Половина

 

                рассказ

       Старший сын женился без благословения родителей. А зачем оно теперь – благословение?  Сегодня редко кто-нибудь из молодых может поверить тому, что они получают на свадьбе не простое родительское благословение – они получают заступничество перед Богом. Так, по крайней мере, считали в старину. А теперь, должно быть, это пережиток старины. 
       -Теперь они у нас самостоятельные, грамотные, - ворчал отец Арест Аркадьевич.- Что хочу, то ворочу!
      Матери тоже было обидно: тишком, тайком сыграли свадьбу и только после – через месяц – сын позвонил, оповестил.
      -Говорит, что уезжали куда-то в путешествие… - Мать вздохнула. – Куда-то в горы. Там связи нет.
       -Путешествие? - возмущался Арест Аркадьевич.- Ну, так это же было потом, а сначала-то – свадьба. Связи у них не было. Совести нет, вот в чём дело! Воспитали сыночка. Поили-кормили, а теперь отрыгается…
       -Ну, хватит, разворчался.
      -Нет, не хватит! - Отеческий гнев нарастал.- Он получит у меня! И половину… и другую…
       Отец – кадровый офицер с характерной фамилией Строев – не впервые уже намекал насчёт половины какого-то большого наследства. Только раньше Строев об этом заикался под хмельком, когда сыновья – их было двое – слетались в родительское гнездо. Мать – Ирина Ивановна – собирала пышное застолье, вынимая «из окопов» всевозможные «НЗ». (В семье у них преобладал язык военных). Арест Аркадьевич принаряжался в парадную форму, сверкающую медалями – хоть немного, зато заработаны кровью и потом. Сыновья уже взрослые были, поэтому Строев позволял им выпить «за мир во всём мире» – это был его любимый тост. Краснея лицами, накаляясь душою и сердцем, они так хорошо сидели за столом. Отец терзал гармошку – три с половиной кнопочки давил. У сыновей голоса – иерихонские трубы. Пели песни, порой доходило до плясок: у старшего сына «Яблочко» от каблуков отскакивало – мать не могла насмотреться, аж слезой прошибало. Вспоминали разные города и веси, где проходила служба отца и где сыновьям приходилось «завоёвывать» новые школы, новых друзей.  Говорили о разном, в том числе и о том, что кто-то из друзей уже успел жениться –  время подошло. И вот тогда-то Арест Аркадьевич стал «заговариваться» – по выражению матери.
      -Половину богатства я отдам старшему, - сообщал он, выпивая лишнюю стопку,-  а другую половину – младшему.
      -Да уж какое у тебя богатство? – улыбалась мать.- Две пары хромовых сапог?
      -Не угадала, девушка! – Строев делал такое движение рукой, как будто провожал кого-то на перроне. – А помнишь, мы с тобою, мать, служили на Дальнем Востоке?
      -Я-то помню, - вздыхала Ирина Ивановна. – А ты? К чему это?
      -А помнишь ли ты, где стояла наша часть?
      -В Золотом распадке.
      -Не в Золотом – в Алмазном.
      -Ну и что?
      -А теперь соображай, о каком богатстве разговор.
      -Да ну тебя! Как выпьет, так начинает… - Ирина Ивановна отмахивалась.- Давай, закусывай.
       -А чего закусывать, когда не наливают? - Арест Аркадьевич смеялся, показывая крепкие «ряды белогвардейцев», как называл он свои удивительно белые,  плотным строем стоящие зубы. - Что? Налили? Уважили батьку? Ну, давайте, орлы, чтобы всё у вас было путём. И запомните то, что я вам сказал: половину богатства отдам одному – половину другому; всё будет по-честному.

                *       *       *
    Арест Аркадьевич, обладающий кремнёвым характером,  долгое время бычился после того, как узнал о самостоятельной женитьбе сына. А материнское сердце – голубиное, отходчивое, мудрое. По телефону мать разговаривала с сыном и невесткой целыми часами – парень денег не жалел, он в последнее время хорошо зарабатывал.
      Обычно Ирина Ивановна с улыбкой отходила от телефона, лицо у неё было просветлённым. И только однажды лицо её переменилось до неузнаваемости – хорошо, что мужа рядом не было.
      Положивши трубку, мать заплакала, взволнованно кружа по комнате – места себе не находила. Но уже под вечер, когда Арест Аркадьевич пришёл со службы, Ирина Иванова  перед ним красовалась, как ни в чём не бывало. Однако многолетнее житьё-бытьё бок о бок – пресловутый пуд соли, съеденный по разным военным городкам – это бесследно не проходит.
        -Ты сегодня какая-то не такая… - заметил Строев.
        -Да почему? – Ирина Ивановна постаралась смотреть ему прямо в глаза. - Ну, разве голова  маленечко побаливает, а так-то всё нормально…
        Строев посмотрел на телефон, хотел спросить, не звонил ли этот охламон и как там дела у него, но спрашивать не стал – принципиально. Поужинал и молча отправился «на боковую».
       Жизнь – как большая река – дальше катилась; день сменялся ночью и наоборот. И снова были звонки, звонки  от сына и невестки, и новые продолжительные разговоры. И опять материнское кроткое сердце оттаяло, всё понимая и всё принимая, руководствуясь житейской мудростью: если ты не в силах что-то изменить, то нужно  изменить своё отношение к этому.
      И вот прошёл примерно год после женитьбы сына.
     -Мы скоро приедем, - однажды сказал он. - Насчёт тебя-то мы спокойны, мама, а вот насчёт отца – большой вопрос. Ты бы его подготовила.
      -Постараюсь, - пообещала Ирина Ивановна.
      В альбоме у неё было теперь несколько больших и малых  цветных фотокарточек  – сын прислал. Фотокарточки со свадьбы, с каких-то посиделок возле костра и дома за столом.
       Ирина Ивановна – как будто невзначай – иногда оставляла альбом открытым. А иногда – уже демонстративно – ставила одну из фотографий на трельяж или на комод. Всё ждала, когда муж хоть словечком обмолвится насчёт невестки. Но Арест Аркадьевич продолжал выдерживать характер – молчал, делая вид, что никакой такой невестки не замечает. Хотя это было не так.
       Оставаясь наедине, Строев напяливал очки на свой мясистый, в рукопашной схватке перебитый нос, брал фотографию. Красота невестки почти что сразу же пленила строевого офицера, хотя он и старался не признаваться в этом самому себе. Нарочито хмурясь и кривя губу, Арест Аркадьевич старался смотреть на невестку – как на вражескую лазутчицу, проникшую в семейный стан. Но ведь не зря говорится, что красота – это очень сильное оружие. Строев не мог устоять перед этой Катюшей – так звали невестку – всё равно что перед той «Катюшей», которая стреляет квадратногнездовым кошмарным способом. «Хороша половина! - не без гордости за себя думал Арест Аркадьевич.- Красивую бабу, стервец, оторвал!» И всё-таки Строев молчал, выдерживал характер, будь он не ладен.
      И чем больше он молчал на эту тему, тем труднее Ирине Ивановне было к нему подступиться. А подступаться надо было как-то. Время приезда сына и невестки было уже не за горами.
      -Что это ты холодильник забиваешь продуктами? - спросил Арест Аркадьевич однажды вечером, придя со службы. - К войне, что ли, готовишься?
       -Ну и шутки у тебя, Арестушка!
       -Да ладно… - Строев отмахнулся.- Не зря говорится: хочешь мира, готовься к войне.
       «Грубый всё-таки он человек, - подумала Ирина Ивановна.- Кирзовая кожа, такого не проймёшь. А я всё беспокоюсь, как бы к нему подъехать,  с какого боку…»
      -Знаешь, - начала она решительно,  - я тебе хотела вот что сказать… уже остаётся два дня…
     -Два дня до чего? – Строев посмотрел на календарь. - А-а! День рожденья у этого охламона?
     -День рожденья – это само собой.
     -Так. А что ещё?
     -Ты только не перебивай.
     -Ладно, не буду. Что я – слон в посудной лавке?
     -Ну, а причём тут слон?
     -Так он же там всё перебил.
      Так хорошо, так бойко начавшая тот разговор, к которому давно готовилась, Ирина Ивановна неожиданно сникла, глядя на цветную карточку невестки – карточка была под стеклом, в металлической серебрящейся рамке.
     -Ты ужинать-то будешь или нет? Чего молчишь?
     -А ты мне уже предлагала?
     -А что? Разве нет?
     Строев хмыкнул, посмотревши на неё.
     -Ты что, мать? Стареешь?
     -А ты? Молодеешь?
     -Да нет. - Офицер вздохнул. - Уже намекают по поводу пенсии.
     -Вот и хорошо, что намекают. Сколько можно… строем ходить? - Женщина вдруг вынула чекушку из  холодильника. - Вот мы сейчас и отметим…
     -И что это мы будем отмечать? - удивился Арест Аркадьевич.-  Мой уход на пенсию? Рано мать! Не дождётесь! И вообще… какая-то чекушка у тебя, у трезвенницы.  Что происходит?
     -А ты присядь, Арестушка. Я тебе всё обскажу.
     На кухонном столе – видимо, случайно – оказалась фотография «столетней» давности.
      -А это что? – Муж нахмурился.- Откуда?
      -Из альбома, - смущённо сказал Ирина Ивановна,- я тут просматривала…
       На фотографии стоял весёлый бравый солдат – Иван Перелыгин, двадцатилетний сапёр, так бестолково подорвавшийся на противопехотной фугасной мине. Строев тогда оказался буквально метрах в пятнадцати от сапёра и хотел даже ближе к нему подойти, потому что Иван в ту минуту должен был работать с бутафорской миной – хорошо исполненный муляж, с которого сапёр начинает своё обучение.
      -Я до сих пор понять не могу, - передёрнув погонами, сказал офицер, - как там могла оказаться настоящая мина? Ему до коленок тогда пришлось ампутировать… Это хорошо ещё, что живой остался…
      -Ноги – это не главное, - как-то странно сказала жена.- Лишь бы сердце, душа…
      Глаза офицера перестали моргать.
     -Я не понял. Ты к чему?
    -А вот погоди, сейчас… - Ирина Ивановна засуетилась, открывая чекушку.- А ну, давай-ка мы маленько выпьем… За здоровье Вани Перелыгина! Ты, кстати, не знаешь, где он теперь? Как дела у него?
      И тут в углу квартиры – на стене в прихожей – сработал специальный какой-то зуммер, означающий «готовность №1».
     -Поговорили, мать их! - Строев подскочил как ужаленный – чуть не опрокинул посуду со стола. - Даже пожрать не дадут! Нет, и в самом деле, пора на пенсию! Что я, мальчик, бегать по тревоге?
       Вернулся он ночью – Ирина Ивановна крепко спала. Ну, а дальше опять  как всегда  –  повседневная, мелочная суета сует, среди которых человеку некогда бывает посмотреть на солнце, на весеннюю почку, набухшую изумрудным камешком, или на шафрановый осенний лист, свершающий своё плавное падение на студёную землю.
       Офицер с утра пораньше убегал на службу, Ирина Ивановна – на завод, где она трудилась в ОТК. И в этой повседневной круговерти из головы у неё   вылетело то, что отца надо обязательно подготовить. 
      Так он и остался не подготовленным.

                *       *       *

       Вокзал шумел, как сто и двести лет назад, встречая людей,  провожая, и привокзальная площадь, забрызганная  тёплым дождём, могла показаться заплаканной – столько тут было печальных и радостных лиц.
      Арест Аркадьевич с трудом нашёл местечко и припарковался на привокзальной площади – у него были старые, но ещё довольно бодрые «Жигули». Припарковался он как раз неподалёку от павильона, где продавали цветы – то, что нужно.
      Строев зашёл и потоптался как по снегу – хромочи, надраенные, будто на парад, задорно похрустывали.  Мясистый, в рукопашной схватке перебитый нос его подёргался, втягивая запахи  гвоздик и хризантем, белых и кроваво-красных роз. «Васька, он, конечно, охламон, - подумал Строев. - Только я ведь беру не ему, а невестке…»
       Потом офицер поспешил на перрон. Посмотрел на большие часы. Годами привыкший держать оружие, Арест Аркадьевич, в ожидании поезда прогуливаясь по перрону, держал букет как веник – вниз головой – и только что перрон не подметал какой-то зеленой пушистой травкой, которую добавили для красоты букета.
      А поезда всё не было и не было.
      Строев занервничал. Командирский характер его не позволял топтаться попусту и Арест Аркадьевич пошёл «на амбразуру» – атаковал маленькое справочное окошечко, возле которого толпился народ.
     «Чёрт знает, что! - возмущённо думал офицер, минут через пять отходя от справочной амбразуры.- В казарме порядку больше, чем тут у них… Или это Ирина моя перепутала номера поездов? Тоже курица, елки зелёные!»
        Позвонивши домой, Строев ещё больше возмутился  – телефон не отвечал.

                *       *       *
        А дома в это время происходило вот что: Ирина  Ивановна, стараясь как можно лучше встретить дорогих людей, – перестаралась маленько. Так она закрутилась на кухне, так запурхалась, готовя различную вкуснятину, так разволновалась перед самым приездом  – банку с вареньем опрокинула  на себя. И пришлось ей поскорее переодеваться – белое праздничное платье нужно было замочить, чтобы пятна вывести.
        Двери в прихожей Ирина Ивановна предусмотрительно оставила приоткрытыми.
      -Сынок! – позвала она из ванной, когда услышала в прихожей голоса.-  Это вы? Уж прибыли?
       -Приехали! – Сын говорил жизнерадостно, бодро. – А чего это вы так встречаете, мам? Или не ждёте?
       -Ну, как это – не ждёте? Я вон даже двери вам отрыла. А то, думаю, будут стоять под порогом.
        -А ты чего там спряталась?
        -Да я, сынок, изгваздалась вареньем. Сейчас переоденусь.
     -Понятненько. А батя где?
     -На службе. Где? Ты что, не знаешь батю? Он до последней минуты будет строем ходить… - Мать засмеялась.- Ребята! Ну, вы там располагайтесь. Вы меня простите, я сейчас…
      -Да ладно, не в гостях, поди! - Сын тоже засмеялся.
      И тут зазвонил  телефон.
      -Сынок, возьми! Отец, наверно!
      Сын басовито ответил:
       -Квартира Строевых!.. А! Здорово, батя! Да, приехали!  Да только что… Мать? Она в окопах спряталась… Ха-ха… Платье вареньем измазала, переодевается в ванной. Ну, давай, мы ждём!

                *      *       *
       Странное волнение вдруг охватило отцовскую душу, когда он с сыном  поговорил. «Васька охламон, конечно, - подумал Строев. - Это Петька у меня – орёл, не зря в Суворовском… А Ваську, видно, мало я солдатским ремешком перепоясывал. Ну, да ладно, что теперь? Как ни крути, а всё равно родная кровушка.  Да к тому же ведь я обещал, значит, надо исполнить!»
      Ещё несколько минут назад Арест Аркадьевич не думал ехать туда, куда он теперь осторожно выруливал  – кочковатая, словно бы снарядами раздолбанная дорога вела на дачи.  Слева и справа – на диких полянах –   попадались чёрные скелеты деревьев, засохших от какой-то городской напасти; то ли от дыма, то ли от вредных выбросов, которыми завод время от времени «угощает» жителей областного центра. Потом дорога завернула в перелески – внизу река блеснула. Дачные домишки прилепились к берегу.
        Дача офицера Строева – это очень даже громко сказано. Дача его больше похожа на сарай, давно уже и цепко взятый в плен крапивою, татарником и всяким прочим травянистым вражьим войском. Во дворе, правда, чисто – порядок. Здесь Арест Аркадьевич в последнее время любил покопаться в земле – даже сам удивлялся такому влечению, нежданно-негаданно проснувшемуся в нём. «Раньше одни только окопы любил копать, - говорил он жене,  - а теперь, смотри-ка, что творится! Морковка и петрушка у меня на грядках стоят по ранжиру! Картошка красуется как на параде!»
      На даче у него был хитрый тайничок – резная деревянная шкатулка, уже немного  сопревшая, заплесневевшая  от долгого  лежания в земле. Богатство в той шкатулке не ахти какое, но всё же сверкало оно таким горячим алмазным блеском – согревало душу.
      Это богатство – лет двенадцать назад – Строев обнаружил в грязи на полигоне. Обнаружил в тот день и в тот час, когда приключилась ошибка сапёра. Шуму тогда было много;  паника и суета. Арест Аркадьевич на своей командирской машине отвёз паренька-сапёра в госпиталь, а там ему, бедняге, ноги оттяпали до самых помидоров. Из Военного округа прилетело начальство и началось разбирательство чрезвычайного происшествия. За ошибку сапёра с командира части сорвали звезду полковника. Арест Аркадьевич, много лет верой и правдой служивший  родному отечеству, посчитал такое наказание излишне суровым, но возражать не посмел. А  через несколько дней в бардачке своей машины – в пачке папирос – он обнаружил две алмазных горошины, о которых совсем забыл. И вот тогда, полный обиды и раздражения, Арест Аркадьевич решил никуда и никому не отдавать находку. Правда, потом  спохватился, хотел отдать, но поезд уже ушёл, причём ушёл буквально – подполковник Строев со своим семейством переехал в другую часть.

 
                *       *       *
     Вместо белого, испачкавшегося платья Ирине Ивановне пришлось надеть другое – тёмное, в котором она себя почувствовала  не совсем комфортно; платье было уже тесновато.
     Ощущая себя помолодевшей на десяток лет, Ирина Ивановна азартно хлопотала вокруг да около дорогих и желанных гостей, расположившихся за праздничным столом, где было в избытке еды, питья и всяческих изысканных  закусок. Приятная музыка под сурдинку звучала в просторном светлом зале. Солнечный заяц дрожал на стене –  хороший денёк был за окнами.
      А потом замок в прихожей заскрежетал, открываясь. Арест Аркадьевич пришёл – весёлый, стройный и такой нарядный, как будто собирался на парад.
       Сын в прихожей встретил бравого отца.
      Они обнялись. Посмотрели друг на друга. Строев смотрел пронзительно и смело, как всегда.  А сын – как-то смущённо и даже как-то вроде бы немного виновато. (Так он, бывало,  в детстве смотрел, когда  напроказил).
      -Ну? - Офицер говорил чётко, громко и властно. - С приездом, сынок! Как дела?
      -Нормально.
      -Долгонько вы чего-то собирались…
      -Да так уж получилось. Вы-то как здесь?
      -А мы чего? Мы ходим строем. Подмётки рвём.   
      Ирина Ивановна, отчего-то краснея, вышла из зала. Остановилась, замирая сердцем – руки инстинктивно прижала к груди. В эту минуту ей вдруг стало жутковато  от того, что отец не подготовлен…
       «О, господи! – мелькнуло в голове. – Что теперь будет?»
       Она перекрестилась в тот момент, когда услышала громкий и властный командирский голос:
       -Ну, что мы тут стоим с тобой, как два бедных родственника? Давай, сын, показывай, где твоя половина!
       И парень – чуть смущаясь – показал.
       За богатым праздничным столом сидела – в буквальном смысле – половина женщины. Лицо её было прекрасно – иконописное лицо, можно сказать. Светло-русая и пышная причёска блестела заколками. Юная грудь – в полукруглом разрезе – приятно и упруго выделялась. А вот ноги, ноги…          Господи, прости! Да как же так? Да что ж такое? (Ноги у этой красавицы –  после крушения поезда – пришлось ампутировать).
        Строевой офицер побледнел и волосы точно примёрзли к потному, крепкому загривку. В наступившей мёртвой тишине где-то заунывно забрунжала  муха. На часах, висящих в зале, секундная стрелка стала стучать молотком. И так прошло, казалось, больше часа, хотя прошло всего лишь полминуты.
        Хрустя хромочами, офицер – широко и твёрдо – подошёл к столу,  взял стакан, бутылку – водки набуровил до краёв.
        -Ну, так что? - хрипловато сказал, глядя на красивое лицо невестки. -  За встречу, славяне! За мир во всём мире!  А мамка-то где? Всё на кухне? В окопах?       
        Мать стояла за стеной и плакала.