Гвел

Проснувшись около семи вечера в своей затхлой вонючей конуре, Гвел почувствовал острую головную боль. Серый воздух тяжко всасывался ноздрями Гвела; его мучила ужасная жажда. В голову изнутри вбивались десятки, нет – сотни тысяч маленьких гвоздиков. Его конечности были ватными, причем эта вата была пропитана гноем пороков жалкого человечка. Ноги и руки в то же время были невероятно тяжелы. Гвел захотел поднять руку – не смог. Во рту было сухо. Жажда и головная боль добивали. Сна как будто и не было. Тяжесть тела стала больше. Неподъемный груз грехов стал еще тяжелей.

Прошел час… Воздух стал уже не серым, а тёмным, как мрак – ночь наступила. Солнце-спаситель спит. Пространство-тьма остается один на один с Гвелом: справится ли с этим грязная душа доходяги или смирно падет на дно?

За этот час Гвел ни разу не пошевелился; головная боль не прошла, жажда и дальше мучит, но он привык, как смиренное ничтожество. Вместо борьбы – привыкание и смирение; тигр превращается в ягненка. Ягненка съедят. С плотью зверька будет съедена и душа тигра, которая так и не выбралась на волю. Гвел слушает тишину. Он растворяется во мраке. Он прекрасно все понимает. Он наказан за вину. Справедливость все-таки витает вокруг нас. Хотя, толку? Ведь справедливость появляется не в справедливый момент. Она изменчива, она как коварная кошка: всеми любима, но ни чья. В один миг – она здесь, в иной – она уже там. Неважно справедливо ли появление справедливости в конкретной ситуации, главное – всем будет известно, что она есть, и никто не сможет даже заикнутся на тему справедливости. Справедливо, что с Гвелом случилось такое именно в этот момент?

Хотя он и понимал, что он наказан, но это было единственное, что Гвел воспринимал. Он знал каким образом он наказан, он это почувствовал, он осознал и принял наказание свыше, но он не понимал за что это наказание коснулось его. Поэтому называть Гвела храбрым нельзя. Ведь это не храбрость, это – непонимание ситуации.

Гвел наказан – он парализован. Тяжесть его рук и ног была невероятной. Он это почувствовал, только открыв глаза. Попавший в ловушку Гвел, жалок, хоть этого не видно. Его вина подтолкнула в пропасть.

Худое тело лежало не шевелясь. Глазки Гвела все чаще и чаще бегали. Теперь страх овладел парнем. В тёмном мраке комнаты чувствовалась гнойная тяжесть и запах пота. Казалось, здесь зажата «пауза»; кнопка застряла навсегда. Тело Гвела было частью тьмы, только глаза, бледный рот и сухой язык жили автономно. Они действительно находили в себе храбрость быть в динамике. А что есть глаза и рот для парализованного человека? Наверное, это приземистое  и физическое проявление души. Иными словами, борьба продолжалась: душа Гвела не стала частью тьмы. Борьба несносная таки продолжалась…

Сознание парня постепенно растаяло. Страх сменил непонимание, но и он уже отошел на второй план. Гвел думал о том, какая вина породила гнев на его существование – это затмило его мысли, но ничего конкретного не пришло в голову. Только паника; попытки пошевелится. Лицо Гвела забагровело, скулы стиснулись, спазма прошла по телу – бессмысленное желание быть частью динамического. Так вот, справедливо, что Гвел превратился в страдающий камень, а какой-то преступник безнаказанно ездит по стране? Разве это справедливо? Ответ будет однозначным: да. Справедливости все равно: она появилась, где ей захотелось. Когда насильник совершал злодеяние, то справедливости не было, но когда босоногий мальчуган потянул персик с прилавка на рынке, а толстая рука закона остановила юношу жирными пальцами нравственности, то именно справедливость управляла этой рукой. Все довольны.

Что такого мог сделать Гвел, чтоб потерпеть поражение? Ведь его жизнь скучна, она – цвета пыли. Жизнь его – это монотонный поток шагов, кривых улыбок, иллюзий и безысходности. Гвел не играет в карты, Гвел не употребляет наркотики, алкоголь, да он даже курить никогда не пробовал. Почему он теперь камень? Видимо, справедливость решила сделать показательное выступление, дескать, вот наглядный пример кары свыше. Ничтожный раб потерпел поражение за свои злодеяния – справедливо!

Тяжелые минуты постепенно переходят в небытие. А пространство висит в одной точке. Пространство – сфера затхлого тёмного смрада. Оно поглощает Гвела, который не почувствовал как уписался примерно полчаса назад. Гвел все думает, лежит обузой на теле динамики, перебирает факты, события: утро; сухая узкая дорога к метро; метро; ровно 202 шага к работе; работа; обед; она; снова работа; вечер; дорога домой; дом; сон. Это все вперемешку с двумя выходными (как вот сегодня). Гвел в цикле: это его ритм, это стихия – монотонность, скупость жизни. Все эти пункты, эти пит-стопы жизни Гвела можно проанализировать от начала и до конца. Может за это и вызвал он гнев на себя? За то, что он монотонно плывет в тихой воде бытия. Для него любое утро – пасмурное, тихое, тяжелое; для него любой человек – пассажир, который когда-то обязательно свернет с его монорельсы. Жизнь для Гвела – это заранее прописанный цикл. Он ходит по кругу, но количество пройденных кругов – ограничено. Когда-то это закончится – Гвел знает, но он не обращает на это внимание.

Гвел – поезд, тихо идущий по одному маршруту. Иногда случается, что на рельсах бывает что-то, оно мешает проехать, оно задерживает поезд, заставляет посмотреть вокруг, заставляет злиться. Бывает, что это цепляется сзади, тащится за вагонами. Никто людям не запрещал искренне любить поезда и заботиться о них, ведь так? Иногда это случается. Иногда ржавая и холодная сталь вагонов, грязь, которой они забрызганы, привлекает других, чувственных. Они искренне любят поезда. Они хотят показать поездам, что с рельс можно свернуть, хоть это и болезненно, но можно.

Другое дело – поезд. Особенно, такой как Гвел. Это бронепоезд, знающий свою правду, которая есть в его понимании исключительной истиной. Из-за всяких «этих» он не намерен менять свое расписание, подстраивать свой график. Он монотонно сунет к концу.

Она же пыталась вызвать у Гвела смех, она хотела понравиться ему, она в него влюбилась, она его полюбила. Это все не увенчалось успехом – ее усилия были тщетными. Все ее старания вызывали лишь гнев у Гвела: он ей грубил, избегал ее, он клеветал на нее при своих сотрудниках на обеде. Она старалась, она хотела сбить поезд с колеи, поезд переезжал ее при каждой встрече.

Теперь очевидно: она вызывала гнев у Гвела, а Гвел вызвал гнев у тех, кто свыше. Спустя почти два часа, не шевелясь, лежавши тяжелым грузом в постели, обмочившись, испытывая страшную жажду и ужасную головную боль, Гвел осознал причину наказания. Кара, которая стала для него понятной сразу же, спустя лишь некоторое время показала свою причину. Поезд сбил ее. Гвел убил ее симпатию своим монотонным железным холодным циклом. Он это уже понимал четко и ясно.

Как же легко обидеть того, кому воздухом вы есть; кто видит вашу душу, кто терпит и вас, и грязь вашу. Никаких усилий не стоит оскорбить единственного ловившего камни, которые вы бездумно бросали один за другим. Одни были маленькими и легкими, другие - тяжелыми, летели быстро и ранили, оставляя рубцы навсегда; но этот ловивший – смиренный и терпеливый человек – не смотря на раны, тянет к вам руки, желает вас обнять, а сам обливается слезами в тишине. Тихо проклинает и себя, и вас. Всегда один ударяется, а другой – стена. Всегда одному больно, а другой через время сыпется. Главное: во время собственного разрушения вспомнить, осознать и почувствовать боль, рождаемую вами давеча, что бы момент моральной кончины удручался до нереального предела. Только так можно заставить грязные души ценить.

Тьма все также висела, Гвел все также лежал камнем. Физические признаки души еще с ним. Он мыслил, он понимал. Он понял. Стена, которая рушилась, чувствовала ту боль. Не зависимо от внешнего, глаза Гвела наливались слезами. Лицо его, одержимое спазмами, кривилось от ужасающей внутренней казни. Казнилась его сущность. Казалось, что все молоточки и гвозди перебрались с головы в ядро Гвела – его душу. Страдания невыносимы. Паралич уже не волновал. Он ясно знал, что тьма не победит, что его грязная душа выстоит в этой борьбе. Он был на половине дороги. Его не тревожило то, что цикл все равно нарушен: поезд сошел с рельс. Очень болезненная эта авария. Раз уж обстоятельства заставили реагировать, выйти из тумана обыденности, то остатки человечности, пусть и натянутые, вспыхнули в душе доходяги. Теперь Гвела можно назвать храбрым: полное понимание ситуации и смелость дойти до развязки.

Ничто не тревожило Гвела. Черви точили его изнутри. Каждая тяжелая, упавшая минутка – гвоздь в крышку гроба. Лицо Гвела было красного цвета с бледными пятнами, подушка была влажной от слез, глаза красные, рот оставался, как и прежде, сухим, нижняя губа треснула и кровоточила. С первого взгляда было видно, что тело этого парня – поле битвы. Храбрые попытки глупца задевали висячее пространство и тьму. Гвел начал дергаться. Гвел начал выть. Сопли и слезы смешались со слюной и кровью, размазались по физиономии. Попытки вернутся в динамику оставались тщетными.

Неистовые усилия были сделаны – вскоре он повернул голову. Его тело было съедено спазмами, а душа все еще кипела. Гвел постоянно выл и стонал. Это был уже не молодой человек – это было скрученное обоссаное создание, бившееся в истерике с полным лицом собственных жидкостей. Мысли были о ней, об одном. Гнев казался Гвелу справедливым. Он продолжал рвать жилы. Несколько капилляров на правом глазу треснули и залили глаз багровой краской.

Борьба человека и кого-то, кто  выше. Борьба до конца. Для одного – храбрость, для другого – насмешка. Выходит, что монотонная нить – это лишь осознанный выбор. Храбрец сам оградил себя, но как существо человеческое не выдержавши, будучи безразличным, резал ее, любившую, каждую минуту. Кстати, тогда минуты не казались такими тяжелыми, а сейчас – он стена, которая рушится. Он понял.

Весь багрового цвета, этот скрюченный, разбитый спазмами человек все еще пытался бороться, но минуты-гвозди входили в крышку – она почти забита. Дергание Гвела не прекращались, и вдруг, в одном из порывов он упал с кровати. Гвел грохнулся на пол, как одна из последних тяжелейших минут. Упав, весь в пене и слезах, он неистово напрягся, чтоб произнести что-то. Очевидно, это было одно лишь слово. Произнесено оно было не четко, истерически; оно было выдавлено неимоверной силой. Это было всего одно несчастное слово, которое окончательно сделало из Гвела победителя. Это слово умертвило душу парня, а точнее – выпустило ее из этого покрученного спазмами мешка.

Да, грязная душа доходяги справилась с вызовом тьмы. Да, наказание справедливое – ведь справедливости нет, а осознание и принятие Гвелом вины, желание исправить происходящее, и есть проявление той справедливости, которую жаждет человек: я – виноват, я понесу наказание за вину, потому что это будет справедливо.

Кстати, это слово – «прости».