Что хотел сказать олень?

               
                рассказ

       Северная осень широко и мощно разгоралась холодными красками: на десятки, если не на сотни километров тундра полыхала заплатками пунцовых лишайников, красными и голубыми россыпями ягод, подушками прелого рыжего мха, багрецом и золотом карликовых берёз, нещадно изогнутых ветром. А вдалеке  над этими осенними пожарами  пронзительно синели в тишине громады первобытных гор, словно бы чудом каким-то стоящие в воздухе – стекловидное марево подрагивало между землёй и горами.  А поблизости, в нескольких метрах от человека, река извивалась, прохладным сильным телом упруго   прижималась к  железнодорожному полотну – самой  северной в мире железной дороге.
       Дело по работе было сделано, а ждать автобуса – часа два с половиной –  Степану Близнецову не хотелось.
       Надеясь на попутную машину,  парень, обладающий мечтательным характером бродяги, покинул неприглядный северный посёлок и  не спеша потопал вдоль «железки», вдыхая запах шпал, пропитанных мазутом, и улыбаясь чему-то. Для него этот запах – всё равно что привет из далёкого детства, прокатившегося по чугунным дорогам степного Алтая и Новосибирской области. 
       Двигаясь по шпалам и периодически сбиваясь то на крупные шаги,  то на воробьиный полушаг, Близнецов не заметил, как стальные змеи-рельсы, плавно  изгибаясь, отошли от серой бетонной дороги.
      Железнодорожная заброшенная ветка неожиданно привела в тупик – обломилась на краю обрыва, под которым гомонила река.
      Торопиться было некуда, и потому Близнецов засмотрелся  на текучую воду, давно уже вычитав где-то, что зрелище это  очищает сердце и промывает мозги.
       Речной обрыв дышал прохладой. Сухой листок, слетевший с ветки, сусальной золотинкой медленно – как будто в ритме вальса – протанцевал по воздуху. Опустившись на воду, листок стремительным судёнышком побежал вниз по течению, закружился в тёмно-синих водоворотах и пропал из виду.
       Куропатка бродила по серой песчаной косе, камешками брюхо набивала – эти «жернова» необходимы ей в зимнюю пору, чтобы грубый корм перетирать. Выводок рябчиков сидел на ольховнике – сережки теребил. Пролетные гуси печально трубили под северным нахохлившимся небом. Вся природа тихо и привычно, несуетно готовилась к тяжкому долгому сну под  Полярной звездой. День ото дня погода суровела. Морозец по ночам всё глубже в землю загонял занозы – лужи каменели, камень смерзался в железо. В солнечный полдень ещё отпускало немного, но птицу уже не обманешь: косяки гусей клиньями пахали небосвод  – тянули незримые борозды в сторону Юга.
        Посмотрев на гусей, парень подумал, что надо поторопиться с выбором стрелкового оружия; вчера новые друзья-товарищи по северной работе предлагали Близнецову пойти в магазин и там определиться – карабин купить или двустволку. Степан был  только «за», но тут срочная работа подвалила – нужно было поехать в посёлок. И вот сейчас, глазами провожая перелётных, он пожалел, что под рукою не оказалось «пушки».
       Засмотревшись на гусей, задумавшись, он вздрогнул: густой гудок не похуже выстрела грянул в тишине.
      Неподалеку – за скалами и деревьями – взревел электровоз, таскающий вагоны от рудника до города. Резкий гудок повторился. Локомотив, громоздкой тушей показавшийся из-за поворота, замедлил ход –  противно  заскрипели тормоза.
     «А что там? – Близнецов привстал на цыпочки.-  Что  случилось?» 
      Приглядевшись, парень увидел на железнодорожном полотне крупного рогатого оленя. Это был красавец, редкий экземпляр; кофейно-бурый, с длинным основным стволом крепкого рога, изящно изогнутого сначала назад, а затем вперёд. (Хотя, конечно, это могла быть и она, оленуха; у северных оленей равноправие: рогами обладают и самки и самцы).
      Шумно сопя и хоркая, олень проворно забирался на каменистую, покатую насыпь. Мелкий гравий – белёсыми битыми льдинками – уплывал из-под копыт, напоминающих подобие просторной ложки, очень удобной для разгребания обильных северных снегов. Уплывающий гравий заставлял оленя буксовать – он приседал и падал на колени.
       «Куда ты прёшь, дурак? Или не видишь?» – Степан изумился, но тут же вспомнил: у оленей плохое зрение. Только ведь это же электровоз, не букашка ползет по дороге. А, кроме того, у оленя отличное обоняние – мог бы учуять железную эту громадину, за версту воняющую мазутом. Нет, что-то здесь не то. Неужели разгорячённая кровь погнала оленя, куда глаза глядят?
       В тундре в эту пору шёл традиционный гон оленей. Земля остывала, а северный гордый олень наоборот – нагревался, нагнетался. Самцы дурели  от прилива крови, от жаркой неуемной силы, раскалявшей сердца. Напрочь забывая про еду –  переступая через лакомство пушицы, щавеля, осоки, хвоща, грибов и листьев ивы – забывая про сон и презрев осторожность, олень в эту пору страдал единственной жаждой: жаждой священного боя. На каменистых полянах редкозубых северных лесов, на пятачках кустарниковой тундры, там и тут прикрытой шкурами лишайника и мха, горячей кровью закипали драки  северных оленей, представлявшиеся Близнецову  поединками средневековых рыцарей, благородными битвами во имя любви. Самому сильному, самому  смелому и самому прекрасному Оленю  доставался  в награду чудесный гарем.
      «Как знать,  - приглядываясь, подумал Степан, - может быть, этот гордый бродяга, оказавшийся на железной дороге, уже победил на турнире? Уже по праву стал обладателем покорного гарема? Победил и ещё больше сам собой возгордился.  А тут, как на грех, перед ним замаячил  новый соперник  – странный  Железный Олень, больше похожий на чёрта с рогами до неба…»
      Как бы там ни было, но этот олень шёл на битву.
       Обдирая колени, мускулистый разгоряченный бык взобрался на железнодорожное полотно. Остановился, напряжённо глядя в сторону электровоза. По-боевому вскинув голову, повел ноздрями, раздраженно фыркнул. Ударяя копытом, он выхватил искры из гранитного, серого щебня. Олень хотел, наверно,  взять противника на испуг. Но железный рогатый чёрт не дрогнул перед ним – электровоз неумолимо приближался,  скуластым рылом рассекая воздух. Земля тряслась под мощной поступью стальной горы. Железные тонкие дуги – электрические рога – по-змеиному шипели, время от времени зеленовато искрясь. Круглые тяжелые копыта электровоза гремели все громче, грозя растоптать. Большой немигающий глаз, мерцая отражением далёкого заката, глядел  стеклянно, тупо, равнодушно. И, чем ближе подходила эта железная круча, тем противней воняло  мазутом.
        Олень-красавец, кажется, ничуть не сомневался в предстоящей своей победе. Именно он, точеный, молодой и сильный,  вымытый дождями и обласканный ветрами, он должен быть победителем. А кто же ещё? Ведь неспроста же он так обворожительно пропах первородным снегом и чистой родниковою водой. И неспроста он  выдержал лютые морозы в голодной, заснеженной тундре, где полыхали сахарные  россыпи созвездий и гуляли потрясающие позари – великолепное полярное сиянье, похожее на колдовство  разноцветных цветов и трав, растущих зимою на  небе. Он уже был и снова будет победителем. Природа мудра, она любит поддерживать сильного, умного и  никогда не позволит торжествовать безобразию. Этот олень-красавец  подарит миру дивное  и гордое потомство. А как же иначе? Неужели это безобразное чудовище будет размножаться на земле – цветы, траву топтать железными копытами, железными рогами небо раздирать, реки и  озера мазутом пачкать? Да никогда такому не бывать! Никогда!
       Впереди над скалою  неожиданно вспыхнул рубиновый зрачок  семафора –  заставил электровоз притормозить. Но красавец-олень понял это по-своему – противник струсил, дрогнул и собирается  бежать в кусты.
       Торжествующее сердце оленя ещё сильней погнало  кровь по жилам. Наклоняя от радости вскружившуюся голову, олень пошёл на приступ – разбежался, брызгами раскидывая щебень. Костяные  рога саданули по железному раскрашенному лбу электровоза –  тихий стук по-над рекою прокатился.
      Утробно охнув, могучий бык присел на зад, едва не подломивши куцый хвост. Свирепея от злости, пьянея от восторга предстоящей битвы, олень вскочил, встряхнулся – гранитные мелкие катыши отлетели от кожи, успевшей вспотеть.  Кровью наливая блестящие глаза, олень сердито засопел и снова ринулся вперед.  После второго  или третьего удара, едва не высекающего искры, – обломок рога отскочил на рельсы, молочно  белея обнажившейся плотью.
      В кабине электровоза  открылось окно. Машинист наружу высунулся и что-то крикнул – издалека невозможно было разобрать.
       Красный свет, напоминающий осеннюю листву, погубленную полночной стужей, затрепетал и пропал на стволе светофора.
      Железный дьявол заревел, закидывая эхо в дальние предгорья, и  неумолимо двинулся вперед. Но могучий упрямый олень продолжал стоять как изваяние. Упираясь рогами – уже обломанными – в железную тушу электровоза, олень пыхтел и хоркал, от перенапряжения дрожа всем телом, каждой мышцей. Сухожилия на задних копытах  натянулись  так, что вот-вот должны были со звоном лопнуть. Электровоз опять угрюмо рявкнул, советуя оленю подобру-поздорову  убираться с дороги – и в следующую минуту грязные груженые вагоны поволоклись по рельсам, беспорядочно гремя буферами и сцепками.
      Степан, скрипя зубами, отвернулся, чтобы не видеть кровавой  развязки этой «битвы титанов». А потом какая-то неведомая сила заставила его повернуться и закричать:
      -Что ж ты делаешь? Скотина! - Размахивая руками, он  выскочил на рельсы и побежал навстречу электровозу. - Что ты делаешь?..
      Инерция огромного состава оказалась так велика, что Близнецов неминуемо должен был повторить судьбу несчастного оленя, только что превратившегося в кучу кровавого, дымящегося мяса. И то, что сделал машинист при помощи экстренного торможения – это было едва ли не за гранью возможного.
      Электровоз, жутко скрипя тормозными колодками,  не доехал до него метра полтора. Тёмно-зелёное тупое и широкое рыло электровоза, украшенное двумя горизонтальными полосками, было похоже на рыло  чудовища, раскрывшего горячую пасть.
      -Эй, ты! - раздался голос машиниста, который Близнецову показался голосом этого железного чудовища.- Отойди! Я кому говорю!
      -Скотина…-  прошептал Степан, с ненавистью глядя на морду чудовища, с которой стекала свежая оленья кровь.- Что? Сожрал? Не подавился?
      Мордастый машинист, не теряющий времени, тут же оказался перед ним.
      -Ты чего?  - Маленькие чёрные глаза его  мерцали как две капли дёгтя.- А ну, уйди!
      Близнецов молча ударил машиниста. Мордастый белобрысый дядька от неожиданности мотнул головой – волосы рассыпались по лбу. Сделав шаг назад, белобрысый запнулся и охнул, падая, – едва затылок не разбил об рельсу. Из кабины выскочил второй – худощавый, перепачканный мазутом и вооружённый каким-то здоровенным ключом, похожим на железную оглоблю.
      Очнулся Близнецов  минут через пятнадцать. Было тихо, прохладно. Какой-то шафрановый кустик трепетал перед глазами – будто бы в горсти протягивал ему несколько ягодок, прихваченных морозцем. Приподнявшись, парень понял, что лежит под насыпью – эти черти, видно, скинули его.
     «И на том спасибо! – Степан вздохнул.- А  то ведь могли переехать, как того оленя…»
     Прихрамывая, он спустился к реке, умыл лицо, горящее разбитыми губами и саднящее скулами.
      Потрясённый всем тем, что случилось, парень как-то вдруг обессилел. Медленно поднявшись на пригорок, он  куда-то поплёлся. Потом остановился, глядя в глубину холодного обрыва, неожиданно открывшегося впереди. Земля под ногами неожиданно стала трястись и через минуту так сильно затряслась, будто забилась в молчаливом рыдании. Крупною  кровавою слезиной  сорвалась  брусника, потекла по камням, покатилась…
      «Да это что такое? – панически подумал Близнецов. - Совсем я, что ли, с ума схожу?»
        И вдруг он понял – оглянулся, горько усмехаясь.
        Это был второй электровоз, идущий со стороны рудника. Грохоча и, словно бы шаркая железными подошвами, электровоз протопал по мосту, заставляя поморщиться продрогшую реку. Потом всё в округе затаилось, затихло, как будто испуганно голову в плечи втянуло.
      Чёрный ворон  возник в небесах, сделал круг над железной дорогой и опустился на рельсу, закатанную до зеркального серебра. За первым вороном пришёл второй – чёрной кляксой капнул с небосвода. А там и третий нарисовался…
     «Будут пировать сейчас, - понял Степан, брезгливо глядя в сторону раздавленного оленя.- Если только песец не помешает. Или волчара какой-нибудь…»
      До города он добирался пешком – хотел успокоиться во время ходьбы, только трудно было успокоиться; там, впереди, в туманном мороке, железнодорожный рогатый черт поминутно разевал свое луженое хайло. От могучего рева в окрестной тундре, кажется, опадали последние листья, а перелетная птица подстрелено вздрагивала в небесах, отклоняясь от курса.
      Закат, разливавшийся над горами вдали, представлялся кровью благородного оленя – дымными ручьями кровь текла по облакам, по берегу, по тундре, жаркими накрапами доставала даже до самых дальних снеговых вершин, стоящих на противоположном краю небес.

                *       *       *
      Тяжёлая, душная ночь навалилась на город – сернистый газ пластами плыл со стороны завода, который только по ночам вот так трусливо пакостил, а при свете  солнца делал вид, что он существо безобидное, мирное,  курившее «трубку мира» и не более того.
      Бессонница глаза колола Близнецову – тонкий свет леденистых созвездий мерцал между разодранных туч. Не в силах заснуть, парень  то и дело стоял у окна, курил, смотрел и смотрел в небеса, и до того досмотрелся, что вдруг увидел там рисунок звездного оленя – легкий призрачный контур, на мгновение воссиявший над миром.
       Напряженно глядя в темноту, Степан  всё думал,   думал, и додумать не мог:  что же это было, что случилось?  Олень, всегда представлявшийся ему таким покорным,  вислогубым, как деревенский, добродушный мужик, большеглазый и почти безвольный – хоть веревки вей из него – и вдруг это слепая, бешеная  ярость.
      Против чего или против кого взбунтовался олень? Что он хотел сказать?  Может быть, этот красавец был представителем своих «народов», которые отправили его на переговоры с человеком? Может быть, он, благородный олень, пришёл сказать о том, как надоела ему вся эта наша развесёлая цивилизация, приносящая то наводнение, то землетрясение? Надоели эти  железные дороги и трубопроводы, проложенные по вековечным  оленьим просторам – через такие преграды невозможно продраться  на свои родовые угодья, на пастбища, где  даже серебристый жесткий ягель на зубах поскрипывает сахаром. Или, может быть, олень пришёл сказать  о том, что  нельзя человеку так бесстыдно стрелять с вертолетов по беззащитным стадам, нельзя так бессовестно подстерегать оленя на вековых переправах, где вода вскипает от невинной крови и свирепого  свинца. Человек, если он думает быть человеком, не имеет права устраивать такие варварские игрища, какие он устраивает, бросая с вертолета страшные резиновые «бомбы» – старые колеса от грузовиков, обладающие  не столько убойною силой, сколько силой калечащей как малых, так и старых в оленьем стаде. Или что-то другое сказать нам хотел тот  благородный олень? Мы никогда  не узнаем. Да и хотим ли мы узнать? Хотим ли мы слышать природу? Увы! Глохнут наши сердца в суете и погоне за призрачной выгодой, за пресловутым золотым тельцом.
      За окнами уже светало – робкая, нежная голубизна словно голубикой стелилась по далёкой тундре.
      Близнецов, снова куривший возле окна, вспоминал родной степной Алтай  и необъятные Барабинские просторы  –   просвистанные ветром перегоны, поутру засыпанные зернистыми росами, засеянные слепящим солнцем. Там, конечно, тоже товарняки и пассажирские поезда на полной скорости порой – как бритвами! – срезали с полотна то зайца, то корову, то жеребенка. Но случалось это на больших, предельных оборотах, когда невозможно врубить тормоза – под откос кувыркнёшься. А здесь-то, здесь убийство произошло на самой малой скорости – оленя зарезали спокойненько, даже лениво. Хотя, конечно, можно было  из кабины выскочить и отогнать. Конечно, можно было, да только не охота, да и некогда – план горит, и график не велит. Нет, видно,  что-то крепко свихнулось в голове человеке, в душе – неизлечимо, жутко заболело что-то, закаменело, обрастая мохом или травой забвения. «И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове!» - это теперь такой анахронизм, такая сказка, в которую даже дитё сегодня с трудом поверит.
        Под утро Близнецов заснул, в одежде лежа поверх одеяла. И приснилось ему нечто странное. Он увидел Землю, засеянную цветами – их было великое множество; легко можно запутаться, где и что посеяло. А чтобы не запутаться – таблички поставили на клумбах:  «Роза», «Ландыш», «Голубика» там и тут было написано. И вдруг он увидел табличку, на которой выведено: «Совесть». Большая табличка – издалека её видно –  да только и клумба не маленькая. Степан поближе подошёл и  обомлел – вся клумба почему-то шерстью поросла.
        Потом он  поднялся. Голова была тяжелая – не столько от бессонницы, сколько от табака. 
      «А чего это я раскурился?»
       Как ни странно, Близнецов забыл – заспал – причину своего расстройства. Но как только он глянул в окно – мигом вспомнил. За окном пламенела заря – тёмно-вишневой кровью разливалась по тундре, лужицами  стояла в предгорьях. И стёкла в домах, отражавших зарю, тоже казались перепачканными кровью… А по улицам и переулкам, где стояли эти «кровавые» дома, торопились толпы людей  – на работу  спешили.
       «Хозяева Земли! - с неожиданной неприязнью подумал Степан. - Торопятся плавить металл!»
       За окнами шли работяги, которых он уже успел узнать  – это были хорошие парни и мужики, кормившие свои  семьи и помогавшие своим родственникам, живущим на материке. Но сейчас он был твёрдо уверен: среди них был тот самый рабочий, о котором написал Николай Гумилёв:
 
Он стоит пред раскалённым горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один ещё не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждёт его в большой постели
Сонная и тёплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

      «Да, - подумал Близнецов,- это делали, делают и будут делать вот такие скромные и трудолюбивые работяги  и вот такие машинисты, которые вчера так легко, играючи оленя размазали по рельсам!»
       Он посмотрел на пачку сигарет; возле неё находился сборник Гумилёва, тень которого витала над этим северным краем, где поэт когда-то был в кошмарной ссылке.
        «Ладно! Хватит лирики! – Степан встряхнулся. -  Холодный душ, горячий кофе – и на работу! Будем пули отливать! Что, в самом деле-то, произошло?  Одним оленем больше или меньше на земле – какая разница? Особенно, если подумать, сколько людей в эту ночь на планете могли погибнуть под колесами поездов и  машин? А сколько народу могло напороться на воровские ножи, на бандитские пистолеты?»
       Земля светлела. Небо тучами лохматилось. Из-за горбатой  горы, возвышавшейся над городом, неожиданно вырвалась пыльная буря – закружила серые воронки, собирая в них мусор и пыль и тут же растрясая на головы горожан. Потом калёный дождь посыпался, дробно колотя по крышам, по окнам. Попадая в полоску фонарного света, дождинки сверкали, словно только что отлитые и ещё не остывшие пули… Потоками сильного ветра, летящего всё из-за той же горбатой горы, дождевую тучу сволокло куда-то на окраину – окна не успели даже прослезиться в полной мере; остались наполовину сухими.

                *      *       *
      Торчком поднявши воротник, Близнецов угрюмо  вышел в непогоду и через пару минут  услышал где-то за домами рукотворный гром – пустой товарняк пробежал.
      -О! - воскликнул приятель, вдруг очутившийся рядом на остановке автобуса. - Здорово, Стёпка! Ты куда пропал?
      -Да никуда я не пропал.
      -А  я звонил тебе вчера. Мы ж договорились.
      «О чём?» - хотел спросить Степан, но вместо этого сказал:
      -Я вчера в посёлок ездил по работе. Вернулся поздно.
      Приятель с любопытством рассматривал его.
      -Это в посёлке тебе, что ли, так припечатали?
      -Нет.
      -А где?
      -Тебе какая разница?
      -Ну, мало ли? Вдруг надо заступиться.
      -Не надо, - неохотно  ответил Близнецов.- Это я на железной дороге… С электровозом одним стал бодаться…
       Посмеявшись, приятель спросил:
       -Ну, так ты что решил?
      -Насчёт чего?
      -Привет! Насчёт ружья. Забыл?
      Передёрнув плечами, Степан промолчал, глядя в землю. Ему вдруг стало холодно от мысли, от внезапно пронзившей догадки: если бы вчера у него в руках было ружье – там, на железной дороге – он бы натворил делов…
       -Ружьё, говоришь? - Близнецов усмехнулся припухшим, скособоченным  ртом.- Буду покупать, конечно. Как без ружья? Я вчера видел столько густей… А куропаток… Да и вообще… Как без ружья?
      -А я тебе о чём толкую, брат? - Рабочая лапа приятеля хлопнула Степана по плечу.- Ну, давай, короче, после работы. Да?
       -Хорошо. – Близнецов опять усмехнулся.- Только  я не знаю: они тут продаются или нет?
       -Да тут хоть чёрта в ступе… - оживился приятель, влюблённый в стрелковое оружие.- Можно карабин, а  можно…
       -Ты погоди, братан, не тараторь, - перебил Близнецов.- Мне ведь надо не простое.
     -А какое?
     -Фоторужьё.         
     Приятель посмотрел на него как на больного.
     -Это что? Такая шутка?
     -Нет. Вполне серьёзно.
      Любитель стрелкового оружия шумно и презрительно сплюнул под ноги – словно бы шарахнул расплавленным свинцом.
      - А чего ж ты сразу не сказал?
      -Я говорил! - довольно убедительно соврал Степан.- Ты, наверно, не  того… не понял…
     Пожимая плечами, приятель посмотрел на подходящий  автобус.
     -Едешь?
     -Нет.- Близнецов надвинул кепку на глаза. - Мне в другую сторону.
      Он постоял на остановке, покурил, пропустив ещё два или три автобуса, на которых он мог бы доехать до места, но не хотел.    
     Индустриальный город – словно громадный косматый зверь – неторопливо, шумно выползал из утреннего сумрака. По оврагам – клочьями звериной шерсти – болтались обрывки ночного тумана. Восходящее робкое солнце над городом горело как тусклый  прожектор – не согревало, не указывало путь, а только намекало на то, что день пришёл, холодный, предзимний день. В заполярной природе все было печально, прощально и сыро, как будто от слёз. И ветер метался над миром, забирал последнее тепло, истошно свистел в голых ветках, в паутине стальных проводов, опутавших небо.