Л

- Хочешь быть бессердечным?!
- Будь им! Будь им…
«Будь им… Путь им… Путь… ин», - отразилось извне, эхом от каменных глыб зданий города невозвращений.
Едва звякнула дверь, на меня обрушился поток с бордового навеса, и белый бадлон прилип к тонкому, чуть надломанному телу. Ты обернулся на мой крик и отпустил,  едва разжав пальцы, свою любимую ладонь. Рука безвольно вспорола воздух из капель и шлепнулась о крапчатую, в дожде, штанину.
- Артур?! – глаза почти встретились, когда я отвернулся и сквозь эту стену из дождя ринулся прочь. Мимо людей. Их лабиринты. Их руки – деревья. Их ноги – корни. Их колеса. В их городе. Не моем. Не твоем. Не нашем. Мы – то ли ты тогда испугался, когда услышал дождь, то ли твое сердце на миг встало, что ты поднес свою широкую, гладкую ладонь  к лицу и закрыл свои карие глаза.
Ладонями – в лужу. Споткнулся. Руки – тут же в бледную кровь, мгновенно потекшую по дождевым ручьям  в сток.
- Артур?! – испуганный твой голос. Все еще стоишь. Не тронувшись. Не обернувшись на.
- Артур?!
Я приподнялся. Весь сырой. Кофейные разводы на бело-молочном свитере смешались с бурой от грязи кровью. Я прижал ободранную руку к груди. И возле сердца растекся страшный узор.
«Как тебя зовут? Л. И ты – один. Ты знаешь. Я убегаю от тебя. И сразу видно – кто догоняет, кто бежит. Это стало ясно – когда ты опоздал на нашу первую встречу и написал: «Не сердись». Не буду. На летней скамье, между каштанами. Не буду. В лабиринте Царскосельских капризов – не буду. В тысячах секундах сна – не буду. Не буду, когда посмотришь на меня, и я закончу:
-  И я встречу нового тебя…
- Артур!
Опомнился. Едва скользя меж пешеходов серых, темных, неизвестных, как моя мать, в бег. Спасительный. Единственный. Что я мог сделать. Ведь ты – Л – знаешь обо мне все. И если ты однажды спросишь, спросил бы, я бы рассказал тебе  всю свою жизнь. И станет страшно. Ведь я ее открою – какая есть. Но ты не бойся. Я же ведь живу. Но только раз и больше никогда. Ты тогда сожми ладонь. До боли. И благослови, как можешь, и поцелуй меня в лоб. Я закрою глаза и обязательно умру – что может быть чище  твоей любви, которой не может быть ко мне. От нераспахнутых дверей никуда не деться. Бежишь в стену. Мои стены хрупки. Гипсокартон, что вкрутить и пальцем можно. Я умру, ты положи мне на грудь две красных розы, и вот, увидишь – снова откроют занавес. И будет второе действие, непременно.
Когда моя мокрая, черная голова почти исчезнет в ровной гряде мерно идущей толпы, меж черных пятен зонтов, в свете ошалелых, в истерике, фар, ты неожиданно побежишь следом, что капли подлетят вверх от твоих черных туфлей, зависнут неизвестным узором в воздухе и, смешавшись с непрерывным дождем, упадут на серый, похожий на только что прогоревший уголь, асфальт. И он кипел.
- Артур! – услышал я где-то за спинами. За лицами. – Артур!
«Не зови меня по имени. Не услышу. Зови меня по чувствам. Л – любовь. А – значит amour. Атомы любви. Из них состою. Не разлетаюсь, то валентные связи – держишь меня здесь, сам того не осознавая».
- Артур! – где-то уже близко. Оборачиваюсь. Глаза горят от соли, химикатов дождя. Сталкиваюсь плечами. Мне в след – «Идиот!».
И дальше. Ты уже рядом. Нет сил сопротивляться. Светофор – красный.
- Артур!
Я выбегаю на дорогу. Визг несчастных тормозов. И дружное – «аааа» - в толпе. Облегчительное. Я застыл, покрываясь миллиардами капель, слетевших с пронесшегося мимо автомобиля, почти встретившего меня.
Как не встретил я тебя. Хоть и обещал. Не смог. Ты не приехал той весной. Не смог. Ты не увидел тот букет, который я хотел подарить и испугавшись передумал. Не смог. Ты никогда не увидишь мое лицо, когда я ехал поздно вечером домой, когда ты не смог приехать ко мне.
Расстояние, что между нами, понял это, вечно. Ты – там, догоняешь. А я - убегаю. В чувствах также. Чтобы сократить тот интервал – я отдал последнюю половину себя. А ты – приоткрыл половину лица.
- Артур!
Людей меньше, и я вижу, как ты бежишь, почти догоняешь, еще немного и твое дыхание ляжет мне на плечо.
Я начинаю смеяться. Слез моих не видно – дождь!
- Ты полюбил дождь? Полюбил?
Резко встанешь. А моя бело-серая фигура, на ходу превращаясь в бессеребренницу, узкое фокусное пятно, почти исчезая в освещенных каплях, побежала, минуя номера домов, куда-то далеко, лишь бы не догнал. Иначе, тогда как выполнить договор, заключенный ранее между нами.
- Научился любить дождь?
Ты снова кинулся. И в бледном безумии осени небо рвануло звуком упавшей бумаги, картон. Ты видел грозу осенью, видел?
Нельзя ничего предотвратить, поздно. Я отпустил цепочку. Навсегда. И «навсегда» мое теперь висит материальным знаком конца.
Бежишь. Дышишь шумно. Выхватывая воздух и отдавая каплям свое тепло. По коричневой, скользкой куртке стекает то, что учишься любить.
Унеси меня, прошу. Прошу, унеси. Я как поле. В конце августа – загорелось солнцем. Выжгло меня, как сосну ядовитым пожаром, оставив черным, изъеденным истуканом, одного меня. Одного. А хочешь, ничего этого не будет?! Хочешь – догонишь, схватишь, прижмешь – между нами только грязь и кровь на сердце. И стихнет шум. И полюбив свою тишину – услышишь стук моего бедного сердца, бедного, тонкого, странного, влюбленного в любовь. И ахнет тишина, поглотившись метрономом любви. Унеси меня.
Машины в пробках. И ты меня почти настигаешь. Почти догоняешь своей тенью печальные мои откровения.
- Ты полюбил дождь?
Сталкиваешься с прохожим. Брызги в сторону. Слюна.
- Пошел…
Остается в прошлом. Снова вперед. Взглядом ищешь меня. Но пусто. Лишь край порванной с грязью штанины – в переулок. Забегаешь – никого. Дождь падает отвесно с крутой крыши наверху. В узком, что гроб, переулке, где стоят только баки, и бегают крысы и кошки, услышишь стук каблуков о металл. Ног, взбирающихся по пожарной лестнице. Поймешь. Оглянешься. Нет никого, и медленно взглянешь вверх.
Руки раскину. Крикну громко твое имя. И фары осветят мое летящее книзу лицо. А перед глазами навсегда твоя улыбка, впечатавшаяся в ладони за одну ночь. Навсегда. Навсегда. Навсегда… Навсегда…
 ***
- Артур?!
 Улица. Я стою. Смотрю на тебя. Разворачиваюсь и вслед мне: «Будь им! Будь им!»