Нигилист

Красивый мальчик бежал по проселочной дороге, разбрасывая бумажки от конфет и звонко гогоча. Бабули выглядывали из вымытых окон, хитро посматривали из-за углов, а ветер сновал где-то в вышине, и, как мальчик, сдувал сухие листья наземь.  Головы петухов перетекали в сердечки, а те – в простые мохнатые облака, медленно тянувшиеся к деревне. Дома шли параллельными рядами, и в каждом творилась своя, настоящая жизнь. Покосившиеся от времени, они, казалось, тянулись друг к другу, но, будучи пойманными в ловушку хозяйским забором, оставались взаперти, угрюмо посматривая на своего соседа.  Солнце, несмотря на сентябрь, еще было теплым. Коты повылезали из-под ступенек и разлеглись на желтоватой траве, облизываясь молоком и остатками рыбных костей.
- Эй, молодой! – раздался голос деда Вити. – Куда бежишь? Чего мусоришь? – в нем не слышалось злобы, а, скорее, недоумение.
- Витек, я нигилист – вот засоряю деревню, потому что не поддерживаю политики государства.
На секунду дед задумался, почесывая жиденькую седую бороденку. Мальчик побежал дальше по мощеной дорожке, которая неслась добрый километр, а потом где-то пропадала, постепенно сливаясь с чертой горизонта. Куры и гуси пугливо разбегались в стороны, где-то протяжно звенела пила, переплетаясь с разливами душевной беседы, а с предлеска доносилось утробное мычание коров. Под всеобщий гомон Витя вернулся домой.
- Ну что с ним? – спросила жена.
- Да нигилистом стал, - он рыскал рукой под диваном.
- Кем-кем?
- Ни-ги-лис-том.
- Это кто? – певучий голос поднимался и опускался, будто тоже недоумевал.
- Не хочет трактористом работать, Машку любить и со мной выпивать – вот кто: полудурок он!
- Но ему ведь всего лет десять – чего ты злишься,  - воспламенилась в ту же секунду, завидя двустволку в руках супруга. – Побойся Бога, Витя! Может, побросает свои бумажки да образумится!
- Не время! – легким движением отодвигая ее.
- Но постой! – все равно уцепилась. – Не трогай его, - прижавшись, она попыталась обняться и ласково, заискивающе спросила: «Хочешь меня?»
- Нинка, уйди! – вскипев, выцедил сквозь зубы и пихнул ее на диван.
Нина стала рыдать, когда услышала, что дверь со скрипом закрылась, а через несколько секунд, издав такой же звук, открылась калитка. Со старого плаката на нее смотрел разодетый клоун с котами, будто бы говоря: «Не балуй, не балуй – мне только баловать!» «Да иди ты!» - мысленно отозвалась Нина, одной рукой пытаясь схватить назойливую муху, а другой – прилаживая рубашку. Часы мерно тикали - две, три секунды, минута – и в комнате от этого все становилось тяжелее. «Он ведь его убьет – чего мне ждать?» С потолка что-то камнем упало на трухлявые половицы, нарушив тишину и тревожное ожидание.
- Аааааааааааа! – от такого визга кот ринулся под диван, забуксовав на ковре, будто машина в грязи.
- А, Тишка… - выдохнула, перекрестилась, - а я думала, уже черт…
Святые с укоризной смотрели на нее с икон, но Нина даже не видела их и не думала о том, чему отведен лишь один день недели да темный уголок, полный паутины. Мысли ее были заняты обреченным мальчиком и рассвирепевшим мужем.  Чтобы хоть как-то успокоиться, она взяла метлу и отправилась убирать бумажки, вспоминая это таинственное слово – «нигилист».
- Вот уж странная молодежь пошла – ни бабы им, ни трактора – лишь бы сорить!
У куста можжевельника толпились куры, а соседская девочка Катя носилась по двору в порванных колготах, пугая палкой свиней и козу.
- Ыть, козявка! Ух, хрюкала! – коза негодующе отпрыгнула в сторону, а Катя, закружившись, упала в бадью с грязной водой.
- Маминька, - надсадно ревела она, - Маминька, меня коза бьет!
Нина глубоко вдохнула, поправила косынку и принялась собирать бумажки. Одна, две, три, четыре, - и все какие-то странные, слишком твердые, будто картонные… Пять, шесть, - она замахнулась метлой на кур - и те в панике разбежались, - десять, двенадцать.
- Да сколько их у него было? – рассовывая их по карманам, она завидела надвигающуюся тень, зловещую и огромную. В ту же секунду Нина подняла глаза горе, а внутри все замерло, как на кладбище – и только сердце стучало по-настоящему и громко.
- Ну вот, достал подлеца, - сказал Витя, снимая мальчика с плеча. Вместо глаз у того теперь были окровавленные бумажки, а лицо – все измазано навозом. Достав из-за уха папиросу, он отгрыз бумажный кончик и гулко выплюнул его на мертвеца. Нина в истерике стала рвать на себе волосы, молиться Богу и стонать, рыдать, беситься, резво крутиться на месте, а потом прыгать, - перед глазами все вертелось, будто она стала юлой, а в голове играла музыка, протяжная, шумная, нестройная. Витя курил и смеялся над женой. Одна нога его уже превратила пальцы мальчика в блинчик, а другой – он бил ему под бока, шутейно говоря: «Это посмотри на нее! Лучше бы с ней вместо тебя остался, - вон что вытворяет». Тишка рысцой подбежал к трупу, нервно и настороженно нюхнул его волосы и с резким кошачьим воем удрал в заборную щель. Витя испуганно осмотрелся по сторонам, но ничего не увидел, кроме Нины, которая уже неподвижно лежала рядом с нигилистом.
- Э, э! Ты чего, Нинка? Сдурела, что ли? – он бросил в сторону двустволку и стал шлепать ее по лицу. Щеки ее уже отливали краснотой, но он все не мог уняться и стал плевать в нее, растирая их своими хлесткими пощечинами.
- Да вставай ты, пойдем! Что ты? – держал за грудки, в полубезумии мыча себе под нос.
За соседским забором уже не было ни Катьки, ни ее мамы, и козы со свиньями куда-то пропали. Солнечный свет потихоньку отступал, а черные головы петухов и мрачные сердечки по чьему-то велению внезапно принесли с собою бурю. В одночасье напористый ветер стал пригибать траву и кусты к земле, а солнце окончательно спряталось за хмурые тучи, лишив деревню освещения. А Витя остолбенело-бесчувственно стоял посреди улицы и окаменело-исступлённо всматривался во что-то, находившееся по ту сторону сущего.