Игумен, сжигавший книги Осипова

Недавно я общалась с одним игуменом в течение полутора часов. За чаем. В непринужденной, так сказать, атмосфере.

Замечу, игумен сей возраста около 45 лет, с семинарским образованием, духовник многих чад. Замечу, не из деревни. Замечу, из уважаемого монастыря России (а более говорить не буду, ибо удобее молчание).

Игумен, придя в гостиницу, замолотил кулаками в нашу дверь, словно главный врач, обнаруживший при внеплановой проверке спящих дежурных медсестер в отделении реанимации.
 
Не сказав ни «мир дому сему!», ни «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных!», он раздал благословения, кои мы смиренно у него попросили, положил на стол греческий лукум и греческие галеты и молитвою открыл чаепитие. После он потребовал еще чашку, куда он будет отливать «холодный кипяток». Словно Марфа и Мария, хлопотали мы вокруг игумена, и он строго спросил:

- А я, что, один, что ли, чай пить буду?

- Я только выпила таблетку, мне нельзя, извините, батюшка, - сказала подруга.

Таблетка была проигнорирована.


Я налила себе чая и стала слушать игумена.

Разговор был начат после того, как игумен воззрел на чайник электрический с надписью «Daewoo».

- Чайник китайский! – вздохнув, сказал скороговоркой игумен. – Везде теперь китайцы.

(Примечание – фирма «Daewoo» - корейская)

- У нас в семинарии учились две китаянки. Они платочки наденут – и потом, как русские стоят. Сзади от русских не отличить. И еще один китаец учился. Потом к себе уехал. У них было боксерское восстание недавно. Всех христиан перебили, потому что их боксерская магия не брала. Боксер пальцем на дом покажет – и от бесовской силы дом загорается. А христиан это не брало. Поэтому их боксеры и перебили. А потом уж китайское правительство до них добралось.

- Так боксеры давно же были? – удивляется моя подруга.

- Ну как же давно, недавно.

- А еще «желтые повязки». Восстание «желтых повязок», - говорю я.

- Да-да! – кивает игумен. – Но китайцы не принимают тех китайцев, что у нас учились. Считают, что они уже испорчены. Бесы там у них, на Востоке. Буддизм. Бесы. Как только открыл себя бесам – они в тебя заходят.

Он вздыхает.

- Японцы лучше китайцев, - говорит потом он, собирая пальцем со стола крошки от галет. – У нас был один японец в Академии, посланный Японской церковью. По-русски говорил. Работал в архивах. Раб Божий Игорь… фамилию не помню… Все ждал, пока жена дозреет. А жена только сейчас дозрела. Раба Божия Дария. Буддизм там у них.

- А еще у них синто есть.

- Нет, это раньше было. А сейчас буддизм с беснованием.

- А вот у тебя, Оль, ведь есть подруга – японка? Как ее православное имя? – пытается отвлечь игумена моя опытная подруга.

- Ее зовут Надя, - с воодушевлением начинаю я. – А до этого ее звали Иоко.
- Иоко?

- Иоко.

- Иоко… - говорит игумен, раздумывая.

- Она работает в православном приходе, переводит на японский язык документы и выполняет другую работу переводчика для священника Русской Православной Церкви. Там никто, кроме нее, по-японски не умеет говорить, - добавляю я.

- Да, сейчас времена совсем другие, чем при Николае Японском… Не дано нам Господом миссии. Не то, что Николай Японский буддистов побеждал. В Японии засилье буддистов.

- А Надежда мне рассказывала, что буддизм в Японии – это религия, к которой японцы обращаются, когда вспоминают об умерших. Праздники для живых – это синто, - говорю я.

- Нет, у них буддизм, - настаивает игумен.

- И бонза Савабе, первый из обращенных святым Николаем, был жрецом-синтоистом, - говорю я, думая о том, что, наверное, надо прекратить полемику и меняю тему:

- А когда было землетрясение – помните, там была недавно большая трагедия?

Игумен неопределенно кивает.

- …то соседские дети прибегали домой к Надежде.

- Там не трясло, что ли? – со смешком говорит игумен.

- Нет, с ней им не было страшно, - отвечаю я.

- А… - говорит игумен. – Бесы такие хитрые – как только человек раскроется, сразу в него. Вот Виссарион такой был…

Я уже не пытаюсь говорить, что к Надежде-Иоко прибегали и дети из детского сада, где она – филолог-русист, уже в годах, работает, ибо православный священник выгнал ее из прихода. Ходит она теперь в греческую церковь.

- …Так к этому Виссариону столько людей собралось в прелести – а они о себе мнили, что они образованные, инженеры, - со смешком говорит игумен, переливая чай из одной чашки в другую, чтобы охладить его, и ковыряя пальцем в ухе. – А бес их, образованных, раз - и в прелесть ввел!

- Господи, помилуй! – говорим мы хором, ибо игумен внушает нам именно такие чувства.

- А помните, - снова пытается изменить ход беседы подруга, - как здорово Виссариона на чистую воду вывел диакон Андрей Кураев?

Игумен машет руками.

- Ой, только не надо про Кураева! Только не про него. Упаси Бог от Кураева. Он в смертный грех впал, оттого и крутит его сейчас бес. Раньше он про сатанизм хорошо писал, а теперь в него бес вошел… С рокерами связался… Да его теперь никто и не слушает…

- Но он писал о своей полемике с Виссарионом еще тогда, когда не связывался с рокерами… -настаивает подруга и пытается рассказать игумену смешную историю, в которой Виссарион говорит, что его Евангелия неправильно записали Матфей, Марк, Лука и Иоанн.

Игумен машет рукой и перебивает:

- Я с Кураевым учился. Он на два года меня младше был. Но он в армии не служил, и поэтому экстерном два года семинарии закончил, и сразу в Академию. А в армии не служил, потому что в каком-то институте учился… да… Так еще у него тогда было видно – нелюбовь к молитве. Учился, учился, а молиться не любил, не тянуло его. Перекрестится и ляжет спать. Вот его демоны и одолели. Видно, что в тяжкий грех впал, и поэтому ему покоя нет, понесло его. Впал в тяжкий грех он…

Мы не спрашиваем о грехе Кураева, и на некоторое время воцаряется молчание.

- Вот, бесы, значит… - продолжает игумен, нервно почесывая пятерней жидкую рыжеватую бородку. – Отец Анатолий Берестов уже целый центр открыл – лечить буддистов и индуистов. Это же все беснование. Так вот он и придумал способ – поражать змия в голову. А то бывают православные, а не могут не верить в карму, сансару и нирвану. Вот они у него и отрекаются – отрекаюсь от беса сансары! от беса нирваны! И очень хороший эффект – от именования бес отступает. И от гомеопатии также отрекаться надо.

Вспоминаю, что на столе у меня стоят горошки Cocculus 6, от укачивания, и возношу теплые молитвы, чтобы игумен их не увидал, и мне не пришлось отрекаться от беса-кукольвана в 6 сотенном разведении.

- Как-то мой друг поехал к Виссариону, - продолжает игумен, не глядя в сторону беса-кукольвана (уфффф….), - и спорил там с ними, с инженерами, до полуночи. Не поддаются! Видно, что прелесть сильная… Легли спать. И тут – мне представляется облако славы, с ангелами, и среди него – Виссарион! И такую любовь, - игумен нервно засмеялся, - такую любовь испытаю, - снова смешок, - что ну прямо умереть за такую любовь! И Виссарион говорит: - иди ко мне!

- Вам говорит? – спрашиваем мы, потеряв нить рассказа.

- Нет, другу моему. Он рассказывал.

- А-а-а, - вздыхаем мы.

- И тут он говорит: Господи Иисусе!

Это было первым (и последним) произнесением Имени Христова игуменом за нашей продолжительною беседою.

- И все пропало! Вот какие бывают бесы!

Далее мы узнали, что иеромонах Сергий (Рыбко) – «психически больной»

- Шизофрения! – со знанием дела улыбался игумен, помахивая тонкими нервными пальцами перед осунувшимся лицом.

- А какие книги благословите почитать, батюшка? – спросила я, неумело прерывая зарождающуюся беседу о шизофрении и влиянии бесов на нее.

- Серафима Роуза. Про бесов. И Старец Силуан.

Нехорошо смеяться над игуменами. Но…

- Батюшка, отца Серафима Роуза про бесов я читаю, а вот «Старца Силуана» совсем не понимаю.

После этого заявления мне остается только пустить слюну по несуществующей бороде (вернее, по надетому во избежание вопросов платку) и начать чертить на дверях, аки Давид.

Но игумен доволен. Он смеется, духовно похлопывая меня по плечу:

- Непонятная? Старец Силуан? Так это же самые первые шаги в духовной жизни!
Заинтересовавшись такому необычно положительному отношению к наследию о.Софрония, я спрашиваю, внутренне презирая себя:

- А вот говорят, что о.Софроний в прелести?

- Это так же, как с Кураевым, - довольно говорит игумен. – Сначала Софроний хорошо писал, а теперь пишет в прелести. Подпал бесу. Так что Силуана можно читать, а то, что Софроний сейчас пишет, нельзя. Как он на Запад уехал, так и испортился сразу. Монастырь какой-то там основал, говорят. Пропитался западным духом. Кто на Западе поживет, тот навсегда теряет представление о духовной жизни православной.

Расстраивать игумена сообщением о том, что о.Софроний умер 11 июля 1993 года, а до этого практически всю жизнь провел на Западе, я не стала. Тем временем с обличения буддистского демонического Востока игумен переключился на критику безбожного Запада.

- Вот Антоний Сурожский. Непонятен он нам. Он же в 1993 году в семинарию приезжал – а наши семинаристы его не поняли, не-е-ет! – торжествуя о духовной прозорливости и различения духов, стяженном юными студентами семинарии, возглаголал игумен. «Видимо, он был тогда в их числе», – пересчитываю я года.

- Не таким он языком с ними разговаривал. Западным. Примеры странные приводил, не наши. Они не поняли – а он расстроился.

- Да, - сказала я, - тяжело, когда тебя не понимают.

- Или Николай Сербский. Канонизировала его Западная церковь. Сербская церковь. Поторопились, ох, поторопились. Он же Кришну и прочих бесов воспевает в «Молитвах у озера»!

Игумен машет рукавом черной рясы, покрытым мелкими крошками греческой галеты.

- Я считаю, что поторопились с его канонизацией, поторопились… э-э-э…- вспоминает он чьи-то слова и цитирует, наморщив лоб: - Поторопились официальной канонизацией закрепить непогрешимость его слов!

Он успокоено выдыхает и говорит уже с азартом:

- А я вот что расскажу про него, знаете? Его же в Англию в молодости отправили, он там так хорошо проповеди говорил, что его англикане слушали. Представляете? – смеется в голос игумен, и его болезненное лицо сморщивается: - Англиканам! Проповедовал англиканам! Ну, а потом вернулся в Сербию, и ему духовник говорит: - «А теперь поезжай ты в настоящую православную страну, в Россию!». И он поехал. Но все равно налет остался.

- Ведь бес как? – продолжает игумен, хлебнув остывающего чая. - Если человек стал баптистом или буддистом, значит, он сам хотел этого, вот бес в него и проник, оттого, что он допустил его в себя своим желанием. И он в прелести. Когда они все молятся – и англикане, и мусульмане – они в прелести. Бес их не отпускает. Вот одна моя знакомая, уже твердая православная, не верит в карму и сансару, а по ночам ее змеи душат, потому что была буддисткой.

- Неужели их так много, бывших буддистов?

- О! сплошные бывшие буддисты и индуисты! Особенно на поздней литургии! На раннюю-то наши приходят, свои… а на позднюю исповедь – одни буддисты…тяжело после этого…

Его лицо, еще молодое, дергается и становится старым и измученным.

- А другая духовная дочь такую историю рассказывала – они с дочерью тринадцатилетней подошли к группе, где пели поклонники беса Мария Дэви Христос. Они с Украины. И сразу бес в них вошел, и они сразу запели: «Мария Дэви! Мария Дэви!» И так несколько лет пели, а мать даже со сцены пела, она-то голосистая была, ее пустили на сцену петь. И вдруг она вспомнила Богородицу, и говорит: «Матушка Богородица!» И над головой у нее как выключатель – старый, добрый, советский выключатель – щелкнул. И она видит – все спят. И она бегом бежать. Потом дочь свою оттуда с акафистом забирала три месяца, ехала и забирала, акафист читала, а то дочь все туда убегала. Она ей говорит: нас обманули! А дочь вырывается и бежит. Вот так. Выключатель щелкнул.

Он качает головой, мы качаем головой, подруга говорит:

- Давайте включим свет, а то уже поздно.

Игумен не замечает намека, он рассказывает дальше, возвращаясь к Востоку:

- У нас большой чин из правительства на монастырь жертвует, так ему сердце пересадили в Южной Корее. Сердце корейца! Так у него с тех пор даже глаза сузились. И чувствует себя плохо – как будто в нем не один человек, а двое. Он – и какой-то кореец.

- Может быть, это от иммуннодепрессантов, которые этот человек пьет, чтобы имплантат не отторгнулся? – спрашивает моя подруга.

- Ну-у! – покровительственно машет на нее игумен. – Опять ты с твоими
материалистическими объяснениями! А я вот фильм видел православный. Про мозг. Вот там вскрыли мозг человеку, и смотрят – тыркают электродом в каждое поле, ищут, где же сознание. А нет поля, отвечающего за сознание! Есть поля, которые за слух, за речь… И ученые удивляются – где же сознание? Где его… э-э-э … суб-страт?- он смотрит на мою «материалистическую» подругу, та ободряюще улыбается ему и он, уже более уверенно, повторяет: - Субстрат. Значит, суб-страта нет. Но мы-то знает, что суб-страт…

- Это душа! – тянет меня лукавый за язык.

Игумен не слышит. Ободренный правильно произнесенным слово «субстрат», теперь он токует как тетерев.

- Сердце! Сердце! Сознание – в сердце! Вот поэтому благотворитель наш на корейца и похож… Так святые отцы и пишут… Надо читать!

Он делает судорожный глоток холодного чая.

- У меня духовная дочь есть, она после перестройки физик была, работу потеряла, так японский выучила, и экскурсоводом работает. Так вот, когда те японцы-то приехали, то Дарья, которая японка, жена того японца, по-русски совсем не умела. Вот я позвонил и решил испытать рабу Божию Валентину. Говорю ей по телефону – «ты японский знаешь?» Она мне: «Да, батюшка!». Так вот, говорю – и разговаривай сейчас с японкой! И только подумать – и вправду по-японски разговаривали! И смешно так! Дарья Валентине по-японски, и Валентина Дарье в ответ – по- японски! «У! У!» Так вот они и разговаривают! «У!» Это по-японски они так удивляются.

Он смеется, но эта улыбка медленно сходит с его лица – некая внутренняя неразрешимая проблема сильнее любой простой и невинной внешней радости:

- Я говорю – как ты, Валентина, выучила японский-то? А она мне – «спинным мозгом, батюшка!». Вот оно как… Спинным мозгом… - он с хрустом заламывает костяшки пальцев.

- Слышали, что Патриарх творит? – шепотом вдруг говорит он. – Обновленчество в Церковь вводит. На католический манер хочет всем священникам экзамен устроить. Во всех монастырях. Даже игумены и архимандриты сдавать экзамены будут! Даже в женских монастырях экзамены будут!

На его лице – застывший печальный ужас. Нам жаль игумена. Мы киваем.

- Это прямо как в семинарии? – сочувственно спрашивает моя добрая подруга, сама преподаватель одного из ведущих вузов.

- Да! - кивает обреченно игумен. В его голосе – признательность за понимание его скорби.
- Ничего! – с натужной бодростью говорит он. – Уйдем в подполье! Это испытания! Как Евсевий Памфил говорил – после Константина появились в Церкви всякие… чуждые элементы… А потом пришел Юлиан Отступник, и все стало ясно!

Кто-то присылает ему смс-сообщение. Он внимательно прочитывает его - и вскакивает, с ужасом взглянув на часы. Двери монастыря закрылись полчаса назад! Теперь придется писать объяснительную!

- Все, больше не могу, - говорит он кратко. – До свиданья.
И мы провожаем его - худощавого, ссутулившегося, торопящегося проникнуть незамеченным в свой монастырь. Он наспех благословляет нас и бежит по коридору…

...Скоро он прославился тем, что попал на видео среди монахов, сжигающих книги А.И.Осипова. За правду страдалец выслан далёко теперь....