Я вернулся!

На письменном столе в моём кабинете лежит рукопись только что написанной повести «Зной».
Я работал над этой повестью запойно длинными зимними вечерами, я вложил в неё душу,
вложил бесконечно запутанный клубок обуревавших меня мыслей и чувств.
Это рассказ о десятилетних скитаниях отщепенца, лишнего человека в стране, которая упоённо пела:
«За столом никто у нас не лишний».

Напеваю про себя эти слова и усмехаюсь.
Перед взором встают бесконечные, унылые, однообразные отделы кадров
и заученные безжизненные фразы:
- К сожалению, работы для вас нет.
- А когда можно зайти?
- Что? Ах, да! Зайдите через месяц, через год, а лучше, вообще не заходите.
С вашим паспортом…

А что с моим паспортом?
Я рассматриваю его внимательно, прочитываю каждую буковку и ничего крамольного не нахожу.
Как они угадывают мою неблагонадёжность, эти кадровики?
Чутьё у них особое, что ли?

И вдруг странным образом всё переменилось.
Я уже не безработный бродяга, не отщепенец.
Оказалось, что мои способности, моё владение словом кому-то нужны.
Буквально за несколько месяцев у меня появилось имя.
Рецензии на театральные спектакли, на кинофильмы, вышедшие из-под моего пера,
читаются повсеместно с большим интересом, о них говорят.

Меня немедленно принимают в творческие союзы – в союз театральных работников,
в союз кинематографистов.
Я уверен, что меня ожидает ещё более радужное будущее.

- Погодите, погодите! – мысленно беседую я со своими недоброжелателями,
со своими извечными оппонентами. – Вот отнесу повесть в издательство.
Я представляю, и представляю ярко, образно, с мельчайшими подробностями, фурор,
который произвёдёт моя повесть.
Да иначе быть не может! Ведь я первопроходец темы.
Никто ещё не живописал скитания безработного в стране, где официально нет безработицы.
Мне осталось немного – отредактировать повесть, навести на неё последний блеск.
А потом… Я утопаю в розовых мечтах.

Ребята, я вернулся!
Вернулся в творчество! Вернулся в любовь! Вернулся в жизнь.
Редакционный день, хлопотный, радостный, полный красок и музыки, движется к концу.

В фойе меня ждёт известный московский поэт А.М.
Встречи со знаменитостями, общение с ними, может быть даже и дружба – тоже часть моего нынешнего бытия.
А.М. – один из самых популярных поэтов в стране.
Книги его пользуются бешеным спросом у читателей, повсеместно они идут нарасхват.

Меня ещё никто не знает, но я чувствую, что сегодня мы с А.М. – на равных.
Москвич подарил мне недавно вышедший в популярном издательстве двухтомник своих стихов,
он полон дружеской приязни.
- Будете моим гидом? – спрашивает он.
- Охотно!
А.М. берёт меня под руку, и мы выходим из редакции в шум большого азиатского города.

Гостю всё в новинку, его забавляет пёстрая уличная толпа, торговцы, восточные женщины.
Особенно последние. Гость млеет от вида местных красавиц. У него слегка кружится голова.
Он хочет быть лёгким и немного циничным, ему явно не хватает раскованности в холодной Москве.
- Рафаил, – говорит он, оглядываясь на местных обольстительниц, – признайтесь,
вы заглядывали им под шальвары? Что там – обычные трусики?
А, может быть, вообще нет ничего?

Он заливисто хохочет, останавливается на минуту и выдаёт фривольный, но лёгкий и изящный экспромт.
Я одобрительно аплодирую. А.М. счастлив.
- С вами легко, Рафаил. Давайте встретимся завтра.
Мне очень хочется продолжить знакомство.
Но завтра я улетаю на семинар кинокритиков в Душанбе.
Ведь это часть моего нового бытия.

Я вернулся, ребята, я вернулся!

Утро застаёт меня в самолёте. Семинар удался на славу.
Его ведёт знаменитость – популярный московский кинокритик В.К.
Я дважды выступил, и оба раза удачно.
В перерыве В.К подзывает меня к себе и хвалит.
Рядом с ним за столом президиума сидит Миша Т.
Я знаю Мишу по университету.
Когда-то мы с ним  вместе обивали пороги редакций, предлагая первые незрелые поэтические опусы.
 
Теперь Миша – большой кинематографический начальник. Он не узнал меня.
Я изменился за десять лет скитаний, отрастил усы, бороду. Борода у меня – с проседью.
Во время нашей беседы с В.К. Миша со скучающим видом смотрит в окно.
- Здравствуй, Миша! – говорю я.
Он вздрагивает, вглядывается в меня с испугом и неодобрением.
Я называю своё имя.
Миша удивлённо моргает глазами:
- Это ты? Откуда ты взялся?
Я читаю недоверие в кго глазах.
И ещё – смущение. И ещё – боязнь уронить себя, свой авторитет.

Быстро осмотревшись вокруг и убедившись, что за нами никто не наблюдает, Миша шепчет:
- Я иду на обед. Может, проводишь?
Он ждёт, что я откажусь. Но я соглашаюсь. Это озадачивает его.

Мы доходим до Мишиного дома, поднимаемся на лестничную площадку.
- Зайдёшь? – с сомнением спрашивает Миша. – Учти, у меня нет разносолов.
Я улыбаюсь, и мы заходим в маленький коридорчик, тесный и неудобный.
Миша небрежно представляет меня своей жене.
По-моему, она даже не поняла, кто я и по какому праву здесь очутился.

Мы едим жидкий еврейский суп, без единой жиринки.
Миша встаёт и приглашает меня в кабинет.
Заходим, садимся.
- Ну! – говорит Миша
- Что «ну»? – улыбаюсь я.
- С чем пожаловал?
- Да ни с чем.
- У тебя нет никакой просьбы?
- Нет!
Миша на секунду замирает, а потом счастливо улыбается.
- Стихи пишешь?
- Пишу
- Почитай!
Я декламирую на память несколько четверостиший
- Молодец! – говорит Миша и хлопает меня по плечу.
Мне хорошо.

Ребята, я вернулся! Я с вами, ребята!

Если ты, бродя сегодня по нью-йорским улицам, хоть на мгновенье вспомнишь обо мне,
мой старый приятель Миша Т., не кинематографический деятель, а простой американский пенсионер,
поверь, мне будет так же хорошо, как в те дни, когда я вернулся в творчество, в жизнь, в любовь.

Вечером того же дня я позвонил Нине.
Когда-то, в далёкой университетской нежной юности, мы были очень дружны.
Нина – моя однокурсница, два раза неудачно выходила замуж, на третью попытку не решилась
и теперь кукует в одиночестве.
- Откуда ты взялся? – удивилась Нина.
- Из небытия, – пошутил я.
- Приезжай! – потребовала она.

Из робкой неуверенной в себе девицы Нина превратилась в яркую женщину.
Она схватила меня за руку, втащила в комнату, усадила за стол и стала угощать всякими вкусностями.
Пристроившись напротив, она следила, как я ем, печалилась, радовалась, вздыхала,
закидывала меня вопросами.

- Покатаемся на троллейбусе, – предложил я.
Когда-то такое катание очень нам нравилось.
Мы садились на конечной остановке, делали несколько кругов по городу, беседуя на разные темы,
встречая и провожая знакомых, веселясь от души, поскольку были молоды,  здоровы, благополучны.

Взявшись за руки, мы выбегаем из подъезда и торопимся в центр.
Подходит троллейбус.
- На заднее сидение! – весело кричит Нина.
Мы садимся и удивлённо рассматриваем толпу.
- Помнишь вот этого старичка в шляпе? – шёпотом спрашиваю я у Нины.
- А вон ту даму? – в тон мне отвечает она.

У меня кружится голова.
Мне начинает казаться, что не было никаких десяти скитальческих лет.
К нам протискивается молодая женщина, у неё знакомая улыбка, лёгкая, радостная.
- Кого я вижу! – восклицает она. – Нина! Рафаил! А меня помните?
Я Ольга Белова, училась курсом ниже.
- Как же, Ольга! – восклицаем мы одновременно. – Конечно, конечно!
- А вы вместе? – спрашивает Ольга.
И сама себе отвечает:
- Вы же так дружили! Рада! Рада!
У меня портится настроение.
- Пойдём! – шепчу я Нине. – До свидания, Ольга! Нам уже пора.
- Будьте счастливы! – отвечает наша знакомая и приветливо машет рукой.

Мы протискиваемся сквозь толпу и покидаем троллейбус.
- Что случилось? – озабоченно спрашивает Нина.
Я молчу, сам ещё толком не разобрался.

Не перекинувшись и парой слов, добегаем до Нининого дома.
- Прощай! – говорю я. – Мне было очень приятно.
- Не зайдёшь? – упавшим голосом произносит Нина.
- Нет! – отвечаю я.
- Ах, – говорит Нина, – ты же примерный семьянин!

Несусь в ближайший переулок.
Вернулся? Никуда я не вернулся!
Нельзя вернуться в то время, которое безвозвратно ушло.

Я тороплюсь в гостиницу и ещё не знаю, что в аэропорту Домодедово уже садится в самолёт
облечённый властью чиновник, который публично назовёт меня диссидентом и надолго отлучит
от литературы, что повесть «Зной», пройдя множество адских кругов, упокоится на мусорке,
а потом сгинет без следа.

Я вернулся! Куда? И зачем?

                Р.Маргулис