Душехранитель

Рассказ одного хорошего сельского батюшки,

рассказанный им в нашей трапезной "за чашкой чая".
Я же только записал по памяти, а рассказ вполне реальный.
Все абсолютно правдиво, мной изменено только имя батюшки...

 


автор: Александр Дьяченко

 

Родился я в большом белорусском селе. Мама моя была медиком, отец работал в колхозе. Никто из моих близких в Бога не верил, кроме бабушки. Она исправно ходила в храм, молилась о нас. Помню как на Пасху мы с братом разыгрались и стали бросать в бабушку крашеные яйца. Она села на лавку, и так, горько вздохнув, произнесла:

– Ой, хлопчики, что же из вас, безбожников, вырастет?

И действительно, вырос из меня хулиган. Угнал я по пьяному делу колхозный грузовик и разбил его. Тогда, чтобы не посадили, родители договорились с военкомом и поскорее отправили меня в армию. Попал я в бригаду спецназа, которой командовал мой родной дядька.

Кто-то подумает, служить под началом родного дядьки одно удовольствие. Но только не у моего. Моё время службы совпало с распадом Советского Союза, начались конфликты по окраинам, "горячие точки". Так что и повоевать пришлось. Когда нужно было рисковать, дядька обычно посылал меня.
– А кого, – говорит, – я ещё пошлю? Народ скажет, что родного племянника берегу, а других на смерть отправляю.
Досталось мне, конечно, ранен был...

А до этого нас, ещё совсем молодых солдат, перебросили на разбор завалов в Спитак. Помнишь то страшное землетрясение в Армении? Пятьдесят тысяч человек погибло. По началу было очень тяжело. Форму уставали стирать, от запаха тлена всё нутро наружу выворачивало. Так и ходили в своих нечистотах. А потом ничего, привыкли, даже перед едой порой руки мыть забывали.

После срочной служил в спецподразделении внутренних войск. Сколько в те годы всякого зверья повылазило! Думаешь, – где они раньше отсиживались? Я и сам тогда волкодавом стал, чуть ли не каждый день мы бандюков этих ловили, или отстреливали.

В 30 лет вышел на пенсию. Что я тогда умел? – Только догонять, да на куски рвать. Стрелял хорошо, с любого положения, не целясь. Ножом умел работать, в "боях без правил" мало кому уступал. Только и у меня самого наверно ни одной целой косточки не осталось. Все рёбра переломаны, пальцы на руках, да и сами руки, – в одной ноге металлический штырь. Не надеялся, что до пенсии доживу.

Предложили поработать телохранителем. Кого я только не охранял! Весь модельный ряд: и Славу З-ва, и Валентина Ю-на. С певцами работал: Юрием Ш-ком, Андреем М-чем, две недели даже с Борей М-ым.

 
И вот однажды,  приезжают ко мне монахи, и просят пожить с одним их ветхим старичком. Он, мол, человек святой жизни, сам монах, да всю жизнь провёл в одиночестве, в монастыре жить не привык, хочет и умереть на воле. Ему квартиру сняли в Королёве (под Москвой) , а без присмотра оставлять боязно, много сейчас сектантов, сатанистов, да и, просто – психопатов разных. Мне интересно стало, кто это такие – святые люди, я то ведь всё с "богемой" работал, и меня, сказать честно, от этой публики уже мутило...

 
Приезжаем к деду на квартиру, а там ещё три кандидата, да всё такие смиренные, бородатые и длинноволосые, короче, не чета мне, я ведь тогда даже «Отче наш» не знал.

Выходит к нам старичок, посмотрел на нас.
– Вот этот пускай останется, – и на меня показал.

 
Стали мы с дедом вместе жить. В моих обязанностях было смотреть за порядком. Народу к нему шло очень уж много. Чудно; мне было, как этот старенький человек выдерживал всю эту людскую лавину. Ведь к нему со всего мира ехали. Порой так его жалко станет, смотрю – он уж от усталости падает. Тогда подойду, возьму его на руки и, не смотря на его протесты, унесу в другую комнату и закрою там. А народу говорю, как тот матрос Железняк: «Хорош!.. Дед устал, – марш отсюда»!

Очень уж отцу Никите нравилось, что мог он со мной, с земляком своим,  Беларусь вспомнить...

 
Со временем стал я ему и супчики варить. Любил он рыбный суп с чечевицей.
– Грешник я, окаянный, Витенька, – говорит, – люблю рыбный супчик с чечевичкой, такой я старый сластёна. Помирать уж пора, а я всё чрево никак не обуздаю!

Люди нам деньги жертвовали, продукты тоже несли. Да только раздавал он всё. И мало того, что деньги отдаст, так ещё и все продукты спустит. У нас, наверное, вся тамошняя бомжацкая братия подъедалась. Нельзя его было одного оставить, только отвернёшься, а на кухне уже пусто. Всё раздаст...

Стал я от него заначки делать. Деньги у людей брал, да тихонько от старца в разных местах прятал, ведь и самим же питаться нужно было...
Ну вот как-то собираюсь на рынок за свежей рыбой, сунул руку в унты (старцу унты кто-то подарил, а я в них один из схронов и соорудил). Руку сую, а денег нет...
Я в другое место, третье...
И что ты думаешь? Везде дед деньги нашёл и всё раздал!

Я тогда на него разозлился:
– На что, – кричу, – я тебе супчик твой сварю? А, дед? Ты почему все деньги спустил? Что мы с тобой сами есть будем, а?

А он смотрит на меня виновато, как ребёнок, и говорит:
– Витенька,  прости меня, Христа ради. Вдова из Воронежа приезжала, одна с тремя детьми осталась, молитв просила. Как же я её без копейки денег отпущу? Жалко человека.
– Да к тебе полстраны едет, что же нам теперь, с голоду помирать? Всех не пожалеешь, на всех тебя не хватит!

– А вот Его на всех хватало, Он всех жалел...
Значит и мы, его рабы нестоящие, должны всех жалеть. А о хлебе не безпокойся, давай лучше помолимся, Господь и нас с тобой не забудет!

И точно, стоило старцу помолиться, как тут же кто-нибудь и появлялся. Еды принесёт, и спрашивает меня, что, мол, ещё из продуктов прикупить. Я тут же списочек составлю. Хочется, конечно, побольше всего заказать, да безполезно, – через пару дней опять: «на молитву становись», есть то что-то надо ведь.

 
У старца была привычка вставать в три часа утра. Мы с ним вдвоём спали на надувном матраце. Дед маленький был, я у него в ногах помещался. Проснётся утром и меня ногой будет:

– Вставай, Витенька, молиться надо.
– Я не монах, сам и молись, а я на кухню пойду досыпать.
– Нет-нет, Витенька, – то я молиться буду, а ты только покади.
 

Я кадило разожгу, а отец Никита кадит, да так, что дым глаза ест, и начинает записки читать. Он их уже раз по сто прочитал, а всё вновь читает и читает. И так каждую ночь...

Думаю, что делать? Замучает меня старик. Стал я потихоньку от него записки прятать и во дворе сжигать.

«Да ты не смотри на меня так! (Это он мне, иерею Александру).
Я уже в этом давно покаялся.
Ты сам попробуй со святым человеком пожить, – с ума сойдёшь»!
 
Бывали мы с ним в Москве в разных храмах, и в основном отцы тамошние плохо нас принимали. Ревность начиналась. Старца многие верующие знали, и как увидят, так и бегут к нам, а местным отцам обидно было.

Вот только к отцу Т-ну в Ср-кий монастырь приедем, ему докладывают, так он сразу к нам. В первый раз подошёл к старцу, ему руку поцеловал – и мне. Я не ожидал такого, и потом всякий раз за старчика прятался, чтобы у меня руки не целовали...

При мне посещал старца, уже покойный,  отец Иероним из Санаксар. Я их тогда никого не знал, это потом уже в книжках на фотографиях узнавал и по подписям имена запоминал.

 
Четыре месяца я вместе с отцом Никитой прожил, и собрался он помирать. Послал меня отправить телеграммы по девяти адресам, чтобы приехали к нему те, с кем он ещё в горах Абхазии в пятидесятые годы подвизался...
Перед самой смертью его парализовало на левую сторону. Я прихожу с рынка, а вокруг него бабки сидят и плачут. Он меня увидел, обрадовался:
– Как хорошо, что ты пришёл! Гони их всех, Витенька, не хочу при них умирать.

Я его ещё в туалет успел сводить и в постель уложил. Лежит он, и представляешь, в этот самый момент к нам приходят и говорят, что деду паспорт принесли, первый в его жизни паспорт. Он ведь всё по горам, да по квартирам чужим жил, паспорта своего никогда не имел. Я говорю:
– Батюшка, паспорт тебе принесли, что с ним делать?
Старчик усмехнулся: – Да зачем он мне теперь, Витенька, брось ты его, – мне уже на небесах прописка нужна.

Так он к нему и не притронулся. Потом замолчал, вздохнул, и словно уснул...

 
Отец Никита так выбрал момент послать вызов на похороны, что никто из его друзей уж не застал старца в живых. Приехали семь монахов и две монахини. Помню, первым пришёл отец Рафаил (Берестов) , они с моим старчиком, ещё в Абхазии, вдвоём в одной пещере много лет прожили. Маленький такой женоподобный, заходит и весело кричит:
– Ну, ты и хитрец, Никита, ушёл-таки первым. Всех нас вокруг пальца обвёл!

Запомнилось, что все, кто приезжал, здоровались со мной как со старым знакомым, и называли меня по имени.

 
Прошло несколько дней со дня похорон отца Никиты. Я на своём веку много смертей повидал, и эта, да такая к тому же мирная, меня никак не задела. Помню, иду по Москве в районе Речного вокзала, и вдруг, ни с того – ни с сего, мне так стало плохо! И не могу понять, что со мной!
Ну, думаю, надо немедленно выпить, – известно, это же лучшее средство от всяких непонятностей. Выпил – а не помогает...
Такое чувство, словно рвут меня на части – только изнутри, – так душу разрывает...

И, сообразил ведь, помчался в Ср-ий монастырь к отцу Т-ну. Он увидел меня, и сразу всё понял. Не говоря ни слова, завёл в храм и оставил в нём на ночь. И я, здоровый сильный мужик, проплакал там до утра. Никогда со мной такого не было!

Утром пришёл в себя, а я монашеской безрукавкой укрыт. Это видно отец Т-н ночью ко мне приходил и своей безрукавкой накрыл, – так она у меня и осталась...

Спрашиваю его: – Батя, что со мной?
Он мне объяснил: – Благодать от тебя отошла. Когда ты со старцем жил, ты же в его благодати, как в речке, купался, а сам того и не замечал. Я тебе руку не зря целовал, ты причастником святости был. А теперь та Благодать, что он стяжал, – после его смерти тебя и покинула. Долго ты ещё в себя приходить будешь...

Он подозвал кого-то из монахов, указал на меня и говорит ему:
– Когда бы ни пришёл, открывай ему храм.

 
Эх, много тогда, после смерти старца, я глупостей натворил! Одно время пил как сумасшедший. Ребята мои меня даже на дачу вывозили, пристегнут наручниками к батарее, и пить не дают. А потом вижу, во сне приходит мой старец Никита и говорит:
– Не бросишь пить, Витенька, – так помрёшь как муха, – а я ведь в тебе ещё тогда священника разглядел.
Поверишь, проснулся и чувствую, что не хочу пить, – и вот уже, сколько лет прошло, – этой заразы в рот не беру...

 
Потом привезли меня в Оптину Пустынь к отцу Илию. До сих пор он меня ведёт, и на священство благословил. Перед рукоположением, во сне снова отца Никиту видел, но что говорил он мне, – не помню, – только очень уж он доволен был...

И сейчас вспоминаю многие его слова, что говорил он мне в Королёве, – ведь всю мою жизнь старец наперёд прочитал...
 

Вспоминается то первое время, – смешно и стыдно, – как ходил по Оптиной с сигаретой в зубах. Стою у келии отца Илия, жду его и курю, – монахи мимо идут и, поверишь, ни один мне замечания не сделал...
Потом уже, через год, через «штрафные» поклончики (много мне их приходилось класть, сотнями счет шел) , – говорить без мата научился и вести себя как церковный человек.
А ведь тогда, – сделай бы мне кто замечание, – я бы тут же развернулся и уехал!

 
Повезло мне, отец, что пересеклись мои пути с такими людьми!
И никак поначалу не мог понять,  за что меня Господь из зверя в ангела обратил?
А потом понял, что неправильно вопрос ставил, – нужно спрашивать не за что, – а зачем?

 
Теперь ко мне столько моих бывших сослуживцев-спецназовцев приезжает. Ты не смотри, что они такие большие и сильные, на самом деле они очень ранимые и не каждому могут открыться. А мне верят, ведь я же один из них, только теперь уже не телохранитель, – а «душехранитель»