Синегорская свирель. Часть 2

ВОСКРЕСЕНИЕ ЛАЗАРЯ
 
 
     Так больше продолжаться не могло. Извне, всё то, что вокруг, уже так раздражало Лазаря, что он решил от него скрыться. Раз и навсегда. Убраться в кокон, чтобы стать бабочкой. Уползти в пещеру, чтобы остаться собой.
     Лазарь построил свой внутренний мир, кокон, пещеру, нору, куда ушёл, закрыв за собой дверь. Сделал он это камнем, который состоял из привычного, нужного и правильного. Для Лазаря разумеется.
     Вот оно счастье. Вот, да не тот. Счастье - это горизонт, достигнув который, ты вновь несчастен. Ведь удовлетворение мы получаем не только от обладания, - но и от поиска. А когда у нас всё уже есть, мы не можем отправиться на поиски желанной вещи. Это голод, а не счастье. Это крайне мучительный голод, в основе своей - неутолимый.
     Лазарь устал и стал задыхаться. От себя.
     - Выйди вон, Лазарь, - услышал он однажды.
     Услышал но не вышел.
     Почему? Да из-за страха.
     - Выйди вон, Лазарь, - прозвучал дубликат.
     Переборов свои страхи он вылез из норы.
     О ужас! Свет ослепил. Лазарь захотел закрыться от него руками. Убежать от его сияния как можно дальше. Но…
     Он был связан по рукам и ногам.
     - Развяжите его, - услышал Лазарь и почувствовал, всё ещё слепой от яркого света, как чьи-то руки освобождают его от пут знаний, эмоций, мечтаний, правил, привычек, внушений родителей и общества, святого и грешного, белого и чёрного, холодного и горячего, прошлого и будущего. А когда глаза, стали понемногу приходить в него, Лазаря, то он вдруг понял, что стоит посреди большого скопления народа. Народ смотрит на него, Лазаря, а он стоит среди них, голый и босой, да ещё и с непокрытой головой.
     Позор! Жить незачем. И Лазарь решил умереть. Решил и сделал. Взял и умер.
     И вот видит Лазарь и чувствует, что погружается он всё глубже и глубже. И ощутил Лазарь физическую тяжесть. А это земля растворилась в воде. И заметил Лазарь, как остановилось кровообращение. А это вода растворилась в огне. И потерял Лазарь ощущение теплоты. А это огонь растворился в воздухе. И утратил Лазарь всякую связь с физическим миром. А это воздух растворился в пространстве. И наконец пространство или сознание и само растворилось. У Лазаря возникло чувство внутренней ясности, внутреннего света. И внешнее умирание Лазаря уступило место внутреннему.
     Сперва размылась и исчезла физически осязаемая, живая логика происходящего. Лазарь потерял контакт с окружающим миром. Исчезла земля и внутри его.
     В результате этого, Лазарь, скорее автоматически, - убежал в более приемлемую для него ситуацию. Как вода, бегущая с гор вниз, Лазарь попытался убедиться в том, что его ум ещё функционирует. Но спустя миг, начались в работе ума такие сбои, что Лазарь понял: ум поломался окончательно. Как же теперь удержать контакт с привычным миром?
     И Лазарь решил прибегнуть к помощи эмоций. Он пытался думать о тех, кого любил. Он пытался думать о тех, кого ненавидел. О чём-то живом и ярком.
     Но!
     Лазарь понял, что вода со своей текучестью уже не действует. И тогда, ему на помощь приходит огонь любви и ненависти. Увы не надолго.
     Огонь растворяется в воздухе и Лазарь вдруг испытал состояние легкости и открытости. В силу этого, концентрация на любви и на попытках вспомнить тех, кого он любил, ослабилась.
     Внутри Лазаря ВСЁ оказывается пустым.
     Лазарь сдаётся. Он устал и не может больше бороться. И в этот миг, Лазаря охватила какая-то удивительная беспечность. Лазарь одновременно испытывает боль и наслаждение; он словно стоит под душем и на него мощными потоками одновременно льются струи ледяной и кипящей воды. Двойственное стремление БЫТЬ чем-нибудь, заходит в тупик. Лазарь дошёл до такой степени напряжения, что невольно расслабился. И как только Лазарь перестал бороться, естественным образом проявляется лучезарность.
     Да, да!
     Именно так.
     Энергия накапливалась, эмоции безудержно нарастали и в конце концов, Лазарь перестал понимать: то ли энергии управляют им, то ли он - ими. Внезапно Лазарь потерял нить в стремительном потоке этого переживания. Его ум погрузился в пустое и чистое состояние - в лучезарность. Лазарь растворяется в нём.
     Лучезарность.
     Но в ней и из неё начинает развиваться сильное искушение борьбы и сражения. Лазарь жаждет сражаться. Это пароноидальное чувство, в свою очередь, внушает ужас. И тогда, эти параноя и ужас втягивают Лазаря в какое-то сражение. Лазарь не понимает, с кем именно сражается. Когда это переживание достигает в своём развитие пика, ужас обращается против Лазаря самого. Лазарь пытается нанести удар, но удар этот, вместо того, чтобы поразить проекцию его ума, обращается внутрь.
      Два мира перед ним и в нём.
      В одном со всех сторон пышет жаром, вся земля превратилась в горячий металл, реки - словно из расплавленного железа, а небо пронизано пламенем.
      Второй словно зеркало: обледеневший, вымороженный мир, в котором царят холод и снег.
     Лазарь сопротивляется, но миры становятся всё ближе. И вот жар касается ног Лазаря, а интенсивная клаустрофобия бьёт его по голове кочергой.
     - А-а-а-ааа! - зажмурившись, кричит Лазарь.
     А что в ответ? Тишина?
     Нет!
     В самый критический момент, Лазарь вдруг слышит:
     - Выйди вон, Лазарь.
     Лазарь открывает глаза. Перед ним сидит дед, в сто шуб одет, белый, словно снег, на вид - дровосек. В руках - топор, на устах - разговор.
     - А вы кто? - спрашивает Лазарь.
     - Дед Пихто, - отвечает. - Пришёл тебя спасать. Одну притчу рассказать.
     И поведал дед Пихто такую притчу.
     - Жил да был в Синегорских горах у самых краснолесских кордонов один отшельник. Постник великий и молитвенник большой. И вот, однажды, когда пребывал он в посту и молитвенном бдении, то вдруг узрел перед собой ягнёнка. А если быть поточнее, то не всего его, а только ногу агнца увидел. Возжелал тоды, оный анахорет взять и приготовить пищу из её. Помолился он своему ангелу-хранителю, что в углу восемь лет как висел, а той возьми, да с иконы-то и вышел к нему. И не просто так. Вышел сей крылатый и глаголит старцу претрудному: ты, говорит, сперва крест на ейной ноге начертай, а уже опосля дело делывай. Ну, отшельник сей был старец послушливый. Ангела задерживать не стал и крест на ноге ягнёнка намалевал. Токмо, глядь, а напасть-то какая: крестом то он - грудь свою пометил.
     Задумался Лазарь. А дед Пихто, уходить собрался. Пал Лазарь перед ним на колени и говорит:
     - Обьясни, мне, дурёхе, притчу дивную. Не могу её сам разгадать. Не кумекаю.
     - Ну, быть тому, - согласился дед Пихто. И глаголит:
     - Ты, Лазарь думаешь, что существует нечто вне тебя и хочешь напасть на него, сражаться с ним и победить. Ненависть развивается именно так. Тебя что-то разгневало и ты пытаешься это уничтожить. А процесс этот саморазрушителен. Обращается ейный вовнутрь. Ты хочешь убежать от него, но слишком поздно. Ведь ты сам, Лазарь, и есть этот гнев. Посему и бежать тебе некуда. Ты неотступно преследуешь сам себя, а это и есть ад. Ад огнедышащий.
     - А почему я вижу и ледяной ад? - спросил Лазарь.
     - А-а! Это иной тип агрессии, - разъяснил Пихто. - Это негодующее презрение или отказ от общения. Сей тип агрессии истекает из чрезвычайной надменной гордыни, которая и превращается в ледяную среду, а будучи усилена самодовольством, начинает складываться в систему. В том аду никто не может больше не танцевать, ни музыку слушать да играть, ни улыбаться. Окромя меня.
     С этими словами дед Пихто дал Лазарю шалбан и затянув «Ой, мороз, мороз…», пританцовывая от холода, стал уходить в ледяной ад. Вскоре Лазарь перестал отличать его белые шубы от адских снегов. И только сквозь удалявшиеся слова песни, до Лазаря долетели чьи-то слова. Они казались ему знакомыми. Но где он их слышал и от кого…
Они донеслись до его ушей однажды и били по перепонкам в ритме ушедшей жизни ещё не раз:
     - Выйди вон, Лазарь.
 
ИННА
 
     - Ты, почему ещё не одет? - крик плюс пинок возвратил Инну из небытия. Он открыл глаза. Перед ним, всё ещё лежащим в кровати, стояло тело в военном мундире.
     - Подъём! - громко завопило оно и стянуло своими ручищами с Инны одеяло. Тут же стало свежо. Инна, поднимаясь, огляделся. Небольшая комната. В ней кровать. В кровати он. Над кроватью солдафон. В углу кресло. Впереди - дверь. Рядом окно. Перед ним стол. Не нём книги, лампа, карандаши. За столом стул. На нём  солдафон. Уже сидит на ворохе какого-то тряпья.
     - Одевайся, бегом, - команда со стула.
     Ага. Во что? Думай, Инна, думай! Ага. Есть контакт! Инна, голый, как охотничья птица, идёт к солдату. Тот встаёт. Ворох тряпья из под его ягодиц и есть одежда. Инна одевается. Солдафон смягчает тон.
     - Его величество ждёт тебя в библиотеке. У тебя 10 минут.
     С этими словами он хлопает дверью за собой. А Инна уже одет. Странное одеяние, но в пору. будто всю жизнь носил. И обувь, скорее сандалии, тоже в пору. так. Кто я? Ах, да. Я Инна. Где я? О-го-го. С этим сложнее. Как я сюда попал? Раздумья. Память. Большая и толстая память. Где ты подевалась?
     Вспоминай, Инна. Ага! Дупло!
     Инна вспомнил, что он шагнул в дупло дуба. Вслед за Бажаной. Потом яркий, ослепительный свет. Слепит. Темнота. А потом? А потом громкий, пробуждающий крик:
     - Ты почему ещё не одет?
     Пинок. Стоп! Это уже здесь. А где промежуток? Жуть. Промежутка нет. А что есть?
     Есть дверь.
     Инна открывает дверь. Коридор. Ещё один. По сторонам мелькают закрытые двери. Лестница. Ага. Вверх или вниз? Вверх. Методом наобум. Двери. Двое солдат. Инна проходит мимо них. Реакции у стражи никакой. Хорошо. Стоп.
     - Эй, - Инна кричит знакомому по утреннему пробуждению солдафону. - Куда идти?
     Ага. Тот показывает пальцем. Куда? В собственный висок. Ага. Ещё и крутит пальцем у виска. Ясно. Значит прямо.
     Большой зал. Книги, книги, книги. Читать, читать и не перечитать, как завещал…
     - О, мой любезный друг!
     Посреди библиотеки, за столом сидит немолодой мужчина. В его словах, манере себя держать, сквозит что-то высокое и в то же время земное. Инна делает поклон головой. Автоматически. Потом пытается влезть в костюм или скорее фрак утончённых манер.
     - Доброе утро, Ваше величество! (а вдруг это не он?!)
     - Слава Господу! Утро сегодня и впрямь доброе.
     Король встаёт с кресла, в котором сидел за столом. Ого. Да он выше на целую голову.
     - Ты не передумал?
     Пауза. Инна молчит. Большая и толстая память тоже нема как рыба.
     - Нет, - отвечает Инна. Страх мешает сказать «да». Хотя, если ответить на такой вопрос да, то всё равно…
     - Тогда, вот тебе мой совет…
     И снова яркое сияние. И снова пауза. И снова тьма…
 
НАВЬ
 
     Да, это было воистину здорово. Навь приняла меня в свой неясный, затерянный во мгле мир. В её тусклом зареве, словно через зелёное стекло, я познавал совершенно незнакомое мне пространство. Глупо думать, что Навь сильна лишь по ночам.
     Бред! Навь есть независимо от времени, потому что времени - нет. Есть только смена ощущений. И есть ещё он. Он - это Вармани. И пусть его тела рядом нет, так как его у ангела и не может быть, зато его голос всегда рядом. Он шепчет во мне. Он манит. Он ободряет. Он несёт радость. Он любит. Любит меня.
     - Да То!
     Ох, уж этот Бранко! Не даст помечтать. Сейчас, как всегда наврёт с три короба, а потом думай, где из всего этого добрым молодцам урок, а где информация для Андерсена.
     - Да То!
     Да, забыл сказать: живу я в пещере. Она в свою очередь находится в подземных лабиринтах Нави. Выбраться наружу можно через бездонные (почти) колодцы, разбросанные по всему Синегорью. Обитают в лабиринтах разные сущности и персонажи. Я и Бранко гоним. То есть дружим. Хотя это почти одно и то же.
     Дверь распахнулась. На пороге сиял торжеством, Бранко.
     - Будь ты проклят, угрюмый пёс! Чё молчишь как рак на шухере?
     - А что, сегодня день свистуна?
     - Сегодня ночь святого Обалдуя. Слыхал о такой?
     - Нет.
     - Ну ты и мракобес. Слушай, Да То, ты откуда такой неуч взялся? Где ты, скажи мне, свои школьные годы прогуливал?
     - В жопе.
     - А-ааа! Получал домашнее образование?
     Бранко смачно сплюнул на пол.
     - Темнишь, однако.
     - А откуда в жопе свет?
     - Не уж то ещё не провели? Ай-ай-ай! Непорядок.
     - Угу.
     - Слышь, бродяга. Сегодня сейшн. Айда наружу, погоним? Хорош скучать. Хорош дрочить. Есть клёвый грасс…
     - Айда курить!
     - Ну ты, бля, поэт. Бодлер отдыхает. Ну так ты чё, составишь мне компашку гульнуть?
     - Боюсь, что нет.
     - Ну ты чмо, Да То. Гнойное при чём.
     Пауза.
     - Вармани давно был?
     - Давно…
     - Ну, чувак, не ссы в компот. Явится, не запылится. Клёвый он ангелочек.
     - Угу.
     - Слышь, Да То. Я по делу пришёл. Помогать другу надо. Подругу одну нужно из вражьих сетей достать.
     - Какую-такую?
     - Ксю зовут. Ты её не знаешь. Она в столице не так давно объявилась.
     - Ксю?!
     - Опа-опа. Мы заинтересовались. Странно. Для отшельника такие эмоциональные…
     - В чём прикол?
     - Да захомутали её ловцы душ. Промыли мозги святой водой. Мол, пост, молитва, всё такое, - это лучше, чем жаркое.
     - А она?
     - Клюёт. Ведётся, аки баран на заклание. Ярмо на шею накинула и блеет литании под их дудку голимую.
     - Земля ей пухом…
     - Не гони, чувак! Зацени лучше. Смотри мордашка какая. Кисуня!
     Бранко протянул фотографию. Я взял её в руки, посмотрел и потерял дар речи.
     - Не может быть!
     - Ты чего…
     - Откуда у тебя эта фотка?
     - От верблюда.
     - А серьёзней?
     - У Маньки-индульгенции в бильярд выиграл.
     - Ага. Ври больше.
     - Честно-честно.
     - Ты, Бранко, чё, врач-гинеколог?
     - Че-его?
     - ****ун, спрашиваю.
     - А-а. Не. Честно. В пирамиду играли. На транс-фестивале. После второго фараона, я фотку и спиз… то есть выиграл. А тебя то это чего так взволновало? Чё, дрочить надоело?
     - Да видел я её уже.
     - А ну-ка отсюда поподробней.
     Бранко мой друг. Смысл скрывать от него эту историю. Он и сам играет в ней свою роль. И я, опуская подробности, поведал ему, как эта самая Ксю (сомненья - прочь!), проникла в этот самый мир, но с другой точки отсчёта. Как? Да так же как и я: через дупло дуба. И вот судьба сводит нас вместе опять.
     - Так чё, избавим твою Ксю из лап конкурирующей организации?
     Я задумался.
     - Рожай бегом!
     - Аминь!
     - Э-э! не сквернословить.
     - Иди к чёрту, Бранко!
     - Слушаюсь и повинуюсь.
     И вот мы собираемся в мир. В обычную Синегорскую ночь. Хотя, нет. Необычную. Мы шествуем в ночь святого Обалдуя. А первым делом, первым делом - самолёты. Усевшись в тихом дворике, приколотили косячину. Дуем.
     - Надо будет и Ксю надуть.
     - А она дует?
     - Бранко! В Синегорье все дуют. Даже мусора.
     - Я знаю, где её искать.
     - В «премьере» сегодня тату-шоу.
     - А Ксю тут при чём?
     - А Эд ей лошадь на спине набил. Конь крылатый. Ну, или кобыла с крыльями.
     - Я Эда знаю.
     - Откуда?
     - Он мне на спине тоже начал бить тату. Тоже, заметь, крылатую.
     - И чё там?
     - Ангел.
     - Ой-ой-ой. Я кажется знаю, как этого ангела зовут. Я прав, Да То?
     - Да, Бранко. Имя ему - легион.
     - Ха-ха-ха-ха-ха!
     - Это Вармани.
     - И где он тебе успел начать её бить? Не в лабиринтах же?
     - Нет. В мужском монастыре.
     - Где?!
     - В жопе.
     - А Эд там чё делал?
     - Иконы малевал. Ну, заодно и всем отцам претрудным тату залабенил.
     - Пути Господни…
     - Угу.
     - Да То. Козёл ты сраный. Хорош скучать! Возвращайся. Вернись ко мне. Улыбнись хотя бы, ****ь такая.
     Я снова вспомнил Вармани. Он всегда учил меня радости. А я как всегда. Принимаю всё серьёзно и близко к сердцу.
     - Да То!
     - Сейчас, Бранко. Дай мне пару минут.
     Я расслабился. Закурил сигарету. До чего люблю табак. Жуть! Я представил Вармани в себе. Внутри моей сути. Внутри сердца. А посреди него, сердца, я увидел убегающую в никуда тропу. Я иду по ней, не видя её. Я иду на звук. Я слышу шепот. Это учитель. Это Вармани. Это и есть Я.
 
     Загадочна, тревожна и убога
Минувших дней постылая дорога,
Что в край сырой, запретный и глубокий,
Ведет от бездны в бездну, одинокий.
 
Отчаяньем пропитанные дни.
Безумием написанные строки.
Мерцающей агонии огни,
Да думы, что грустны и одиноки.
 
Но я иду. Я знаю, - впереди,
Любовь моя великая, мой гений.
И перешагивая сквозь заслон сомнений,
Я слышу голос, шепчущий, - иди.
 
Не опуская руки и колени,
На пьедестал апатии и лени.
 
     - Хоп - хоп!
     - Чё?
     - Веди меня шарманка в балаган!
     - Да То! Я рад, что ты, паскуда, снова с нами.
     Мы обнялись. И вот упоённые грассом, расколбашенные сознанием, мы перемещаемся по ночному городу. Шутки, приколы, гониво, смех.
     Вот и клуб. Мы заходим внутрь. Музыка гремит. Огни мелькают. Люди пьют. Люди курят. Люди танцуют. За одним из столов работают мастера тату. Эд нас заметил. Машет рукой. Рядом с ним, скучая, сидит Ксю. Мы подходим.
     - Да То, - заикаясь говорит Эд. Он всегда немного заикается. - Привет! Рад тебя видеть.
     - Привет, Эд. Как твоя плохая жизнь?
     - Да вот, сейчас будет конкурс тату. Да То, а ты не мог бы тоже поучаствовать в нём?
     - Я?!
     - Да.
     - Но моя тату не готова…
     - Ничего страшного. Ты выйдешь на подиум вместе с Ксю. У тебя и у неё на спинах крылатые персонажи. Парень и девушка. Четыре крыла.
     - И четыре ноги. И четыре руки.
     - Бранко у нас парень с математическим уклоном.
     - Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
     Я знакомлю Эда с Бранко. Он знакомит нас с Ксю. Завязалась беседа. Бранко предлагает курнуть. Мы идем курить. Куда? В туалет, конечно. И тут я увидел его.
Зеркало. Оно занимало почти всю стену. В нём отражались трое: Я, Бранко и Ксю. Я шепнул Бранко свой план. Он показал мне в ответ язык. Согласился, сука. Потом был другой план. Тот, который дуют. Дуют, отражаясь в огромном зеркале. А после…
     Из туалета вышло четверо. Бранко, я, Ксения и Оксана, которая, неся незримое глазу ярмо ловцов душ, тут же затерялась в толпе. А Ксения пошла с нами. Вернее она пошла в нору Бранко. Мы спешили к колодцу, ибо утро уже просачивалось из-за гор.
 
     Снова ночь на исходе. На пороге рассвет.
И усталое тело погружается в сон.
Зашифрован цитатами мой силуэт,
Средь истлевших желаний и мертвых персон.
 
Я увижу закат, пробуждаясь опять,
Чтобы крикнув, пошире сознанье открыть,
И хапать и искать свою темную рать,
С ней беситься, смеяться, ласкаться, шалить.
 
Обнаженная ночь, пышногрудая тьма.
Я тобою родился однажды и вот,
Твои косы хотят, соблазняет луна
И горячий мой член тебе просится в рот.
 
Где объятья твои? Почему снова нет?
И когда мне скажи, покажи или спой
И стишок – посошок и куплетоминьет
Зачарованно выдай своею собой
 
Я хочу тебя пить, порешить, закопать,
Сжечь, сожрать, заманить, удавить, утопить,
Воскресить, допросить, соблазнить, переспать,
Оторваться, сорваться, да небу острить.
 
Не желаю страдать, ревновать или выть.
Плакать.
Дуться.
Жалея себя утешать.
Лучше мало – но знать!
Лучше грубо - но крыть!
Петь, да так, чтобы струны души изорвать.
 
Пить уметь.
Хлеб делить.
Если надо – вонять!
За подтяжки удачу судьбою ловить.
Километры годов под ногами пинать,
Но не ждать, а хапать, догонять и косить.
 
Эх!
Кончается ночь.
Не вернуть ее вспять.
День в колодцах глубоких нас будет хранить.
Чтобы с первой звездой, пробудилась опять
Наша темная рать, изначальная нить.
 
Утро нервы тиранит.
Запрещает полет.
А рассвет порождает облака суеты.
Одинокий, сгорает, черный мой самолет.
Он хапает, последние струи мечты.
 
ЗАГОВОР
 
     Жертвенные огни пылали. Лампады теплились. Сгорая, плавились сечи. Но все они меркли перед восходящим светилом. Солнце вставало над горами. Его яркие лучи знаменовали собой новое начало. Его тепло животворило.
     Дмитрий стоял в центре святилища, освященный солнцем через многочисленные окна. Его мечты сбывались. Мысли материализовались и вот он здесь, в центральном святилище ордена ловцов душ. Впереди – великая миссия о которой должен поведать Дмитрию сам первосвященник. Дмитрий стоял и видел как его кругозор шириться до необъятных размеров. Но цель…
     Цель удалялась с каждым ударом сердца.
     - Здравствуй, брат.
     Седовласый мужчина в одеянии первосвященника, появился рядом с Дмитрием. Он бросил на жаровню горсть фимиама, и святилище наполнилось ароматами.
     - Здравствуй, учитель.
     Дмитрий подошел к жрецу. Они обменялись рукопожатием и символически обнялись.
     - Благослови меня, учитель.
     Дмитрий склонил голову.
     - Великий Амель да благословит тебя, брат.
     - Аминь, - сказал Дмитрий.
     - Мне нужно очень важное сказать тебе, брат.
     - Говори, учитель.
     - Ты не справился с возложенной на тебя миссией.
     Сердце Дмитрия забилось очень быстро. Оно ушло в пятки и оттуда набирало обороты своих ударов. Пот выступил на лбу.
     - То есть как…
     - Послушай, - жрец жестом пригласил Дмитрия сесть.
     Дмитрий послушно опустился в предложенное кресло, но беспокойство не покинуло его.
     - В означенную ночь месяца, ты должен был отправить в нечто семь ищущих сердец. Это ты сделал. Далее, ты должен был, замыкая обряд и сам пуститься в этот неизвестный смертным путь. А вот это ты сделать не смог. В эту ночь не ты закрыл круг.
     - То есть как не я?!
     - Имей терпение не перебивать старших.
     - Прости, учитель.
     - Бог простит. Так вот. Не ты замыкал обряд. После тебя ещё кто-то, покуда неизвестный нам, проделал тот же путь, используя те же ключи. Где твоя трубка, Дмитрий? Покажи её мне.
     - Я её выронил.
     - Где?
     - Там, у дуба…
     - Вот это и плохо. Неизвестный, воспользовался ею и прошёл вслед за вами в никуда. Это перемещение в корне изменило всю схему наших действий.
     Дмитрий почувствовал вину. Он ерзал в кресле не находя в свой адрес никаких оправданий. Да, страх заставил его поддаться панике. Но кто мог подумать в тот момент о таком повороте событий. Было ли время для того, чтобы думать?
     Время для раздумий настало сейчас. Первосвященник закрыл глаза, замолчал и задумался. Время и ум – спутники. Когда исчезает ум, исчезает и время. Недаром древние говорили, что время и ум – это две стороны одной медали. Ум не может жить без времени, а время не может жить без ума. Время – это способ существования ума.
     - Я не вижу, кто этот неизвестный и где он сейчас прибывает. Амель уже не раскрывает мне своих тайн. Моё время в прошлом. Будущее за тобой, брат.
     - Учитель…
     - Отныне не называй меня так. Пришло время исполнится пророчеству ордена. Амель избрал тебя, брат. Мы покоряемся Его святому выбору. Вся проблема лишь в девятом.
     - А кто этот девятый?
     - Это тот неизвестный, который замыкал обряд. Тот или Та или То, одним словом существо, которое последовало за тобой. Оно нарушило тем самым все наши планы. Если не все, то саму суть.
     Первосвященник налил себе сухого вина и промочил горло.
     - Всё равно пророчества не изменить. Оно гласит: «Перед приходом Амеля, Владыки, край Синегорский извлечёт на свет, ожившую из вечности свирель. Господь дыханием своим её озвучит. Рассеется навечно заблужденье. Настанет на земле такое царство, которому конца не будет. Залог святых, рождённый в звуке вечном, что извлечёт свирель, начнёт расти в народ. Тьма рухнет. Свет в сердцах засветит у любого».
     - Я знаю это пророчество. Вот только смысл его не ясен для меня.
     - Я объясню. Уже настало время. Ты видел когда-нибудь свирель?
     - Да, учитель.
     - Прекрати называть меня учителем!
     - Прости.
     - Свирель имеет девять отверстий. По крайней мере такая, какими отродясь пользуются в Синегорье. Семь отверстий при игре зажимают пальцами. В одно из них дуют, а одно – извлекает звук. Вот почему именно семерых абсолютно непохожих друг на друга людей, Великий Совет ордена ловцов душ поручил тебе найти. Ты справился с задачей. Тем более, что не будучи посвящен в тайну ордена, ты не открыл этим семерым истину. Ты лишь приоткрыл завесу, сказав им, что это путь познания.
     - А разве нет?
     - Нет. Это не путь познания. Это начало осуществления пророчества.
     - Каким образом?
     - Эти семеро, пройдя через проекции своих желаний, трансформируются Господом в семь отверстий Синегорской свирели. А ты брат, станешь восьмым отверстием. То есть тем, которое извлекает звук. Ты станешь глашатаем Амеля. Его трубой. Для этого жрецы приготовили специальную смесь гашиша – так называемые ключи. С их помощью все вы попали в иное через портал, что находится в дупле старого дуба. Но произошло непредвиденное. Тебя что-то испугало. Ты выронил трубку в которой ещё дымились ключи. Этот некто, воспользовался ими и прошёл через портал вслед за тобой. И вот в этом появилась проблема. Он прошёл девятым. А согласно пророчеству, девятое отверстие – это Сам Амель. Выходит, что этот неизвестный узурпировал функции Самого Господа. Произошёл непредусмотренный нами сбой всей системы.
     - Какой ужас!
     - Мы тоже сперва испугались. Но выход есть всегда и везде. И этот выход предстоит найти и осуществить тебе.
     - Мне?!
     - Именно. Ты – восьмой. Ты почувствуешь девятого нутром. Между вами есть незримая нить. Ты найдёшь его. И чем быстрее это случиться, тем проще восстановить сбой системы.
     - Я найду его, - Дмитрий поднялся из кресла, побуждаемый к немедленным действиям.
     - Не спеши, брат. Присядь. Я ещё не всё сказал.
     - Говори, учитель…
     - Не называй меня учителем!!! Я тебе – брат!
     - Да, брат, прости. Я забыл. Вернее ещё не привык обращаться к тебе именно так.
     - Скоро наступит новолуние. За тобой прибудет караван. Вместе с ним, мы отправимся в запретное святилище.
     - Я слышал, что там обитает Дух Амеля. Это правда?
     - Да. Черный ворон Амеля живёт именно там. Когда он передаст тебе бараку Господа, жизнь оставит его. Ты получишь Хварну Великого Бога.
     - Я?!
     - Да, брат. Тебя помажут в вожди народа. Ты станешь наместником Амеля на земле и Властелином Божьего народа.
     - А как же орден?
     - После твоего посвящения орден прекращает своё существование. Ловцы душ составят ядро народа. Нового народа. Потом, когда сыны и дочери Амеля окрепнут, начнётся последняя битва на земле. Тьма будет повержена. Амель явится на землю и примет всю власть над миром из твоих рук. А сейчас, когда всё только начинается, ты должен найти тех семерых, что прошли с тобой в иное. Ты словишь их души и посвятишь в соответствующие ступени Синегорской свирели. Причём тебе необходимо это сделать раньше, чем их найдёт девятый.
     - А что, он их тоже ищет?
     - Конечно. Он уже их ищет и будет в этом поиске настойчив.
     - Он знает тайну свирели?
     - Не думаю. Но со временем может и узнать.
     - Но почему ты уверен, что он будет искать этих семерых?
     - Потому, что его барака сильнее твоей. Девятка – это число тайны. Девятка – это самое сокровенное число во Вселенной.
     - Я думал, что тройка сильнее.
     - А трижды по три, сколько?
     - Девять.
     - А какое числосочетание пользуется у сил Света самым большим успехом?
     - Шемхамфораш. Тайное имя Амеля. Оно состоит из 72 букв.
     - Ты считать умеешь?
     - Конечно.
     - Бог – Един. Сложи воедино Шемхамфораш.
     - Семь плюс два – равно девять.
     - Браво! А знаешь ли ты брат, какое числосочетание пользуется успехом у сил Тьмы?
     - Число зверя. 666.
     - Ты считать умеешь?
     - Ужас!
     - Вот именно. Снова девять. То, что наверху, то и внизу. Факт.
     - Так что же мне делать?
     - Готовься. Готовься к обряду твоего посвящения. И не паникуй. Всё в наших руках. Это святилище охраняют гвардейцы ордена. С этого момента их командир подчиняется только тебе.
     Первосвященник подошел к Дмитрию. Он достал из складок своего одеяния амулет с изображением Непобедимого Солнца и надел его Дмитрию на грудь.
     - Благослови меня, Владыка, - попросил первосвященник.
     Дмитрий возложил свои руки на голову жреца. Это было его первое благословение. Начальное. Предваряющее. Решительно верное.
 
     Караван иллюзорный,
Вновь придет в мир укромный,
Ночью темной,
Пока враг спит,
Излученье древней расы
На главу мою и власы,
Ворон черный возложит.
 
Ветер древности нагрянет.
Отвориться бездна знаний.
Скалы гордые проснутся,
А восход,
Оградит от лжи и маний
Ту народность
Что восстанет,
Как великий и могучий народ.
 
И в поход плывя небесный,
В небосвод плывя без страха,
Он границ достигнет мира и вдруг, -
Словно черная рубаха,
Разорвется этот тесный,
Зараженный вселенскостью, Круг.
 
ПОСВЯЩЕНИЕ
 
     Глаза, наконец, открылись. Да, Дмитрий не обманул. Эмир действительно очутился там, где и желал. Он стоял перед дверьми. Никаких табличек. Никаких надписей.  Даже никаких намёков. Но Эмир знал, где он. Он был в этом уверен. Несомненно: перед ним теккие.
     Эмир уже давно хотел получить суфийское посвящение. Он постучал в дверь. Вскоре она открылась. На пороге стоял бородатый дервиш. Он оглядел Эмира с ног до головы. И только после этого открыл рот.
     - Селям аллейум!
     - Ваалейку асселям!
     - Вы, что-то хотели?
     - Да. Я очень хочу видеть учителя.
     - Какого?
     - А разве из много?
     - Конечно, брат!
     Дервиш лукаво улыбнулся.
     - Даже дети бывают нашими учителями. Они учат нас жизни. Ещё есть люди, глядя на которых, мы учимся как поступать или наоборот, как не делать. Они тоже наши учителя.
     - Я прибыл издалека…
     - О! Извините, что держу вас в дверях. Проходите, брат.
     Дервиш провел Эмира по тускло освященному коридору и они оказались в просторной зале.
     - Что сказать о вас учителю? – спросил дервиш Эмира, усаживая его на мягкие подушки.
     - Скажите ему, что Эмир из Краснолесья, прибыл к нему, имея великое желание стать суфием. Я готов сделать всё, если буду им посвящён.
     - Вы уже учились у кого-либо?
     - Нет.
     - А к какому ордену вы принадлежите?
     - Понимаешь, брат. Я много читал книг. Много знаю теории. Проблема лишь в том, что практическая сторона мне не известна.
     - В самом деле? – удивился дервиш.
     - Да, - искренне ответил Эмир. – Я очень хочу получить посвящение и пройти потом весь необходимый путь.
     Дервиш рассмеялся.
     Не знаю, что вам и сказать. Вы – незрелый индивидуум, которому нужно время, чтобы сперва научиться как приблизиться к знанию, а потом в течении долгих лет…
     - Лет?!
     - Конечно, брат. Если Маула Аммун, наш учитель, не выгонит вас сразу, то вам придется остаться здесь на долгие годы, чтобы достичь уровня ученика, а уже потом заикаться о посвящении – высокомерно изрёк дервиш. – Я передам учителю ваши слова.
     С нескрываемой улыбкой дервиш удалился.
     Однако вскоре он вернулся. На его лице была нарисована досада.
     - Маула Аммун отложил все свои дела и готов принять вас.
     По дервишу было видно, что он крайне удивлён поступком учителя. Даже Эмир это заметил.
     И вот, Эмир предстал перед Маула Аммуном. Вокруг учителя сидело не менее сорока учеников. Маула Аммун внимательно выслушал Эмира и сказал:
     - Эмир. Я посвящу вас сегодня. Более того, я сделаю вас моим представителем в вашей стране. Работайте самостоятельно, ибо я не знаю людей, которых вы упомянули.
     После этого, учитель посвятил Эмира и снабдив дарами, отпустил.
 
ВАРМАНИ
 
     - Доброе утро, Да То.
     Вармани разбудил меня. Я потянулся, выгибая всё свое тело как кошка. Сон полностью отпустил меня. Хотя я по-прежнему спал наяву.
     Вармани стоял надо мной и внимательно смотрел как я просыпаюсь. Мы обнялись.
     - Я давно жду тебя, Вармани. Время течёт, а тебя всё нет.
     - Как и времени. Его тоже нет.
     - Нет?
     - Нет. Есть только смена ощущений, декораций и персонажей. А времени – нет.
     Вармани присел рядом со мной на шконку.
     - Как твои успехи?
     Я поведал ему о своих духовных практиках. Вармани слушал меня, не перебивая.
     - Продолжать будем?
     - Однозначно!
     Вармани улыбнулся. Его радость передалась и мне, его ученику и другу.
     - Чем мы займёмся сегодня?
     - Молитвой.
     - Молитвой?!
     - Да. Именно ей.
     - А кому будем молиться? Амелю? Богу?
     - Бог – это средство. Средство, помогающее тебе молиться. Когда ты научишься молиться, ты забудешь о Боге. Молитвы достаточно самой по себе – больше чем достаточно.
     Я удивился сказанному. Оно шло в разрез стем, что мне приходилось слышать и практиковать до этого. Но недоумение ушло так же мгновенно, как и появилось, уступив поле боя любопытству.
     - А кто будет слушать мои молитвы? И что надо в них молить? И по какому адресу мне их направлять?
     - Некому слышать твои молитвы. Твоя молитва – просто монолог; ты молишься пустому небу. Никто не вознаградит тебя за твои молитвы – помни об этом. Сама идея о награде – это алчность. Не молись из-за страха и не молись от алчности. Молись и наслаждайся этим. Не волнуйся даже по поводу того, есть ли Бог или Его нет.
     - То есть в моей молитве нет Бога?
     Вармани снова улыбнулся.
     - Да То. Если ты наслаждаешься танцем, ты же не спрашиваешь, есть ли в нём Бог или нет, если ты наслаждаешься танцем, ты просто танцуешь; тебя не волнует, глядит ли кто-нибудь с Небес на твой танец или нет. Тебе же без разницы, вознаградят ли тебя за танец звёзды, Солнце и Луна. Танец сам по себе – награда. Если ты любишь петь, ты поёшь, слышит тебя кто-нибудь или нет – не в этом дело.
     - А при чём тут молитва?
     - Такова и молитва. Это – танец, это – песня, это – музыка, это – любовь. Ты ей наслаждаешься – и на этом она кончается. Молитва есть средство, а молящийся – цель. Цель и средство – неразделимы; и только тогда ты знаешь, что такое молитва.
     - Так что же такое молитва, Вармани?
     - Когда я говорю «молитва», я имею ввиду открытость по отношению к Богу. Не то, что ты должен что-то говорить, не то, что ты должен что-то просить, но просто открытость к тому, что, если Он хочет что-то дать, ты готов. Глубокое ожидание, но безо всякого желания – вот что тебе нужно. Неотложное ожидание.
     - А намерения Бога?
     - Да То. Не будь так наивен. Молитва – это состояние ума. Если ты хочешь говорить – говори, но помни, что твоя речь не произведёт на бытиё никакого впечатления. Она повлияет на тебя, и это неплохо. Но молитва не изменит намерений Бога. Она может изменить тебя, но, если она тебя не меняет, тогда это – трюк. Ты можешь молиться годами, но если это тебя не меняет, отбрось это, отшвырни, это – ерунда, не таскай её с собой. Молитва не меняет Бога. Люди думают, что по их молитве, или молитве кого-нибудь более духовного или святого, намерения Бога изменяются. Он будет более благосклонен. Он немного подвинется в их сторону. Чушь! Нет никого, кто бы их и тебя слушал. Бесконечное Небо может быть с тобой, если ТЫ с ним. Иного способа молиться нет.
     Вармани замолчал.
     - Брат. А практически ты мне что-нибудь покажешь новое?
     - Ты хочешь?
     - Очень.
     - Я расскажу тебе одну технику. Она называется Джиберриш. Ты видел когда-нибудь как молятся пятидесятники или харизматы?
     - Видел. Это называется глоссолалия или говорение на языках.
     - Тогда тебе будет понятна Джиберриш. Для этого закрой глаза и начинай говорить бессмысленные звуки – чепуху. На 15 минут полностью войди в эту чепуху. Позволь себе выразить всё, что в тебе нуждается в выражении. Выбрось всё наружу. Разум всегда мыслит в словах. Чепуха поможет разбить этот образец постоянной вербализации. Не подавляя своих мыслей, ты можешь выбросить их – в чепухе. Пусть и твоё тело подобным же образом будет выразительным. Потом, в течении 15 минут, лежи на животе и чувствуй себя так, будто погружаешься в землю, лежащую под тобой.
     - И это вся практика?
     - Не вся. Это Джиберриш. Её практикуют уже тысячи лет. Но весь смысл не в её древности, не в том, чтобы досконально знать её, а в том, чтобы использовать, практиковать Джеберриш. Без практики теория – это груз, это балласт, мешающий Пути. Ты понял меня, братец?
     - Спасибо, брат. Я понял тебя.
     Вармани обнял меня, поцеловал и исчез так же неожиданно, как и появился. Это его стиль. Вармани сделал своё дело, вармани может уходить…
 
СИЛА СЛОВА
 
     Своего отца Сифат никогда не видел. Была лишь только мать, которая молчала об отце. Сифат рос в бедном селении, что затерялось среди Синегорских хребтов. Детство было не сахар. Сверстники смеялись над Сифатом. Они дразнили его. Называли незаконнорожденным и не хотели с ним общаться. В слезах приходил мальчик домой.
     - Почему на лице моего сына слёзы? – спрашивала мать.
     - Меня обижают, - отвечал ей Сифат.
     - Если тебя незаслуженно ударили, то стань зеркалом и ответь обидчику, - говорила она.
     - Меня обидели словом, - плакал Сифат.
     - И что тебе сказали?
     - Меня дразнят дети. Они говорят, что я – незаконнорожденный.
     - А что есть закон? Закон – это условность, которую придумали люди.
     - Так чему тогда подчиняться?
     - Подчиняйся любви. Любовь – это исполнение закона. Так говорит Писание.
     - А что ещё говорит Писание?
     - А ещё Писание говорит, что мы – свободны. И даже такой мальчик, как ты, - тоже свободен. В том числе и от глупых слов и от надуманных обид.
     - А почему все ходят в храм, а мы молимся в пещере?
     - Потому, что к Вечности – разные пути. Нужно найти свой путь, а не имитировать чужие. Нужно БЫТЬ, сынок. Нужно просто быть.
     - А кем? Кем нужно быть?
     - Быть собой и в то же время больше, чем ты есть.
     - Выше и больше других?
     - Нет, сынок. Не выше других, но выше себя.
 
     Так прошло его детство. Постепенно и у Сифата появились друзья. Он даже влюбился. Но этой любви не суждено было осуществиться. Иустина, так звали девочку, была дочерью священника. Отец Филократор был против дружбы дочери с сыном еретички, как он называл мать Сифата в своих косноязычных проповедях. К тому же Сифат не был крещен, а без этого обряда дорога в церковь Амеля была закрыта. Да и не видел, если честно, отец Филократор в Сифате достойную пару Иустине. Даже если бы тот переменил ради свадьбы свою веру.
     Став постарше, Сифат стал пасти овец и коз. Он часто уединялся с ними по окрестным горам, которые хорошо изучил. Однажды, поднявшись на плато одинокой горы, на Сифата налетел такой сильный ветер, что овцы и козы тут же спрятались в близлежащем гроте. Но Сифат не испугался. Напротив: он вышел навстречу ветру. Он принял стихию в себя. Он нашел в этом наслаждение. Он увидел в ветре ту свободу, о которой часто рассказывала ему мать. Он полюбил эту свободу. Сифат влюбился в ветер.
     Он стал часто подниматься на вершину одинокой горы, где подолгу прибывал не то в молитвах, не то в медитациях. А если при этом появлялся ветер, то Сифат, будто заново рождался.
     Мать заметила перемены в сыне, как тот не пытался их скрывать. Однажды она сказала:
     - Я хотела сегодня с тобой сходить в нашу пещеру помолиться. Но ты знаешь, Сифат, я пойду одна. А ты ступай к ветрам. Там – твой путь.
     - Почему ты так говоришь, мама?
     - Видишь ли, сынок. То, чем ты наслаждаешься, может идти вглубь тебя, и только то, чем ты наслаждаешься, может идти вглубь. Наслаждение просто означает, что тебе это подходит. Его ритм совпадает с тобой. Между тобой и тем, что ты избрал, - ветром, есть тонкая гармония. Раз ты наслаждаешься ветром – не сдерживай себя, входи в него настолько, насколько можешь. И ещё. То место, которое ты избрал, не используй для других целей, так как у каждой цели – своя вибрация. Тогда это место будет ждать тебя. Место создаст особую вибрацию, особую атмосферу, в которой ты с большой лёгкостью сможешь идти глубже и глубже. Оно станет твоим.
     И Сифат её понял. Он часто уединялся на плато одинокой горы и в конце концов, ветра решили принять его в свой круг. Сифат станет с ними един. Но сперва, ветра захотели испытать юношу. Они отмерили ему срок в три года. Именно столько времени, Сифат должен был забыть про слова и звуки. Он должен был добровольно сделаться немым. Ему запрещалось произносить что-либо.
     Как только в селении узнали о том, что Сифат онемел, множество напастей свалилось на него. Но он выдержал. Он смог.
     Спустя три года, по прошествии тысячи с лишними дней, Сифат снова поднялся к вершине одинокой горы. Безмолвно говорит с седыми и молодыми ветрами Сифат. Молит сердцем. И ветры ласкают его собой. Они дают с избытком Сифату свою бараку, своё благословенную и таинственную хварну. На крыльях ветра спускается вниз, к матери, к любимой Иустине, к миру, Сифат. Он теперь не молчит. Он поёт песни ветра. Он знает их все. Он сам сочиняет их. Он знает силу слов. Их великую пользу для мира, в котором глупцы, их всё так же бросают на ветер.
 
(Продолжение следует)