Удар молота

Для их отряда все было кончено. Это стало ясно еще накануне, когда случайный немецкий снаряд разнес в щепки хранилище боеприпасов. Поставки продовольствия прекратились еще тремя днями ранее - в огненном хаосе боевых действий зыбкая связь с тылом оказалась разорвана. Это было так, словно перерезали незримую пуповину. Отряд Олсена остался последним осколком некогда могучей армии, непрестанно отступающей под железным натиском воинов кайзера.
Оставшихся патронов хватило ровно на сутки. Помощи ожидать не приходилось, так как со всех сторон их окружали превосходящие силы противника, и по той же причине невозможно было прорваться к ближайшим частям французской армии. Все в отряде это прекрасно понимали. Люди настолько свыклись с мыслями о предстоящей гибели, что перестали ее страшиться.
...Рядовой Олсен, этот случайный участник чужого конфликта, бесцельно брел по траншее, выпрямившись во весь рост. Над головой безостановочно свистели пули, дымное небо глотало рокочущие отголоски вражеской канонады. Ноги Олсена безвольно подгибались, каждый шаг отдавался пронзительной болью во всем теле, измученном ночами без сна и давящим ужасом бесконечных боевых действий. За собой он тащил теперь уже бесполезную винтовку, волоча ее по грязи. Несколько минут назад он в последний раз разрядил свое оружие, вдохнув едкое облачко порохового дыма, и теперь, когда патроны закончились, ощутил внутри себя пугающую пустоту. Он больше не мог убивать врагов, не мог исполнять свои обязанности – ему незачем было жить. Водоворот отчаяния стремительно поглотил все мысли. Прямо перед собой Олсен увидел лейтенанта Кроазе, приставившего дуло пистолета к виску. Хлестко хлопнул выстрел, голова дернулась, и тело лейтенанта распростерлось в грязи. К сожалению, Олсен оказался не настолько мудр, чтобы сохранить последнюю пулю для себя.
Неподалеку от траншеи ухнул разорвавшийся снаряд. Комья земли и фрагменты мертвых тел взметнулись к небесам, дождем посыпавшись на голову Олсена. Он отреагировал на это с безразличием обреченного. Если бы случайная пуля снесла ему сейчас половину черепа, как это некоторое время назад произошло с рядовым Робаром, он только поблагодарил бы провидение за столь милостивую смерть. Он двигался, как заведенный автомат. Тело каждой своей клеткой запомнило ежедневный порядок действий – если он не на дежурстве, если не занят пальбой по неприятелю, значит пришло время отсыпаться. Так как стрелять он больше не мог, оставалось лишь одно – забыться сном. Олсен направлялся в сторону бревенчатого укрепления, намереваясь повалиться на свою койку. Его отряд был уничтожен, он остался последней живой душой на проклятой позиции, но еще не знал об этом. Траншея – рваная рана на теле земли – за последние месяцы превратилась для него в родной дом. Мир за ее пределами перестал существовать. Пестрая общность человеческой толпы разделилась на два лагеря, своих и чужих. Все остальное потеряло смысл, летний ветер дышал ядовитым холодом, небо наполнилось огнем.
За какие же прегрешения его откомандировали в ад?
Перед тем, как подрубленным деревом рухнуть на койку, душа Олсена вдруг полыхнула тоской и гневом. Океан пустоты отхлынул, сухие покрасневшие глаза наполнились жгучими слезами. Влажная пелена слегка приглушила ужас окружающей действительности. Он понял, что вовсе не хочет умирать – несмотря на адское бремя усталости, несмотря на бесконечный свинцовый дождь и истерзанные нервы. Олсен твердо знал, что в мире еще сохранилось то, ради чего стоит жить – но никак не мог вспомнить, ради чего именно. Однако это безымянное нечто существовало, огромное и яркое, ослепляющее мириадами красок и согревающее душу ласковыми волнами теплоты. Увы, из памяти стерлись все слова, не связанные с войной.
И все же смерть перестала казаться наилучшим исходом. Ему захотелось молиться, и рука инстинктивно сжала висящий на шее крестик. Однако в ушах тут же громыхнул целый хор голосов – это были многочисленные молитвы его братьев по оружию, слившиеся в одну пронзительную литанию к Иисусу и деве Марии. Все эти люди теперь были мертвы. Их тела – измочаленные пулями, прошитые шрапнелью – поделились своей кровью с ненасытным чревом земли, которая мириадами ртов пила струящуюся по ней алую жидкость. И тогда Олсен понял, что Иисус бессилен ему помочь. Здесь, на поле брани, где ландшафт складывается из хаотического нагромождения мертвых тел, Иисус был чужим. Он ничего не смыслил в войне, не мог ответить ударом на удар – так какой смысл обращать к нему мольбы? В гневном порыве Олсен сорвал с себя крестик и бросил в грязь у своих ног. Пусть больные и нищие ищут утешения в чахлой вере креста. Если уж просить помощи, так у тех, кто может ее предоставить!
Память крови подсказала  нужные имена. Это было так, словно туманные духи предков склонились над Олсеном и зашептали о той вере, которой сами придерживались столетия назад – в далеком холодном краю, озаренном переливами северного сияния, среди заснеженных долин и покрытых ледниками скал. Несмотря на то, что сам Олсен родился в Нормандии, в маленькой приграничной деревушке, с самого детства бабушка пичкала его старинными северными сказаниями и легендами, сохранившимися в народе еще со времен скальдов. Маленький Олсен слушал эти истории с неизменным восторгом и замиранием сердца. Со временем древние образы потускнели в его памяти, но не выветрились из нее. И теперь он словно воочию увидел, как доблестный Хеймдалль трубит в свой золотой рог, созывая на битву воинственные варварские племена. Увидел, как мудрый одноглазый Один, Всеотец северных земель, окидывает взглядом мир с высоты своего Хлидскьяльфа, вечного трона. До слуха донеслись тяжелые раскаты грома, грохот копыт и густой басовитый смех... Видения завихрились вокруг, призрачной пеленой окутав Олсена с ног до головы.
...Черные стены хвойного леса взметнулись к небесам, контрастно выделяясь на фоне заходящего солнца. Пара седых воронов кружит над долиной, где гигантский скованный волк зашелся в тоскливом вое, предвкушая неминуемую месть. Объявлена Дикая Охота – лязг мечей, хохот и восторженные вопли. Боги мчатся в порывах белой метели, воют в предвкушении крови и битвы – глаза смертных не могут узреть их, но каким-то неведомым чувством случайный наблюдатель способен ощутить божественное присутствие. Они прожигают свои жизни в бессчетных сражениях, и смерть придет к ним на поле брани, в пылу безжалостной схватки...
Внезапно видение рассеялось, подернувшись рябью. Собрав волю в кулак, Олсен устремил взгляд вверх – сквозь бревенчатый потолок, сквозь дымную пелену и зеленые облака ядовитого газа, выше, вверх и вверх, к сияющему чертогу, сотканному из звездного света и закатных лучей. Его немая молитва так и не нашла словесного выражения, но в ней было все, свойственное подлинной молитве – страсть, стремление, неподдельная вера, одухотворенный порыв.
Истратив на это последние силы, он без чувств рухнул на жесткую койку. Сознание уже начало стремительно растворяться в море беспамятства, когда ушей Олсена достигли могучие громовые раскаты, от которых задрожала сама земля – эта дрожь прошла и сквозь его тело, и сквозь потемневшие от сырости бревна укрепления. Хотя, быть может, все это было уже частью сна...
***
Теряя сознание, он не ожидал, что ему доведется проснуться. Рассчитывал лишь на то, что воины кайзера милосердно пристрелят его во сне, избавив от возвращения к ужасам реальности.
Ни опасения, ни надежды не оправдались.
Он открыл глаза и увидел над собой грубо сколоченный бревенчатый потолок. На какую-то секунду даже решил, что оглох от беспрестанного грохота снарядов, ибо вокруг царила полнейшая тишина. Сквозь дверной проем робко проникали лучи утреннего солнца. Сон ли это? Или он все-таки умер? Умер или нет?
Олсен сполз с койки и поплелся к выходу, возвращаясь в ад внешнего мира. Однако мир этот существенно изменился за прошедшие часы – голубое небо очистилось от дыма, кругом царили безмолвие и покой. Поблизости раздалась птичья трель, неуместная среди крови и хаоса. Только теперь Олсен окончательно убедился, что не лишен слуха. Маленькая бурая пичуга сидела на разбитом ящике, заливаясь мелодичной песней, словно приветствуя рассвет. Надо же, а он-то думал, что вся живая природа на Ничьей Земле давным-давно перемолота жерновами человеческого конфликта!
До боли знакомая траншея была пуста. Лишь мертвые остались на своих местах, так как в том путешествии, куда они отправились, тела были совершенно ни к чему. Однако Олсен точно помнил, что накануне вечером германцы подошли уже вплотную к траншее. Так почему же они не заняли столь удобную позицию? Почему ушли? Почему, в конце концов, не пристрелили его?
Он осторожно выглянул из окопа. Заваленное трупами поле было пустынно, кругом – ни души. По траншейной лестнице Олсен выбрался наружу, с трудом преодолев заграждение из колючей проволоки. Он опасался, что со стороны немецких укреплений тут же затрещат выстрелы, но тишина оставалась все такой же глубокой и звенящей. Не особо задумываясь над своими действиями, Олсен побрел через поле навстречу врагу, безмолвно затаившемуся в своих окопах. Куда, черт возьми, все подевались? Почему молчат орудия?
Внезапно его нога зависла в пустоте, и Олсен едва успел отшатнуться. Перед ним разверзся глубокий провал с отвесными ровными стенами, и зрелище это смутило рядового до глубины души. Этого никак не могло здесь быть. Поле имело идеально ровную поверхность, вспаханное лишь многочисленными воронками от снарядов – он знал это наверняка, так как на собственном брюхе исползал тут каждую пядь земли. С ужасом он различил на дне провала груду мертвых тел – то были немецкие солдаты, вернее, их раздавленные, сплющенные трупы, впечатанные в кровавую грязь... Провал имел идеально ровную квадратную форму, как будто нечто могучее, неописуемо тяжелое обрушилось с небес на подступающий немецкий отряд, уничтожив десятки, сотни людей одним махом! Страшная догадка осенила Олсена.
- Удар молота, - прошептал он, покрываясь холодной испариной, - удар молота, будь я проклят...
Очевидно, его вчерашняя немая молитва дошла до адресата.
Через несколько часов суматошным приливом нахлынуло подкрепление, обнаружив в траншее единственного выжившего. Французская армия удержала позиции, и Олсен точно знал, кого следует за это благодарить.


Рецензии