  вас  еще  погляжу
В ситуации столь же жуткой.

...Белорунных ручьев Ханаана...
Те быстрины, воронки, мели
Отыскали  на  дне  стакана
...Те, кто счастья в любви не имели...

Пресловутые химеры,
Разглядев Аполлинера
С крыши готики колючей,
Разукрашивают тучи,
Забираются все круче
Черепицей старых крыш,
И плывет, плывет Париж
В майском мареве сирени.

Пенье сказочных  Сирен,
Неотложек, полицейских
И  известняковых  стен
Слышит он из хмеля крена.

Вот ты мне все  говоришь
О Париже. Может, в Ниццу
За  фиалками  махнем?
Дикари,закажем пиццу
И вина себе нальем?

На мысу Антибском пену
До небес с тобой взобьем,
Стойкий  отблеск Ханаана
Странной зеленью  зальем,
Левантинских, несказанных,
Гребни волн лихих завьем?

Разживемся там тряпьем
В пестрых ситцевых заплатах
Пляжным, а потом
В  синема  с  тобой  пойдем?

Пленки бег,пивная пена,
Их  шальные  завитки,
А романы здесь легки,
Это вам не страсть Верлена.
Из газетных  старых кип
Сплетни,тронутые тленом,
Нам мусолить  не с руки.

Для Рембо и для Верлена
Расстарались  сквозняки
Все подряд, попеременно -
Страсти злой  легионеры

И  наемники  любви,
А  точнее  -  верноподдан -
ные той безбашенной любви,
Непреклонной,  неизменной,
Многосмысленной  любви.

Гендеров не разбирая,
Обстановки,декораций,
Наций  и  ориентаций,
Пламень страсти лишь лелея,
Песнь поют из слез и лилий,
Наплевав на папарацци.

Для античных юных граций
Собирают розы в кипы
И   рыдая   и  немея,
Продолжают  вереницу
Тех подстреленных, как птицы,
...тех, кто счастья в любви не имели...

...Звездный шлейф над громадами башен
Оставлял ее взор по ночам...
И высушивал влагу  в очах
Ветер  тот,  ...когда  вечер  венчал
поцелуи  кровавые  наши...

И с тех пор  в мою  душу  глядит
Та,что нежной и гибкой  пантерой,
Той  цыганкою-петенерой,
Козлоногая, в свите легчай-
шей,  летящей в лугах  Примаверы,
Кастаньетами  танец  венча-
ла пред вечной и светлой Венерой.

На  закате  Трокадеро
Сушит душу бесстыдно, без меры,
И поют золотые химеры
...гимн  рабов  и печальный напев
тех, что счастья в любви не имели...

Раскрываются  асфодели
И  рождаются  ле  и рондели
У поэтов, и свечи затеплили
В честь несчастных,отпущенных в грех,
Тех, ...кто счастья в любви не имели...

А  юная  прелестная  Мари
Отважно  так  малюет  карамели,
Ее же  окружают  акварели
Серебро-розового  Иль-де-Франса
И Париж выходит из сиреневой купели.
Мари рисует пастушков и асфодели.
Застать Гийома дома не сумели.
А женщины на май речной  глядели.

Друзья  в кафе  устроили  потеху.
Дурман плывет, и времени прореха
Все больше расползается,
Кому-то  не  до  смеха,

И слишком долгий пир,какая-то помеха,
Под туфелькой  -  осколки хрусталя,
Играет  свита  короля  без  короля,
И заполоняют все антропософы,
Астрологи, спириты,  теософы -
Болезненный расцвет в разгаре февраля.

Как  затянулся мир,   и  что  там -
Будто  эхо?  Звучит  из  будущего
Слабенький намек, но здесь,сейчас,
У  каждого  -  объезженный  конек,
Амбиции,  пристрастья,  манифесты.
С отцом собрался на охоту паренек,
Который посторонним будет на фиесте...

Готовится  глобальная  игра,
Прикрытая пока что  флером  бальным,
Неистовством,  угаром  карнавальным,
И первый знак предупредительный упал.
И тут опять  ...разбился  мой  бокал...
Разбился  об  асфальт
...подобно взрыву смеха...

Сам  Пикассо  Гийому  потакал,
И тот,  совсем  не зная  про  гештальт,
Запихивал подтяжки, галстуки в бутылки
(поступок,  даже для француза  слишком
пылкий).

Все розы для Мари и тысяча вопросов
Все чаще остается без ответов,
Мари садится  в легкую карету
И исчезает  возле  Сакр-е-Кер.

В поэта вечер выстрелил в упор.

Он в Праге черной магией играл
И  Бестиарий  темный  сочинял,
Ввязался к пышнотелой Линде в карнавал,
А зубы у нее,как дольки чеснока,
Божественный оскал,корицы запах,
Цвет слоновой кости.

Мари к мамаше  укатила  в гости.
Со стен глядели сотни акварелей.
А мы  любовь  искали  на панели,
И утешенья отыскать не захотели,
И так и не смогли, и не сумели,
И если честно,отбивались еле-еле
От членства скорбного в том ордене для тех,
Кто счастия в любви  достигнуть  не хотели.

Не иссякает чувственный запал,
И Линда  демонстрирует  оскал,
И кожа у нее  божественного  цвета
Слоновой нежной кости. Он ее искал
По лавочкам старья, кафе и кабакам,

Нашел же на обрыве скорбной  Леты,
Где продавал желающим билеты
Паромщик мирный,сгорбленный Харон
За  медные  зеленые   монеты.

А в пыльных склянках - пражская отрава,
И  оргий  Борджиа  разнузданный  накал,
Он  темного  забвения  искал
И находил в пучине алкоголей.

Ну что ты мне навязчиво  глаголешь
О страсти, чувственности, о пороке
И о любви?

На  набережных  зажигают  фонари
И на спектакль спешит божественный
Нуриев.

Его ты поучи коварству и любви.
В одном ярме  мы натирали  выю,
Мы радости  снискали  дармовые
И мы сожгли при Трафальгаре корабли.