Полиночка

Суббота. Позднее утро. Полупустой вагон метро сунет синим червем под кожей грязного и уже остывшего после лета города. Пыльные и угрюмые лица. Пустые головы, пустые глаза. Изобилие тьмы. Отсутствие радости. Это все обычная городская обыденность…

Мраморная станция. Открылись двери: замена человеческого мяса. Отбросы общества заменяются такими же. Есть здесь свои извращенцы, есть свои шлюхи. Обязательно есть девственник и девушка с месячными. Здесь стоит сухой, трескучий смрад мужской обуви, пота, отбросов. В потоке заходящей грязи идет низенькая женщина лет 45. Она отвратной наружности: лицо неухожено; чем-то напоминает обезьяну. В уголках ее губ сбита слюнная пена. Взгляд ее перекошенный, она хромает, левая рука скрючена. Этот персонаж садиться аккурат возле меня. Червь ползет дальше.

Голова женщины поворачивается в мою сторону: сначала редко, потом все чаще и чаще. Ее черные маленькие очи пронзают меня насквозь. Мне неловко. Выходить еще не скоро. Терплю. Боковым зрением чувствую как слюна сбивается в уголках ее губ. Время застыло. Каторга…

- Не хотите ли встретиться с моей дочерью? – произнесла женщина.

Каждое слово вызывало у меня дрожь. Я испугался. Я иступился. Как же низко, как же мерзко. Произнесенные слова сделали женщину еще более отвратительной. Я проглотил ком мыслей. Неуверенно повернул голову, не смотря на лицо дамы. Как бы я не старался, но слюни я заметил; они остались у меня в памяти по сей момент.

- С удовольствием, - отвечаю я.

Мое удивление ответу было больше вашего, поверьте. Как оказалось, эта молниеносная мысль, выскочившая с моего языка, была подпитана рациональностью. Ведь этот мерзкий инвалид, эта страдающая, не совсем полноценная женщина думала о своей дочери, наверное, всегда. И какое же отчаянье просить о встрече со своей дочерью неизвестного парня. Думаю, я не первый, кого она просила, но я единственный, кто согласился. Таким людям (как эта дама) нужно ставить памятники или же ограждать от общества. Второе дешевле.

Мы вышли на предпоследней станции. Окраина города. Серые дома, серые люди, серое утро октября. Я вступил в эту холодную тягучую жижу. Женщина рядом со мной. Мы тонем, мы постепенно застываем. К дому женщины было минут 15 ходьбы. На момент мне показалось удивительным то, что она запоминает и различает все эти одинаковые моноблоки. Хотя человек есть животное, а животные хорошо помнят свой дом. Человек – это единственное животное, плюющие на свой домашний очаг, но хорошо помнящее его месторасположение.

Шли мы молча, но весьма спокойно, как будто мы были давно знакомы или так надо кому-то. Я не чувствовал ни напряжения, ни страха, а в определенный момент я подумал, что это уже со мной было. Мы расползались в этой холодной жиже. Ветер нас подгонял и одновременно трепал мне волосы. Я их постоянно поправлял, чем вызывал интерес у женщины.

Пришли… Все до тошноты обычно, хотя парадное из тех, что не зарыганы в край. Поднялись по лестнице на третий этаж. Черная старая дверь с тоненькими ярко-черными полосками на ней, в нижней части. Очевидно, она была обоссана котами. Говорят, аисты гнездятся у домов хороших людей. Интересно, а на двери каких людей гадят кошки?

Мы зашли вовнутрь. Сразу почувствовался тяжелый, влажный смрад, он вмиг охватил мой нос, проникал в меня, захватывая с каждой новой доли секундой новую клетку моего тело. Коридор был похож на берлогу: сплошное неубранное захолустье. Обои когда-то были приятно бежевого цвета, но те времена давно канули. Некогда белые двери были цвета запыленной дороги, возле ручек были блестящие тёмные пятна.

- Обувь можете не снимать, - произнесла тихо женщина. От этого сбитая белая слюнная пена в уголках губ надулась небольшим шариком. Я покорно кивнул. Расстегнул свою курточку и стоял ждал пока женщина разденется.

Мы зашли в единственную комнату в квартире. Она была полна резкого запаха; мертвый тяжелый воздух сотнями иголочек вонзался в легкие. Комната была еще более ужасной, чем коридор. Казалось, что пронесся небольшой тайфун в помещении, где живут свиньи. Невыносимая глазу картина заставила опуститься колючий комок вниз, в мой живот. На стареньком диване лежало нечто живое, укрытое одеялом.

- Полиночка! – обратилась женщина к этому существу.

- Ээээ…Мхээ, - ответило существо.

Пространство заметно утяжелилось и застыло. Я сделал два шага к кровати и, наконец, я увидел «это». Это было сухое, хрупкое существо, небрежно укрытое грязным одеялом. Рот был перекошенный, находился сбоку. Кривые редкие клыки торчали с него. Ручеек слюны катился по подбородку на подушку, на которой и так было полно разноцветных пятен. Волосы были собраны, но растрепанны. Они были необычного цвета: русо-седые, редкие и на вид нежные. Нос существа был острый. Одна ноздря заметно больше другой. Это и была Полиночка. Это была девушка, скорее всего моих лет.

Я забыл упомянуть о глазах. Хотя я вовсе не забыл, я просто не знаю таких слов, которые опишут их красоту. Мне кажется, передать, пересказать, объяснить их манящее обаяние не под силу самым лучшим в мире писателям, поэтам и рассказчикам. Ни один фотограф и ни одна камера не смогла бы передать энергию, лучившуюся с этих двух колодцев. Это были две ямки, два озера, два алмаза необычного, несуществующего цвета. В них блестела чистая радость; мутными разводами плавала грусть и трагедия всего человечества. Они напоминали лето, они показывали холод декабря. Их нужно любить, их можно ненавидеть. Две энергии, два полюса; добро и зло; рассвет и закат – все это вмещали точки, нарисованные рукой Бога на увеченном отвратном теле человека. Я в них заглянул на секунду, а увяз на годы.

Все давящее - атмосфера, комната, воздух, женщина и отвратная наружность девушки – травмировали мое сознание. В итоге, я ошалел, задрожал, испугался. Эти несколько секунд казались мне отдельной жизнью. Я не выдержал – надломился. Развернулся и то ли медленным бегом, то ли быстрым шагом направился к двери, спустился по лестнице. В итоге я вырвался на свет, вздохнул на полные легкие. В голове закружилось. Я быстро пошел куда смотрел. Стыдно, но я не помнил откуда я пришел каких-то 5 минут назад. Через полчаса я нашел спуск в метро. Через несколько минут я уже плавно и монотонно качался из стороны в сторону, сидя в вагоне метро.


Осенний полумрак. Тусклая лампа. Однокомнатная прокуренная квартира. Я сижу и рву седые волосы на своей морщинистой голове. Примерно 50 лет прошло с того самого момента. Тогда мне было чуть больше 20, сейчас мне 72. Я прожил много жизней за этот немалый отрезок. Я страдал в одиночестве, я им наслаждался. Я заставлял страдать других, я заставлял других смеяться. Я был сыт, я искал черствый кусок хлеба чтоб выжить. Я напивался до алкогольной комы, я не пил по несколько лет подряд. Я бил, я был бит. Я был при смерти, я веселился бездумно. Я хоронил своих родителей. Я заводил друзей и вмиг терял их. Я не был ни на одной свадьбе. У меня было все, и в тот же момент я ничего не имел. За свою жизнь я понял многое, но главное, что я понял: я не понял ничего. Все суета. Все вторично, пусто и бесцельно.

Тот случай прошел мимо меня. Я не придал ему значения, но через пару лет я чувствовал себя скверно. Я видел перед собою эти глаза. Я видел их везде и всегда. Меня давило внутри от моего поступка. Иногда я топил горе в алкоголе, иногда в женщинах, но чаще - я просто лежал днями в своей конуре, ни с кем не общаясь. Дни суммировались в месяцы, а те легко перетекали в годы. Плавная, пустая и долгая жизнь.

Я искал ту квартиру. Я помнил лишь то, что она расположена на третьем этаже бетонного блока. Этих блоков много, они все одинаковы. Я заходил в каждый, искал. Бывало, что я заходил и второй раз в тот же дом, звонил в ту же квартиру, ибо забывал, что я это уже делал. Все казалось несмешной шуткой. Полиночка и ее мать канули в небытие. Может они переехали или вовсе умерли. Я так этого и не узнал. Я просто мучился, я хотел увидеть эти глаза еще раз. Для меня это была бы идеальная кончина: увидеть ее глаза и умереть от разрыва сердца на том же месте. Увы, этого не случилось. Я дальше влачусь в этом мире, ныряя осенью в холодную жижу, дрожа и застывая зимой, промокая весной и летом подгнивая.

Я не сказал ни слова о любви. Сказать ведь нечего. Все предельно просто. Единственное что я любил и люблю в своей жизни – это два ее глаза.