Гайто Газданов - взгляд в себя

Гайто Газданов - взгляд в себя.
Французская литературная традиция на русской почве
или русская литературная традиция на французской?

6 декабря 2003 года Гайто Газданову исполняется 100 лет. В преддверии такой значительной даты не хочется мельчить и рассматривать творчество писателя под филологическим микроскопом. Попытаемся поэтому нарисовать целостную картину, не вникая в отдельные детали и стараясь усмотреть самое существенное, главное, что отличает его от других писателей, что позволяет отвести ему свое, особое место в русской литературе.

Гайто Газданов глазами критиков.

Прежде всего приведем оценки четырёх критиков – трёх современников писателя и автора предисловия к его первому сборнику в России.

Оценивая «Историю одного путешествия», Г. Адамович писал:
«Если бы раскрыть «Историю одного путешествия» наудачу, на первой попавшейся странице, и, не касаясь того, что за ней и что после нее, не вдумываясь в целое, оценить лишь блеск и, в особенности, живость письма, надо было бы признать, что Газданов – даровитейший из писателей, появившихся в эмиграции. В том, что он один из самых даровитых – сомнений вообще нет. Но когда прочитан весь роман, когда обнаружились его расплывчатые  и зыбкие очертания, когда ясен разлад повествовательного таланта с творческой волей, - впечатление от писаний Газданова всё же тускнеет».

Другой рецензент Газданова, С. Савельев, видит коренной порок его творчества в отсутствии «стержня» в его романах и отсюда как бы «безрезультатность». Хотя и он при этом признает:

«Словесная ткань книги – превосходна. Все сквозисто, живо, остроумно, и прежде всего талантливо. Нет и следа искусственного надрыва, придуманного ужаса, кокетства, словесной акробатики, достаточно приевшейся в эмигрантской литературе» (Современные записки. 1939. № 68. С. 473).

Владимир  Вейдле  тоже объясняет ущербность газдановской прозы тем, что частности у автора превалируют над содержанием книги в целом. В частности, он пишет:
«… Когда его читаешь, становится очевидным, что девяносто девять сотых советских прозаиков и девять десятых эмигрантских о словесном искусстве вообще понятия не имеют… Но столь же очевидно становится и другое: что рассказанное этими словами не стоит самих слов, что образы, непосредственно возникающие из них, лучше тех других образов, более сложных и обширных, которые рождаются книгой в целом…Повествование никуда не ведет; у действующих лиц нет никакой судьбы; …у книги нет другого единства, кроме тона, вкуса, стиля ее автора». 

Автор вступительной статьи и комментариев Ст. Никоненко по этому поводу замечает:
«И здесь он прав. И в то же время не прав, поскольку выдвигает какие-то абстрактные нормативные требования, которым должно удовлетворять творчество Газданова».
Далее мы вернемся к этому замечанию, чтобы заметить, что эти «абстрактные требования» выдвигает не только критик В. Вейдле.

 Гайто Газданов и его определение сути писательства.

Приведем теперь мысль самого Газданова о сути писательства, которую он высказывает в статье «О молодой эмигрантской литературе»:
«Всякий писатель должен прежде всего создать в своем творческом воображении целый мир, который, конечно, должен отличаться от других – и только потом о нем стоит, быть может, рассказывать…».
Если взять эти слова писателя в качестве определения – «Что такое писатель?», то невольно возникает вопрос: а является ли Гайто Газданов писателем по его собственному определению?
Выскажу, быть может, крамольную мысль, но, по-моему, Гайто Газданов не соответствует собственному определению писателя (по крайней мере, в лучших своих произведениях, коими общепризнанны первые три его романа). Мир Газданова действительно уникален, но не он его создатель, он только его описатель – поскольку описывает он  внутренний мир человека.

Стержень творчества Газданова – отражение внутреннего мира человека.

Все непонимание его творчества основано на том, что от его романов ждут романности, от новелл – новеллистичности, а они – и те, и другие – особое отражение внутреннего мира человека: через мысли, чувства, переживания, через других людей, через события… Многократно отмеченная критиками точность подбора слов относится именно к точности передачи внутреннего состояния. Эта мысль близка к позиции Ст. Никоненко:
«Дело вовсе не в теме, фабуле или композиции, а в личности автора, в способности выразить внутренний мир, свое восприятие жизни в адекватной форме, прозрачно-чистым, прекрасным, ясным языком».

Творчество Газданова – отражение коренного различия двух литератур.

Краткий анализ творчества Гайто Газданова показывает, что главной его особенностью является необычный симбиоз в одном человеке русской и французской культуры, симбиоз, сделавший его творчество принципиально отличным и от классиков русской литературы (включая И.А. Бунина, с которым его часто сравнивают), и от писателей русского зарубежья (включая В. Набокова, которому его часто противопоставляют). В чем же заключается этот симбиоз, в чем корень этой непохожести? Мне кажется, что творчество Г. Газданова обнаружило в себе некоторое принципиальное, коренное отличие двух великих литератур – русской и французской.

Понятие о прямой и обратной перспективах в литературе.

С непостижимой для меня аналогичностью русская литература, подобно православной иконе, имеет обратную перспективу, то есть смотрит наружу – из внутреннего мира человека на весь остальной мир. Французская же литература, подобно католической иконе, имеет в своей основе прямую перспективу, иначе говоря, обращена во внутренний мир человека.
То, что дал русской литературе Гайто Газданов своим творчеством, очень похоже на прямую перспективу психологизма французской литературы, всегда обращенной внутрь души человека, всегда чуткой к самым тонким её проявлениям, и даже тогда, когда человек смотрит на внешний мир, в нем, как в зеркале, отражаются эти проявления и получается, что смотря в мир, человек всегда видит только самого себя.

Ретроспективный взгляд на романы Гайто Газданова.

Если посмотреть на романы Г. Газданова в ретроспективном плане, то они представляются одним большим дневником, в котором автор показывает нам  постепенное врастание русской души в другую культурную основу (почву, среду). Это происходит, подобно растворению куска сахара в холодной воде, постепенному превращению совершенной формы с четкими линиями сначала в бесформенную глыбу, затем в кучку песка, и, наконец, бесследно исчезающую в инородной среде.
Самой яркой иллюстрацией этой мысли является роман «Вечер у Клэр», построенный в обратной по времени перспективе, то есть начинающийся своим последним событием, в котором герой, казалось бы, достигает высшего блаженства, к которому он стремился всю свою жизнь, причем блаженства именно с точки зрения французской среды (подобие полному растворению), с одной только чисто русской мыслью, никак не вписывающейся в эту среду:
«И как я грустил о богатствах, которых у меня не было, как раньше я жалел о Клэр, принадлежавшей другим;… так же теперь я жалел о том, что не могу больше мечтать о Клэр, как я мечтал всегда».
После этого, последнего эпизода романа, поставленного автором, по законам обратной перспективы, на первое место, и концентрирующего в себе, кстати, чисто русское отношение к происшедшему в нем событию, автор возвращается к законам прямой перспективы, и, начиная с самого детства, описывает тот внутренний путь души (по законам уже французского психологизма), который был пройден им в течение десяти лет до этого, последнего, события. И только пройдя этот путь вместе с автором, можно понять, что последний эпизод романа, прочитанный нами в самом начале и поэтому не вполне осознаваемый (воспринимаемый не так, как воспринимает его герой), показывает нам поступок, который является, в сущности, изменой самому себе.

Сама среда описывается Газдановым в другом романе – это «Ночные дороги». Здесь автор – экспериментатор, бросающий в густой раствор парижской жизни чужеродные «тела» русских душ и наблюдающий их реакции – от полного растворения, подобно его бывшему гимназическому сотоварищу «графу Федорченко» и многим другим, забывающим русский язык, сначала подражающим чужой культуре, а потом растворяющимся в ней,  и до полного неприятия, подобно другу и губителю Федорченко, ушедшему в шизофрению заговорщику Васильеву или многим и многим другим окончательно опустившимся до парижского дна, но не желающим приспосабливаться, сохраняющим такой ценой прямые линии своей русской души.
Гайто Газданов – новеллист или романист?

Новеллистом Гайто Газданов, строго говоря, не является, да и романистом тоже. Его новеллы – это кусочки его романов, а его романы – это пестрые лоскутные одеяла, сшитые из новелл. Хоть сейчас могу разделить любой из его первых романов, (признанных, кстати, лучшими в его творчестве), на новеллы, совершенно аналогичные рассказам «Товарищ Брак», «Судьба Саломеи» или «Панихида», дать им соответствующие названия, и никакой, даже самый искушенный читатель не заметит подмены. И точно также любой из его рассказов можно «встроить» в соответствующий роман.

Душа и дух – прямая и обратная перспектива человека в литературе.

Здесь опять на первый план выходит принципиальное различие существа французской новеллы и русского рассказа. Оба взяли это существо от романа, но один от французского, а другой от русского, а это, как говорят в Одессе, «две большие разницы».
Ранее мы уже отмечали одну существенную деталь этого различия (прямая и обратная перспектива), но эта деталь является выражением (показателем) гораздо более глубокого, сущностного несовпадения.
Французский роман – это, прежде всего,  психологический роман, русский роман – это, прежде всего, духовный роман (не в смысле религиозности, а в смысле описания духа)
На первый взгляд – такое ли уж большое отличие: дух и душа? И то, и другое – части человеческого естества, на которых зиждется внутренний мир человека, многие вообще считают их синонимами, а некоторые – так вообще несуществующими. 
Но отмеченная нами деталь и здесь дает нам ключ к постижению тайны различения души и духа, так же как и различия между русским и  французским романами.

Душа – это прямая перспектива человека, это человек, обращенный внутрь себя.

Дух – это обратная перспектива, то есть человек, обращенный к миру.

В этом же состоит отличие Великой Французской литературы от русской. Рассказы унаследовали совершенно те же качества от своих родителей.

Новаторство Газданова в русской литературе – противопоставление её основному методу.

Потому мы и восторгаемся рассказами (романами) Гайто Газданова, привнесшего в русскую литературу такой редкий  в ней взгляд внутрь, в литературу, не умеющую смотреть внутрь человека. И даже в самых несомненных случаях, наподобие такого  психологического и чисто «внутреннего» романа, каким является «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского, где уж, кажется, ни о чем больше и речи нет, как только о взгляде господина Раскольникова внутрь себя, но и в этих случаях взгляд внутрь обусловлен обратной перспективой, в случае с господином Раскольниковым, перспективой его же взгляда на человечество, которое он хотел осчастливить своим  топором, а заодно (или, может, в первую очередь, кто их, русских, поймет?) проверить: «тварь ли я дрожащая или право имею? И, убедившись, что «тварь» и «не имеет», возвращается (или впервые приходит?) к обратной перспективе Евангелия. Разве Раскольников – не антипод героя Гайто Газданова?

Вот и получается, что «абстрактные требования» (по мнению Ст. Никоненко), выдвинутые в свое время критиком В. Вейдле, можно считать требованиями, предъявляемыми русскому писателю русской литературой в целом, её литературной традицией, отличающейся от других традиций, требующей от своих писателей быть прежде всего пророками в своем отечестве, а не шутами гороховыми, как многие из современных «писателей» или самокопающимися нытиками, подобно многим из писателей зарубежья - современникам Газданова..

В творчестве Гайто Газданова я вижу прежде всего некий литературный эксперимент, попытку привить к русской литературе литературную традицию другой великой культуры. Не берусь высказывать окончательные суждения по поводу успешности этого эксперимента, пусть это сделает время…