Первое мое возвращение в парк Сергиевка

 И вот, наконец, спустя почти год  с начала моих интернет-полетов над картой,  я приехала в Сергиевку наяву, не во сне, не виртуальными дорогами, а  на самом деле, на  электричке, по железной дороге.
Мы приехали с Дианой, моей подругой еще по тем далеким временам, когда мы почти еще девочками работали художниками-мультипликаторами в мультицехе Леннаучфильма, а потом  и по учебе во ВГИКе. Во ВГИКе Диана оставалась художником, а я стала сценаристом.
Теперь Диана снова вернулась из Москвы в Петербург, а я перестала работать на радио, где  работала четырнадцать лет подряд и уже считала профессию радиожурналиста делом всей своей жизни, и получалось  точно так, как будто мы  снова оказались в той точке, с которой и начали –  словно бы снова только  собираемся сказать свое слово в кинематографе. Поэтому опять мечтаем, как мы сбудемся в профессии,  и что великого мы еще сделаем.
А в жизни только и делаем, что что-то с трудом преодолеваем, и она подставляет нам все новые и новые препятствия. Или просто подножки.
И вот, наконец,  я придумала путешествовать по петербургским  пригородам, для  поднятия духа.

И надо было понимать, что рано или поздно мы отправимся и в Сергиевку – ведь я знала эти места как свои пять пальцев. Но я и  не предполагала, что Сергиевка снова войдет в мою жизнь и станет ее частью.   
Надо сказать, я стала называть эти места Сергиевкой только сейчас,  и это название  до сих пор все еще для меня звучит непривычно. Гораздо проще мне называть этот парк  –  Университет, по названию  железнодорожной станции, парк под Старым Петергофом, и даже как  поселок  –  «Второй цветочный  питомник» –  во всяком случае,  так называлась наша автобусная остановка!
Когда я написала это название в интернете, оно вызвало недоумение старожилов, но позже я смогла убедиться, что на  той самой заветной остановке автобуса, где я ожидала с бабушкой по пятницам родителей из города, висит табличка с названием остановки –  «Цветочный питомник»!
Кстати, название Сергиевка парк получил в честь одного из владельцев – Сергея Петровича Румянцева. В конце 18 века владельцем этих земель стал Александр Иванович Румянцев, сподвижник Петра Первого, затем усадьба перешла к его сыну, фельдмаршалу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому, а уж его сыном и был Сергей Петрович. Но, конечно, своего расцвета эти места достигли при герцогине и герцоге Лейхтенбергских, когда по проекту знаменитого архитектора Андрея Штакеншнейдера был выстроен дворец, служебные корпуса и другие здания, а знаменитый садовый мастер Петр Эрлер поработал над оформлением ландшафта.
   
Итак, это нехитрое, невинное, доступное по нашим скромным меркам  и приятное развлечение – путешествие по петербургским пригородам мы открыли в январе  2010 г. 
С друзьями мы решили относиться к этому  настолько, насколько  можно серьезнее, и со всей  важностью, с какой бы отправлялись в путь по  всему белому свету.
Пригороды нисколько не обманули наших ожиданий.    

Мы  с Дианой в тот года побывали в удивительных местах – в  зимнем, конца января, невероятно снежном Павловске, в зимнем, хотя  уже и начался март, солнечном Пушкине, неожиданно наполненном готикой,  потом  уже на исходе  петербургской зимы, то есть в конца марта,  солнечном, но проникнутом  незримой печалью Ораниенбауме, и  в апреле в вечно праздничном и зацветающем весеннем Петродворце.
Рассказы об этом я помещу в завершении этих заметок, для тех, кто захочет  прочитать и их.

И только в середине мая  2010 года я предложила поехать в Сергиевку, и надо сказать, что  в эту  первую поездку сюда после долгой разлуки с этими местами, хотя я и с радостью вступила на знакомую  с  детства платформу «Университет», спустившись  по бетонным  ступенькам и сойдя на знакомую дорожку, ощутила  странное чувство  быть гостем  в когда-то родных местах. Почти  как снова побывать  в  доме, когда-то бывшим родным. 
 
Эта первая поездка не была столь примечательна, как последующие за ней.
В тот  раз я скорее  все вспоминала, узнавала с радостью, и конечно, отмечала перемены.
Разительных перемен, впрочем, за те почти тридцать лет, как мы покинули эти места, распрощавшись с домом 1/13 на улице Цветочной, дававшим нам кров столько лет, не произошло.
Вернее сказать, самые разительные из перемен произошли именно с самим  домом, где мы снимали на лето комнату с верандочкой. Эта веранда имела отдельный подход с другого фасада, в то время как все остальные дачники заходили в свои жилища с большого хозяйского крыльца на другой стороне дома.
Будучи ребенком, я не понимала очевидных преимуществ такого жилья, и даже жалела, что мы живем отдельно от «хорошего общества» остальных дачников. В то время как с нашей стороны  даже был свой столик с деревянной скамейкой под окном,  рядом подушечка земли для выращивания  укропа, кусты бело-розового шиповника, возможность вынести  на улицу раскладной стул или даже раскладушку,  и  рукомойник  на заборе. Это был звонкий  веселый  рукомойник из жести и на нем переводная картинка – синие  цветочки- колокольчики. Он по сей день хранится где-то в городской квартире, но я  никак не могу его отыскать. Сейчас у нас на нашей теперешней даче пластиковый красный рукомойник. Вода из него немного вытекает через носик, крышка переворачивается или слетает от ветра. Когда я решаю придавить ее камушком, она держится, но время от времени  все равно переворачивается  –  теперь уже  от тяжести камня,  и  тогда он тонет в воде.

Из добротного большого дачного дома, окруженного кустами пышной сирени, белой и лиловой, и алого шиповника, с обширным ухоженным яблоневым садом, в котором росли и  кусты  крыжовника, черной и красной  смородины, и даже располагался  небольшой, но аккуратный малинник, дом превратился в обветшалое строение, окруженное почти голым, словно вытоптанным  пространством,  а часть бывшего  сада оказалась вообще отрубленной возникшим новорусским домом-коттеджем, облицованным  желтым кирпичом и обнесенным  глухим забором.
В этой части раньше располагался туалет и хозяйственный сарай, куда дачникам разрешали ставить велосипеды, а завершал комплекс построек  огороженный  заборчиком загончик для собаки. Хозяйскую овчарку  звали Дик, потом его сменил Чарли, нам казалось, что это был злой цепной пес, в основном потому, что никому не разрешалось приходить к собаке и прикармливать ее. На самом деле, собаки не была  ни свирепыми, ни рослыми.            
Я с трепетом в душе  вглядывалась через забор  в  верандочку, скособоченную у  фасада, обращенного боком к улице Цветочной, с которой было связано так много лет жизни нашей тогда большой семьи, но  никак не могла признать ее и отождествить с той жизнью.
 
Та жизнь вся так и осталась в памяти, и никак не хотела ассоциироваться  с этим  практически чужим зданием. Я все еще пыталась и взглядом и мыслью проникнуть внутрь этой верандочки, в эту  комнату, на раме двери, разделявших их –  я хорошо представляю ее – белую, глянцевую! родители рисовали карандашом зарубки моего роста  и подписывали год –  вот уж придумали,  где рисовать! 
Персикового цвета штора из плотного материала, занавешивала дверной проем с закрытой дверью, ведущей в комнаты хозяев,  –  образовавшаяся ниша  заменяла шкаф для одежды. В комнату выходила  половинка  железной круглой синей печки ( другая  половина выходила в комнату хозяев). Обстановка комнаты была бесхитростна –  стол у окна, бабушкина металлическая кровать с сеткой, оттоманка – уверена, что этот низенький  диванчик назывался именно так – с  жесткими подушками, составлявшимися в ряд вместо спинки, с валиками по бокам. Металлическая синяя детская кроватка. Когда я была маленькой, по бокам на нее надевались рамы с  веревочной сеткой. Такая же кроватка у нас была и в городских комнатах. И там же, в городе, в углу комнаты  располагалась такая же круглая печка, как на даче.
Еще в комнате была высокая этажерка (внизу основание – тумбочка  с дверцами, наверху открытые «этажи»-полочки)  – я складывала туда свои детские книжки, и табуретки. Это все было очень простое, крашеное одной темной коричнево-малиновой краской – самодельное, но весьма добротное, хотя и лишенное какого-либо изящества.
На веранде располагались столы и лари (думаю, что именно так можно было бы их назвать), и у  стены, противоположной двери, стояла  блестящая металлическая, с креплениями-шариками кровать родителей, отделенная  от кухни занавеской (веранда служила кухней и столовой), такой же, какая занавешивала одежду в комнате. С другой стороны стеклянное окно веранды закрывал ковер, изображавший оленей и собак. 

Интересно заметить, что дверь, которая вела на веранду, была стеклянная, какой обычно бывает дверь балкона – и  представляла собой  прозрачный витраж из небольших стеклышек. Да и сама веранда была со всех сторон стеклянная, и на самой протяженной  ее стороне окна можно было распахнуть.
Дверь, которая разделяла веранду и комнату, была белая, и в ее верхней части  тоже было стеклянное окошечко, закрытое белой  кружевной занавеской.
В комнате был подвал –  погреб – в полу откидывалась крышка, и можно было поставить в подпол, в холод, продукты, чтобы они не испортились. Холодильников на даче, как мне кажется, тогда почти ни у кого не было. Не было, конечно, и телевизоров, а вот приемники –  транзисторы, и большие, хорошие приемники ВЭФ ( мой отец привез такой приемник из Таллинна в начале 1970- ых ) были. Слушая на даче вечерами и в дождливые дни радио, я полюбила радиопостановки и спектакли, но тогда и думать не могла, что буду когда-то сама работать на радио. Это было бы  слишком много, чтобы даже мечтать об этом.               

Как ни удивительно, какие-то вещи, служившие нашей семье в Петергофе, живы и по сию пору – это и ковер с оленями (сложенный, он лежит в коробке), и  радиоприемник ВЭФ –  он все еще ловит радиостанции, которых стало невероятное множество,  и оранжево-красный чайник ( правда, он подтекает и чай в нем заваривать нельзя, хотя мы его и отмыли и выглядит он точь-в-точь как и прежде), и стаканчик-солонка зеленого прозрачного толстого стекла – с ней как раз все в порядке. Даже и персиковые шторы живы и так служат шторами у нас в шкафу на даче. 

Я буду возвращаться сюда только во сне и в памяти, и даже во сне это будет не тот дом, но в памяти – да, в памяти моей, слегка выцветшие, как неяркие, изумрудно-голубые цветные фотографии-слайды ушедшего двадцатого века, эти картинки сохранятся... 


Как только мы свернули с прямой  аллеи, ведущей от станции «Университет» и железной дороги в парк, вышли к  широкому  каменному мосту с низкими бортиками. В моей памяти здесь был  раньше земляной переход, после дождя достаточно трудно проходимый. Но так ли это было на самом деле? память бывает изменчива, особенно из детства. Пруд по правую руку от него мы раньше называли Крокодиловым озером из-за того, что перспективу его замыкал огромный ствол дерева, напоминавший очертаниями гигантского крокодила.   

Аллею уже я не ощущала своей, хотя точно помню мысли «вот я и дома», когда прежде  я попадала на нее, выходя с поезда. Это ощущение «своего» места, родного и безопасного  было у меня раньше  и когда я  стремительно проезжала по ней на велосипеде, и когда мы проходили здесь с родителями. Светлая, березовая, прямая и ясная, она в обе стороны вела  тогда к дому –  вглубь –  к летнему, назад –  указывала путь к городскому.
Приток основного, самого большого в парке озера (или все-таки пруда?), которое, как я узнала, путешествуя по карте, называлось Кристателевым, в соответствии с названием речки Кристательки, пронизывающей всю систему водоемов и из него стекавшей водопадом вниз по гранитным ступеням самого большого в парке каскада, поразил меня красотою деревьев –  сосен, кленов  и дубов,  величественно отражавшихся в воде. Отмечу сразу, что дачники и местные жители называли самый большой пруд в водной системе парка Зеленкой, очевидно, из-за зеленых водорослей и бурого цвета воды. Однако же все приходили сюда купаться, и приходят и по сию пору. Тогда переплыть этот пруд мне казалось подвигом, теперь он не кажется мне очень большим, зато он стал яснее и чище.
Помню, как однажды, подростком, я решила воспитывать в себе бесстрашие и силу воли, и  для этой цели  решила проплыть до середины пруда со «страшной»,  менее освоенной и нелюбимой дачниками  тенистой и сыроватой  стороны пруда, противоположной «пляжной». К пруду я приехала на велосипеде. Погода была хмурая и весьма прохладная,  вокруг никого не было, но я уж решилась. Быстро раздевшись и замирая от страха, вошла втемную воду, чуть ли не с закрытыми от ужаса глазами, доплыла до середины и еще быстрее вернулась обратно – задача по воспитанию воли и храбрости была выполнена. Только когда я вытиралась полотенцем, обратила внимание, что, бросившись в воду, так и не сняла с руки  часы – в то время попавшая в них вода запросто могла их испортить. Но к счастью, не испортила. Видимо я плыла очень и очень быстро.

Дальше мы свернули с  основной дороги и пошли кругом, берегом притоки пруда. Точнее сказать, это раньше мы считали это притоками и рукавами большого пруда, теперь же,  предварительно изучив карту, я поняла, что это остров на пруду так велик, что пруд, на котором он располагается, здесь становится не шире небольшой речки.    
   
Фундамент (скорее всего, круглой беседки) на острове на большом пруду я разглядела впервые, не смотря на то, что мы  папой  хорошо знали эти места, и часто проходили лесными ( или,  все же  парковыми)  дорожками  по противоположной, параллельной островной линии стороне и даже отыскивали здесь маленькие белые грибочки. Точнее сказать, это папа их находил. Он очень забавно разговаривал с лесом, и лес дарил ему эти маленькие грибочки. Мне тогда было смешно, что мой взрослый папа, который на кораблях бороздит моря и океаны всего земного шара, просит у леса подарить нам беленький грибочек. А сейчас – сейчас мне, конечно, грустно и стыдно за свое смущение подростка невинным папиным лесным волшебством.    
 
Удивительно, что я впервые обратила  внимание  на круглый, сложенный из камня фундамент только сейчас, хотя, помнится, со школьной подружкой, как-то приехавшей ко мне в гости  летом на дачу, мы даже пробрались на остров и гуляли там, но ничего примечательного не нашли, кроме выгоревшего места от костра. Так и не вспомню, как мы там очутились – помнится смутно, как мы переходили по каким-то бревнышкам, но сейчас ничего похожего на переправу  ни с одной стороны острова нет.
 
Остается загадкой,  как в прежние времена высокопоставленные владельцы парка и их гости попадали на остров – неужели только на лодках? Или они бывали там  только  зимой? Это предположение и вовсе забавно. 
И почему, когда мостики отреставрировали, и даже устроили рядом полностью новодельный горбатый  мостик с перильцами, выглядящий в стороне от главных дорог весьма игриво, и который больше всего любят фотографировать не очень осведомленные в его истории гости парка, потому что  он соответствует общим пониманиям о красоте,  на остров так и не сделали переправы? Гораздо позднее я узнала, что на остров вел высокий деревянный мост, под которым могли проплывать лодки. А у пруда была пристань со львами... 

Однажды, работая над очередной кинозаявкой – которая, как и многие, начиная со студенческих времен ВГИКА так и могли остаться на бумаге – а теперь и хуже того – в виде  «электронных страничек» и так же легко могли исчезнуть с обыкновенным скачком электричества  или  от неисправности во флешке, диске и …но ближе к кинозаявке! Итак, я разрабатывала идею городской скульптуры, не той парадной, помпезной скульптуры, которая становится символами города, а тех небольших скульптурных произведений, которые являются частью   повседневной жизни, и, тем не менее, захватывают воображение и пленяют душу и детей и взрослых.
Такой скульптурой был для меня маленький фонтанчик – бронзовый мальчик  около швейной фабрики  - Ленинградское производственно-швейное объединение «Первомайская Заря» - на Десятой Красноармейской улице. Когда наша семья переехала с улицы Курляндской, дом 4 в новостройки, я еще ходила в детский сад. Мне казалось, что я никогда не увижу его больше, но мне помог все тот же интернет -  иногда он делает и такие подарки!
Ценителей   городской скульптуры множество и их объединяют многочисленные интернет-сообщества.  Чтобы пополнить свои познания, я обратилась к  одному из интернет-форумов знатоков городской скульптуры Петербурга – и хотя в большинстве своем это там обсуждалась современная достаточно  парадоксальная скульптура, я получила неожиданный подарок! В чреде удивительных гипсовых монстров и загадочных металлоконструкций передо мной открылась фотография с надписью — «фонтанчик около Келлермановского центра»! Я впервые слышала о Келлермановском центре, и конечно, понятия не имела, где он расположен, и более того –  тот маленький фонтанчик моего детства я никогда не видела вблизи – он всегда был отделен оградой, но я тотчас же поняла –   это мой фонтанчик. Тот самый. Не смотря на то, что в Петербурге огромное количество разных фонтанчиков.
Я прошла по ссылке «Келлермановский центр» и прочитала, что прежде в этом здании была женская рукодельная школа Императрицы Марии Александровны, в моем детстве там располагалось Ленинградское производственно-швейное объединение «Первомайская Заря», а сейчас находится Келлерман- центр, адрес –  10-ая Красноармейская улица, дом 22.
Десятая Красноармейская на карте очень близко располагается к моей родной Курляндской улице и соседней с ней Дровяной, на которой находился дом, где жила моя бабушка. Анна Андреевна Алексеева ( в девичестве Афанасьева)  и у которой я тогда проводила столько же времени, сколько и у родителей. Сомнений не могло быть –   это мой фонтанчик. Или память о моем фонтанчике. Тот фонтанчик моего детства, как мне казалось, был темным, а этот нарядно-бронзовым, но его вполне могли привести в порядок и отчистить от наслоений краски. Или даже заменить лучшим, аналогичным скульптурным изображением, чтобы сохранить красоту ансамбля.
Мой фонтанчик был настоящим, действующим. Недаром я и называла его в детстве «мальчик- фонтанчик». Этот, теперешний  был изящной статуэткой  над  пустой круглой каменной чашей. Возможно, его включали по праздникам и знаменательным датам? И конечно, будучи совсем маленькой, я не могла разглядеть черты его лица –   но оно, конечно, не могло не понравится и сейчас. Так выглядел юный герой детских сказок Питер Пэн Джеймса Барри, летающий мальчик, не захотевший стать взрослым, которому, если уж говорить о скульптурах, сам автор поставил памятник  в Кенсингтонском саду, а может быть,  и маленький водяной полубог Нелей, оживший в сказке Памелы Треверс.
Но пусть даже и новая фигурка на старом месте, хранящая память о прежнем бронзовом мальчике, дух места, «гений места», хотя, бесспорно, лучше бы вновь обретенный старый дружок, с которым еще предстояло встретиться, уже не на экране компьютера, а воочию.
Каждая новая встреча с этими милыми скульптурными деталями большого города и в детстве и в юности делала город родным, понятным, узнаваемым, и сейчас продолжала выполнять свою роль, связывая  не только части города в единое целое, но и время нашей жизни – от прошедших дней к настоящему. Чудесно сознавать, что в мире произошло множество перемен, и собственная жизнь многократно изменялась, но неизменно маленькая моська не может догнать крякающих уточек в фонтане «Фаворитка»  Петергофского парка, и маленький бронзовый малыш все так же стоит на своем посту за металлической оградой.
И вот, продвигаясь по заявке от этой милой скульптурки – фонтанчик, милый мой друг, я  еще не раз выходила на разные  ссылки, за которыми открывались подробные и интересные рассказы –   какой похвалы заслуживали те удивительные люди, кто бескорыстно решил поделиться с нами своими знаниями и открытиями! – я обнаружила большой и подробный рассказ о  любимых собаках российского императора Николая Второго – это были шотландские овчарки, колли. Маленькие памятники верным псам,  пирамидки серого гранита,  по сию пору находятся на  Детском острове в Александровском парке Царского села. На Детский остров сейчас тоже нет никакой переправы, в то время как прежде он был любимым местом для игр нескольких поколений детей российских императоров –  тогда  туда добирались на пароме. Сейчас
в самом узком месте от парка  остров отделяют 5-6 метров неглубокой воды. Здесь стоят гранитные ступени и столбы небольшой паромной переправы.

Паромная переправа  была не редкостью в петербургских парках – в Петергофе на Царицын остров тоже можно было добраться с помощью паромной переправы.
Я знаю это потому,  что лично делала обмеры каменных тумб и маленькой пристани этой переправы  для реставрации еще в далеком 1985 году! Чуть позже я не без удивления обнаружила среди  старых чертежей в нашей мастерской уже готовый чертеж переправы, сделанный задолго до меня.
А еще – как ни удивительно! –  сейчас, когда,  к счастью, Царицын остров приведен в порядок, ведет к нему  самый настоящий, довольно  длинный мост – это конечно гораздо более удобно, чем переправа. А тумбы, сохранившиеся  от  переправы и маленькая пристань, так  и остались в стороне, среди кустов окружающих пруд.             
   
Быть может, и остров в парке Сергиевка, который на карте выглядит значительно больше, чем кажется  с берегов окружающего озера и его притоков, тоже еще раскроет свои тайны!      
       
В предыдущую  поездку ( в середине девяностых)  я хорошо  запомнила изменившийся  большой мост через Зеленку –   с  полностью заново сделанными добротными перилами и на этот раз была поражена их отсутствием. Перила тогда удивили меня своим нарочито петербургским рисунком ограды – это казалось совсем не в стиле парка, но бесспорно, что это было  гораздо лучше чем открытый с обоих сторон высокий мост. Особенно со стороны  крутого склона, где ступенями спускался в низину оврага гранитный каскад.   
Все время когда мы снимали здесь дачу, перил на мосту не было, и кажется, на мосту оставалось  по краям несколько гранитных тумб. Но сама арка моста со стороны пруда осыпалась красным кирпичом и каменной крошкой в пруд. А к дереву у моста была привязана палка, раскачавшись на  которой, смельчаки лихо прыгали в воду. 

Помню, что многое  в парке я знала очень хорошо, буквально могла бы отыскать с закрытыми глазами. Но были  и уголки, которые мы редко посещали – ведь большей частью дачники прогуливались по дорожкам парка. Дорожка, петляющая вдоль причудливо вьющейся  вниз от Большого каскада речке Кристательки, конечно, была знакома, но отчего-то не вызывала того интереса, какого, безусловно, заслуживала.
Мне думается, отчасти это можно было объяснить тем, что в то время склон оврага был более заросшим кустарником, через который было трудно пробираться.
Такой кустарник  позднее мы встретили на своем пути у подножия лестницы дворца «Собственной дачи», когда пытались рассмотреть  вблизи руины  маленького арочного мостика.
В тот раз мы с Дианой буквально заплетались в малиновые упругие стволы, вставшие стеной на пути, пытаясь хоть немного приблизиться к мостику, но практически так и не продвинулись, и рады были, что вышли  обратно невредимы.
Во время зимних путешествий в 2012 году я с радостью убедилась, что около церкви и вокруг лестницы  дворца «Собственной дачи» кустарник был вырублен, открылся простор, создалась видимость порядка, и, наверное, летом можно будет спуститься  к руинному мостику и сфотографировать его. А то и пройтись по нему.
         
К сожалению, я  совсем не помню, как  раньше, в нашу дачную пору, выглядели многочисленные мостики и плотинки речки Кристательки.
Кроме самых основных –   большого моста с каскадом, моста ведущего к   дворцу, подобному ем, но меньших размеров, моста у Английского домика, и  смутно помню прямоугольный мостик  через Кристательку в низине оврага.

Если быть точным, сейчас  они таковы (постараюсь перечислить их с максимальной подробностью):
Вскоре за изгибом речки от Большого каскада  появляется полукруглый мостик.
Если абстрагироваться от того, что он сложен из гранита,  этот мостик больше всего похож на половинку большого колеса, или даже шины, перекинутой с одного берега на другой. Идти по этому колесу довольно сложно. Под ним небольшой ступенчатый каскад и живописная россыпь  валунов, уходящая далеко вниз. Этот и следующий мост скорее всего полностью  реконструированы, как мост Кристателевого пруда, и мост, ведущий к лестнице, поднимающейся  из низины оврага ко дворцу.   

Далее следует прямоугольный мост, прозаичный, четко очерченный,  и не очень вписывающийся в плавное изящество линий и арочность, присущие большинству здешних мостов. По нему можно с уверенностью ходить туда-сюда и свободно перейти на другую сторону речушки и подняться к дороге, идущей по краю оврага  к дворцу Лейхтенбергских.   

Затем  открываются руины моста, большие каменные плиты по обоим берегам, деревянные сваи ( назначение их мог бы объяснить специалист, и я все еще надеюсь на встречу с таким!), и гора валунов. Почему этот мост не был восстановлен и как он выглядел – пока тоже неизвестно.

Потом – запруда – плоская, в рисунке  которой несколько  полуокружностей  сопрягаются друг с другом, как бы образуя в воде каменный полукруглый диванчик. Обычно по его плоскости протекает вода, и перейти  по нему на другой берег невозможно, так что, по сути, он является не мостом, а плотинкой. Но осенью, и летом, если вода пересыхает, можно пройти и по нему.

Далее – идет отреставрированный, с добротными  новыми перилами (они выполнены без особых изысков) мост, так же с арочным проемом и  небольшим каскадом, и непременной россыпью камней, украшающих низину оврага и далеко спускающихся ниже по руслу речки.
Спуститься ниже этого каскада вдоль Кристательки и дойти вдоль нее до  Ораниенбаумского шоссе достаточно сложно – тропинки здесь теряются, склоны крутые и неудобные, везде разбросаны внушительных размеров  каменные прямоугольные  плиты и бруски гранита, назначение которых определить трудно, и просто камни. 

Неподалеку от этого моста и находится  знаменитый  гранитный валун  Каменная Голова. Мимо него спускается  к мосту другая дорога, ведущая от поселка мимо Английского домика и двух полян с прекрасными старинными дубами.
Весной 2010 года  поляна с дубами поразила меня какой-то необычайной, почти нереальной, боттичеллиевской красотой  – солнце пронизывало едва начавшиеся разворачиваться листья дубов и проливало мягкий теплый свет  на молодую  весеннюю траву, сияющую крошечными звездочками  подснежников.
Казалось, из этой нежной цветущей зелени вот-вот появится волшебный белый единорог. 
Но прекрасны поляны с дубами и в другое время года – и в снегу на фоне лазоревого неба, и в снегу на серебристом небе, и в зеленой роскоши яркой летней листвы, и в просторе осени.
В детстве я помнила их только ярко, весело зелеными. Для меня это были поляны, подобные тем, что описаны в  лесной повести Феликса Зальтена «Бемби», хотя, очевидно, что те, не смотря на прекрасный старый дуб, были несравнимо больше.
Сюда мы приходили с папой и мамой гулять с кроликами. Кролика была два – серенький и рыженький, они никуда не убегали и тихо скакали около  подножия дуба. Родители привезли их однажды с рынка в Ломоносове, в большой красивой плетеной корзинке с крышечкой. Мои родители были здравомыслящими людьми в самом хорошем понимании этого слова, однако же покупку маленьких пушистых зверюшек объяснить с точки зрения здравомыслия никак было невозможно! Кролики были милые и все тут.
К счастью –  ведь пришлось расставаться с ними, особой привязанностью к нам они не отличались, это были зверюшки сами по себе, живущие своей жизнью, которая, тем не менее, на это лето стала частью нашей. 
Целое лето мы возились и выкармливали их, и потом, покидая дачу, с трудом продали за ту же цену (кажется около двух-трех рублей)  местным жителям, которые обещали нам оставить их на племя и ни в коем случае не есть. Хотелось бы верить, что они сдержали свое обещание!
   
Попытаться  разглядеть  петляющую по дну оврага Кристательку на участке после «дворцового» моста до места ее прохождения в трубе под Ораниенбаумским шоссе  можно с вершины уступа, на котором располагается дворец Лейхтенбергских, и то поздней осенью, когда опавшую листву подмораживает и слегка  прикрывает небольшой слой снега.
Осенью парк лимонно-желтый, особенно вблизи дворца. Красный, оранжевый цвет в листве здесь практически отсутствует. Весь воздух наполняется мягким   желто-зеленоватым светом.
Итак, Кристателька дает здесь причудливую петлю, и на ней можно различить две  руины, оставшиеся от моста – они представляют собой каменные тумбы по берегам, россыпь камней и остатки железных креплений между ними, и дальше за ними, подобие  каменного порога и деревянные сваи, торчащие из воды почему-то вдоль, а не поперек русла.
Далее речка уходит под шоссе и там возникает снова уже в непроходимом перелеске по другую сторону Ораниенбаумского шоссе, где,  если верить картам и описаниям, сливается  с другим ручьем и выходит в Финский залив.               
Один из знатоков Сергиевки в интернете написал, что когда-то в этих местах располагался и кованный ажурный мостик, но следов его либо не осталось, либо он опирался на каменные опоры у берега, и  от мостика остались только они. Потом я узнала, что мостика было два.   
К руслу Кристательки в этом месте  можно попытаться спуститься весной, как я  и сделала в конце апреля 2011 года.
Не смотря на предшествующую  этому очень снежную зиму, в апреле в парке было уже почти сухо. Видимо, это был правильно выпавший снег и поэтому, когда он сходил, быстро впитывался в землю, напитывая ее влагой и не создавая затоплений. 
Кустарник, которым заросло дно оврага, еще не одевается в ту пору  новой листвой,  и поэтому можно легко  представить себе единое пространство, в  котором, по извилистому руслу протекает речка.
Видно довольно широкую песчаную низину с камнями, местами неизвестно зачем сложенными горками, или просто разбросанными.
Плоская часть низины оврага здесь широка, а склоны  его разнесены, наверное, с максимальным  на протяжении всего оврага расстоянием  друг от друга. Именно поэтому загадкой для нас стала удивительная находка – две внушительные каменные тумбы на  противоположном от дворца крутом склоне, на самом его краю. Самое интересное, что тумбы обозначали  нечто похожее на торжественный  вход, ведущий ниоткуда (из оврага подняться к ним было бы сложно, и никакого намека на лестницу не была видно) никуда. Ведь и  по другую сторону тумб ничего кроме  края поляны с дубами не было.

Прямо на тумбы, с возгласом «А ты знаешь, что это?!» –  вышла Диана. Диана к тому времени поняла, что я  действительно очень много здесь знаю и о многом могу весьма авторитетно рассказать, поэтому  надеялась, что я и впрямь  смогу объяснить любое, самое неожиданное  явление в этом парке.
Тумбы я видела впервые!
Впоследствии открылась и вся двойственность моих  познаний об этих местах – что-то я знала, чего не помнили и старожилы, но мимо каких-то очевидных достопримечательностей, оказывается, запросто проходила раньше мимо.
Тоже произошло и с  тумбами.
Быть может, их поставили во время той реставрации, когда были сделаны петербургского рисунка перила на большом Кристателевом мосту и игривый горбатый мостик?
Но зачем восстанавливать что-то там, где это мало кто увидит –  ведь обычно люди  все-таки прогуливаются по дорожкам, а если и захотят пройтись по поляне и полюбоваться дубами, то вряд ли будут углубляться в беспорядочно поднявшийся молодняк и кусты на склоне оврага!
Однако же  именно в этой части  парка, прилегающей к дворцу,  следы работ по благоустройству виднее всего – на склонах устроены каменные ступеньки, к дворцу поднимается настоящая  лестница с  железными периллами.
Как мне помнится,  раньше здесь надо было просто взбираться  в горку, и если и были ступеньки, то старые и сколотые, а перил уж точно не было вовсе. 
Но что должны  были символизировать собой две тумбы и пара каменных ступенек между ними, ведущих как бы из пропасти на поляну?      
 Можно было бы представить здесь что-то вроде обзорной площадки, мысленно  убирая весь кустарник и молодую поросль, заполонившую низину. Но что за вид открылся бы отсюда? Большие деревья у  дворца заслонили бы фасад с перголой. Впрочем, любоваться можно было бы руслом речки и мостиками.
А может быть и больших деревьев не было никаких.
По приезде я повесила фотографию загадочных тумб в интернете, в  группу «Петергоф в старых фотографиях», которая собрала много знающих и любящих эти места людей,  и стала ждать отзывов  участников группы. Ответов последовало немного, и большинство из них носило характер предположений, зачастую совершенно невероятных.
Один мальчик написал, будто его родители рассказывали, что в этом месте был вход на кладбище домашних любимцев, и раньше здесь располагались каменные столбики со старинными надписями памяти Мими и Зизи. Упоминания о Мими и Зизи оживило дискуссию – безусловно, в каждой усадьбе были свои многочисленные домашние любимцы –  собаки, кошки, птички, рыбки и лошади, век которых гораздо короче человеческого. Должно было  быть и место их последнего приюта, которое не могли, хотя бы изредка не посещать их владельцы – тем более что все вокруг принадлежало им,  и не надо было опасаться, что кто-то уничтожит скромный обелиск верной канарейки. Однако,  почти ни где в описаниях старинных усадеб  не  встречается упоминание о подобных печальных памятных  уголках  –  исключение составляют разве только реально существующие по сию пору  надгробия коней в Царском селе,  пирамида с урночками праха  любимых левреток  Екатерины Второй, надгробия царских питомцев близ Гатчинского дворца и уже упомянутые обелиски верных псов на Детском острове в Царскосельском парке.
Более того, если бы подобный уединенный уголок существовал бы в парке, он, наверняка,  стал бы известным дачников как местная достопримечательность, и  рассказы о нем передавался бы каждой вновь поселяющейся в поселке семье, обрастая легендами.   

Итак, версия дореволюционных Мими и Зизи была признана маловероятной, хотя в связи с ней стали поступать сообщения  о скромных  сооружениях  памяти современных Зизи, и такие действительно можно неожиданно обнаружить в парке. Один такой маленький холмик, выложенный по периметру камушками находится в укромном уголке, в любое время, кроме ранней весны практически не доступном для постороннего нескромного взора.
Затем в теме обсуждения тумб возникла одна,  как оказалось чуть позднее, весьма  эксцентричная особа, категорично утверждавшая, что именно эти тумбы и ступени являлись одной из площадок подвесного моста, висевшего над пропастью оврага и другим своим концом крепившегося к аналогичным тумбам напротив фасада с перголой.
Я обрадовалась, что появился знаток, но рискнула предположить, что тумбы не имеют на себе никаких следов конструкций, которые могли бы к ним крепиться, на другой стороне оврага нет ничего им подобного, и если бы такой мост существовал, он не мог бы исчезнуть совершенно бесследно и уж точно был бы самым длинным мостом такого типа в мире.
К тому же – в этом я убедилась позднее, зимой, когда рисунок архитектурных сооружений читается четче на белом снегу – ступени и тумбы были развернуты не в сторону дворца, а скорее под углом к шоссе и ориентированны на широкий обзор. Но им вполне мог бы соответствовать маленький мостик через Кристательку, от которого ныне остались лишь руины, то есть от мостика, очевидно, можно было бы пройти к возвышенности  с площадкой. Насчет подняться – сказать затрудняюсь. Я, конечно, спустилась и поднялась, не без труда и цепляясь за растущие рядом кусты и деревца, но совсем иное – дамы и господа века девятнадцатого.
Забегая вперед, скажу, что загадка гранитных пьедесталов была открыта мне - на них были установлены в свое время бюсты Елизаветы Алексеевны и Александра Первого, царственных покровителей одного из владельцев усадьбы, Нарышкина. Это была своеобразная обзорная площадка, и бюсты к тому же должны были отражаться в небольшом пруду,который образовывался внизу по течению речки Кристательки.   
   
Особа, высыпавшая поначалу в теме массу интересных ссылок,  отчего-то вспылила (интернет, как я уже убедилась,  наполняют не только доброжелательные, но и неуравновешенные люди), зачем-то написала несколько ядовитых  и странных комментариев, затем убрала все свои ответы и исчезла. Меня удивляют люди, пишущие колкости в интернете практически неизвестно кому, и я не могу никак этого объяснить –   то ли они видят  раздражающие их интонации во фразах, в которых на самом деле их нет, то ли ревностно относятся к родным местам, полагая, что  любить и знать их доступно только им одним.
Плохо читаемую  карту 19 века, которую исчезнувшая особа представила как доказательство  существовавшего  подвесного моста, я долго пыталась разглядеть, увеличивая масштаб, но ничего толком увидеть мне не удавалось.
Позднее, когда я спросила у искусствоведа, автора знаменитых книг о достопримечательностях петергофской дороги Сергея Горбатенко о возможном существовании в этом месте подвесного моста, он ответил, что упоминание о подвесном мосте в Сергиевке существует, но точного местонахождения  нигде не указано.

К написанному можно  добавить то, что инженером, создавшим по крайне мере два кованных мостика в сложной системе мостов и плотин на речке  был инженер, композитор и музыкант Алексей Федорович Львов, двоюродный племянник знаменитого зодчего Николая Александровича Львова.
Алксей Федорович  более всего известен как автор музыки национального гимна «Боже царя храни». 

В середине жизни, когда у него возникла возможность посвятить себя музыке,  Львов, тем не менее, не оставил и инженерное дело. В 1833 году, когда в имении Бенкендорфа под Ревелем архитектор Штакеншнейдер возвел Замок Фалль, получивший название от эффектного водопада на территории усадьбы, Львов, нередко выступавший в имении со скрипкой, сделал своему шефу подарок – перекинул мост через ручей. Император Николай отозвался об этом изящном сооружении так: «Львов построил не мост, а перекинул через овраг свой легкий смычок». Этот мост был разрушен в годы Великой Отечественной войны.
Львов участвовал в работах, проводимых в 1839 – 1840 годах в усадьбе Сергиевка, подаренной дочери Николая I, великой княжне Марии Николаевне на свадьбу с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским. Львов занимался сооружением каскада с плотинами и мостами в овраге близ дворца. Неизвестно, сколько мостов возвел Львов – все они утрачены, сохранились только руины опор самого большого моста, построенного в 1845 году, можно только предполагать, что этот мост, как и мост Фалля, имел пролетные строения в виде деревянных арок с железными затяжками и стойками. Львов был одним из первых проектировщиков мостов с затяжками в России.
Думаю, было бы справедливо, если бы у главного моста парка был памятный знак или хотя бы табличка, напоминающая об этом необыкновенно и разносторонне одаренном мастере. 

Здесь, почему-то, не совсем в тему старинного парка мне вспомнились две меточки, которые оставались от вида Ораниенбаумского шоссе на подъезде к Сергиевке – это скульптуры советской эпохи – серебряная гипсовая девушка с книгой недалеко от остановки «Просвещение» и кирпичный осыпавшийся пустой  пьедестал совсем недалеко от дорожки, ведущей вверх к зданию бывшей фермы, на нем, как говорили мне, прежде стоял гипсовый серебряный олень. Ребенком, я старалась представить себе, каким он был бы, если б горделиво стоял над шоссе. Несуществующий олень и  гипсовая красавица, у которой по истечении времени убывали разные детали, но она долгое время еще стойко не покидала своего поста, казались мне загадками тех мест не меньшими, чем сохранившиеся раритеты. 

Здание фермы находится на самой границе усадьбы Лейхтенбергских и Ораниенбаумской колонии.   
Цветов мальвы у одного из окон  первого этажа фермы не было. Но я сразу вспомнила о них. Они жили в моей памяти, я без труда мысленно отыскала картинку с ними. Цветы были посажены под окном на первом этаже ближе к углу, (а сам угол ближний к поселку)  здания, которое называется Фермой, но названия которого мы тогда не знали  и не знали, даже что оно было и что дом имел какое-то иное назначение. Это был просто каменный дом, пожалуй, несколько  странной формы, с каменным фундаментом, выдвигавшемся далеко от стен, внутренним двориком и необычной  аркой с круглым отверстиям над входом, тоже сложенной из  серовато-розового камня. Цветы мальвы здесь я увидела их впервые, были очень красивы –  высокие, с фиолетовыми, розовыми и голубыми цветами с раструбами-граммофонами. 
Здание фермы сильно перестроено, и на старинных фотографиях и картинках узнать его довольно трудно – только по необычной форме  каменной арки.
От фермы можно спуститься вниз к шоссе. А затем и к Финскому заливу. Это все та же дорога, которой мы поднимались от остановки автобуса номер пять, следовавшего от вокзала Старого Петергофа до Ломоносова. 



И на этот раз мы спустились по ней. 

Мы даже добрались до берега Финского залива и были удивлены его запустением и необитаемостью.
Неприятное впечатление произвело и то, что очевидно относится к так называемому «самозахвату территории»,  и по всей видимости, именно к нему относятся огороды, которыми было занято все пространство от Ораниенбаумского шоссе до берега Финского залива. Они производили впечатление запущенных, и необработанных, среди прошлогодней  увядшей, длинной травы, оставшейся после зимы, повсюду их разгораживали заграждения из покосившихся столбов,  и провисшей  между ними  колючей проволоки.
Прежней проторенной  дороги по середине поля было не отыскать, и боковых тропинок тоже не осталось. Почему-то в зрительной памяти моей запечатлелась приятная летняя картинка – зеленый свежий куст осоки, лужа бурой, но  прозрачной воды, словно крепкий чай,  мостики-досочки через нее, мягкая коричневая земля, пружинящая под ногами и сама тропинка, узенькая, мягкая, теплая, вытоптанная в траве. Таких тропок нигде больше не было. Какие-то  странные дорожки или что-то похожее, то начинались, то терялись в  траве.   

Обломок старинной каменной кладки – вот все, что оставалось на берегу Финского залива от колонистского кладбища.
Пустынный берег сильно зарос осокой, и только огромные камни, омываемые  водами залива были все теми же.

Канал, выложенный бетонными плитами, по которому поток воды течет к заливу от Ораниенбаумского шоссе, вырываясь из бетонной трубы, и впадает в залив, тоже, как оказалось,  находится в запустении. Плиты, очевидно, не раз  подмывало весенним паводком и местами сильно  вывернуло.
Я  ясно помнила этот канал новеньким, аккуратно обложенным  плитами, оттого  удивительно было его увидеть в разрухе, словно вдруг совершив невероятный скачок во времени.   
Мы с трудом перешли на другую сторону по обломкам плит и камням в устье и оказались на другом берегу, где по моим воспоминаниям должна была быть дорога к заливу (сбоку от  нее в начале и располагалась каменная скамейка), но   
никакой дороги отыскать не смогли, долго пробиралась среди беспорядочно взошедшего тонкоствольного лесочка, стоящего в весенней воде, и с трудом вылавировали  на шум шоссе.
Уже выйдя на твердую землю, отыскали  что-то,  лишь очень  отдаленно напоминавшее заросшую дорожку и  - о счастье! сбоку осевшую в землю каменную скамью, почти скрытую травой.

Я была рада, что мы так просто отыскали эту скамейку, хотя вряд ли кто-то мог бы ее разрушить или унести за это время.  Хотя,  как знать! Разрушил же кто-то ограждение  из тумб и железных перил на большом мосту с водопадом  через Зеленку, не смотря на то, что они  были совсем новые и очень добротно сделаны!  Диана с трудом поверила, что этот камень и есть таинственная  скамейка, пока я не разгребла вокруг траву и скамейка не явила своих очертаний. 

В этот день было очень жарко, и мы умывались и пили воду из железных колонок всякий раз, как только они попадались нам на пути. Колонки стояли почти на тех же местах, что и раньше, и, к счастью, их было достаточно. На краю поселка, ближе к водокачке, мы услышали  у колонки  степенный и очень интеллектуальный разговор о событиях культурной жизни Петербурга  двух местных обитателей – пожилой дамы и молодого человека, очевидно, соседей. Мы были приятно удивлены, и решили, что дачный поселок населен интеллигентной публикой.   

Водокачку мы  увидели на своем месте, а именно, как и раньше отчего-то заключенную в границы чьего-то садового участка, огороженную забором, и довольно запущенную. Надо отметить, что забором  частного участка она была огорожена столько сколько ее помню, тогда, в давние прежние времена нижние проемы  водокачки  хозяева участка, в нарушении всех понятий о реставрации и  реконструкции заложили стеклоблоками – двойными мутными стеклянными кубиками, какими раньше закрывали световые проемы в общественных туалетах и бытовых помещениях. Сегодня стеклоблоки были отчасти разбиты, отчасти вывались, хотя, признаюсь, не знаю,  какая сила могла бы их разрушить.
Трудно представить и то, как воспринимали люди, захватившие водокачку сам факт приобщения этого удивительного архитектурного сооружения к своему хозяйству. Возможно, они сделали это из лучших побуждений, тем самым защитив его от разрушения вандалами, и именно поэтому не делали никаких попыток самовольного освоения объекта и приспособления его под хозяйственные нужды?
Но что собственно можно было  бы и сделать из водокачки – придорожное кафе в несколько уровней  с обзором  задворков поселка  под названием «У адмирала Мордвинова»? Хотя, почему бы и нет?
Конечно, потому что мое сознание при этом кричит «нет»!
Я не хочу видеть кафе, пусть и самое благородное в стенах водокачки. Мне хотелось бы, чтобы памятник  был приведен в порядок, был хорош, красив, сиял всеми своими кирпичиками и всеми гранями. Чтобы перед ним останавливались экскурсионные автобусы и экскурсоводы проводили благоговейных и восхищенных туристов к подножию красавицы-водокачки и возможно, поднимались с ними  по внутренней лестнице (я не знаю, есть ли там лестница сейчас, была ли она вообще, и в любом случае —  правильно ли было бы ее строить с точки зрения реставрации). И рассказывали об истории Мордвиновки и ее обитателей. Для подъема на  водокачку нужно было бы покупать билетик за символическую плату или опускать пожертвования в кружку с  целью сбора средств на реставрацию памятников.
Скажите, что это напоминает вам фантазии Остапа Бендера  о новых Васюках? Что жалкие средства из кружечки не помогут спасти памятники, и  возможно, даже и не дойдут до них и по пути к высокой цели перекочуют в карманы каких-нибудь чиновников. Что…не знаю, что и сказать.    
Вопрос о том, куда смотрит Государственная инспекция охраны памятников   и вообще о ее полномочиях оставляю открытым. Может быть, за это должна отвечать какая-то другая организация? Мне остается только признать, что вопрос о том, что должно охраняться, реставрироваться и как должно жить здание, имеющее  историческое значение, непонятен для меня и подобных мне  обычных людей. 

Мы сфотографировали огромные дубы,  которые,  как я теперь знала, находятся на территории бывшего имения адмирала Мордвинова. Один из них совсем засох, ветви его были частично отломлены, кора почему-то  снята и он напоминал загадочное дерево из истории о «Сонной лощине» Ирвинга Вашингтона.
Но маленькая  веселая птичка, наверное, малиновка, зарянка, так весело скакала и щебетала в ветвях, что я решила, что ее приветствие -  это хороший знак. 

Мы  вернулись к парку и прошли до самой усадьбы «Собственная дача», принадлежащей наследнику Александру, ставшему потом императором  Александром Вторым.
Мы шли по дорожке от Сергиевки к церкви, здесь были светло от  берез – они росли  сразу по три вместе, позднее моя подруга, архитектор Ира Таранова пояснила, что так вырастают специально посаженные деревца.

Возможно ли, что березовый перелесок здесь создавали специально? Но для меня он остается еще одной картинкой памяти – здесь я стою у  их подножия,   совсем маленькая,  одетая как гном – конечно, не в костюмчик гнома, а в детский костюмчик, в котором все же присутствует что-то гномье – шапочка- колпачок, кофточка и брючки. Папа привез два таких костюмчика из заграничной командировки – красный и… зеленый, а может быть и синий. Не помню! Э, да это и вообще другой костюмчик! Те были с шапочками с помпонами. Хочется написать «пумпонами», но компьютер исправляет.

За березами открывается церковь  и – о чудо! В тот раз, когда я была здесь, она была  покинута и заколочена. Сейчас церковь обнесена забором, калитка распахнута, на воротах надпись: «Храм открыт». Церковь в лесах, она стала больше и значительнее. К  двери храма ведут деревянные  мостки, устланные ковром. Поднимаемся в церковь – и чудесно –  в просторном, светлом помещении  церкви весь пол устлан разными коврами. На белых стенах иконы. Свет свободно льется из окон и из люкарн в высоком купольном пространстве.

– Боже мой, – думаю я, – какое счастье! Мысленным взором я вижу последние кадры своего будущего фильма о Сергиевке. Я уже  успела придумать себе, что будет такой фильм, чтобы мне по этому поводу не говорили на киностудии. Да я и сама смогу его снять. Если постараться.  Сейчас снимать можно даже фотоаппаратом. Это будет любительский фильм, так что же с того, зато он будет.
Я ставлю свечи в упокоении моих родных, которые жили  здесь и любили эти прекрасные места.
«Вот тот мир, где жили мы с тобою. Ангел мой, ты  видишь ли меня?»
Последние кадры воображаемого фильма – слова об этом возрожденном храме, горящая свеча, птица, летящая над Финским заливом над тем берегом, где было скромное кладбище и исчезающая в небе.
Наверное,  при прочтении эти слова  кажутся обычным, или может быть даже  банальными.  Но у меня все равно наворачиваются на глаза слезы. Я вижу эту свечечку, и  белую птицу над заливом, и душа моя воспаряет высоко и проникается торжественной печалью и особым счастьем этой минуты. Они столько раз бывали здесь, как радостно удивились бы они открытому храму!         

Открытая, возрождающаяся церковь Святой Троицы  – это лучшая страница этого путешествия.
Мост от церкви до дворца Собственная дача,  как потом я прочитала, впрочем, это  и так понятно, – послевоенный. Прежний, с перилами и вазами был разрушен.
Помню, раньше, когда мы шли по мосту, хотя он и был тогда новее,  одна бетонная плита качалась, и было и  жутко, и интересно, потому что всякий раз забывалось, какая именно качается.  Аттракцион! Перила тогда представляли собой  открытый   железный каркас,  и хотя мост был  на мощных кирпичных опорах, перекрытых бетонными плитами, от глубины оврага по обе стороны моста  захватывало дух.
Сейчас  перила моста дополнены железными листами, и можно спокойно любоваться глубиной оврага  или вообще не обращать на него внимания. Ни одна плита больше не вздрагивает под ногой.

Дворец наследника, будущего императора  Александра Второго поразил своим запустением. Он казался меньше, чем раньше, и хотя секрет, скорее всего,  был  лишь в том, что это я выросла, все равно трудно было представить себе, как размещалось в нем то тонкое, изысканно  продуманное великолепие мебели и предметов  быта высокопоставленных особ, населявших его.
Как описывает это Юхнева Е.Д. в книге «Из Петергофа в Стрельну по Царской (Нижней) дороге XIX век»:
 « При Екатерине II пришедший в ветхость дворец в 1770-х годах был перестроен архитектором Ю.М. Фельтеном. Используя стены старого, довольно скромного по отделке здания, А. И. Штакеншнейдер в 1843 году полностью изменил его внешний и внутренний облик. Дворец был отделан заново, впоследствии над ним надстроили третий, мансардный этаж.
   Собственная дача предназначалась для наследника цесаревича и открыла новое направление в русской архитектуре середины XIX века, так называемое второе барокко (необарокко). Этот один из самых распространенных в 40-50-е годы стилей стал очень популярен при строительстве особняков.
А. И. Штакеншнейдер выбрал для этого загородного дворца стиль Людовика XV (так именовался тогда стиль рококо), напоминавший наследнику престола о золотом веке дворянства. Отделка стен, мебель, картины, фарфоровые сервизы и статуэтки – все было выполнено в этом стиле. Даже посуда, хранящаяся во дворце, строго согласована с общим стилем. Особенно хорош был чайный севрский сервиз с изображениями знаменитых фавориток французских королей. Дворец воспринимался, по выражению фрейлины А. Ф. Тютчевой, как «драгоценная безделушка роскоши и изящества».

   Войдя во дворец, мы попадаем в вестибюль, весь обшитый резным буком. На первом этаже находились камердинерская, уборная Александра II, его кабинет, столовая, желтая и голубая комнаты. Кабинет чрезвычайно напоминал кабинет Петера I в Большом Петергофском дворце: полы наборного паркета, двери черного и других ценных пород деревьев с великолепными инкрустациями, севрские и саксонские вазы, тонкой резьбы мебель, шкафчики и этажерки Буль. На стенах - картины Ванлоо и Ватто.
На верхний этаж вела великолепная лестница с перилами резного бука, похожая на центральную лестницу Большого Петергофского дворца. Комнаты этого этажа не менее замечательны: библиотека, кабинет Марии Александровны, гостиная, спальня, ванная и камер-юнгферская. В гостиной портреты Павла I и его семейства кисти Т. А. Нефа. В спальной находилась роскошная кровать под балдахином; над нею чрезвычайно изящное, вырезанное из слоновой кости изображение Божьей Матери. Тут же помещалась витрина со старинными туалетными вещами, служившими, по преданию, императрице Елизавете. Ванную комнату с мраморным бассейном украшала большая стенная фреска «Триумф Галатеи». Долго можно было бы перечислять все, что раньше находилось в этом дворце-игрушке».

 Впрочем, дворец был практически воссоздан из руин, и сейчас являет собой реконструкцию, копию.
Современные интерьеры, фотографии которых один из «знатоков» опубликовал в альбомах интернет-группы, поражают еще больше, чем следы разрушения фасадов.
Мерзость запустения – единственное словосочетание, которое применимо ко всему этому.  Их автор так и  поименовал их «ужас 1», «ужас 2»,  «ужас 3» и даже  пронумеровал все эти ужасы.

Ужасом выглядел и мост по левую сторону от дворца. Он все так же, как и много лет назад, имел в центре квадратную дыру, и как ни удивительно, все так же, как и много лет назад,  часть его занимала огромная куча угля. Под мостом, в крайних опорных кирпичных стенках виднелись неизвестного назначения  проемы, заполненные битым кирпичом и мусором. О  мостах в литературе говорится, что они восстановлены заново после военной разрухи. И мост, который ведет от дворца к церкви Святой Троицы, на старинных фотографиях действительно  выглядит иным,  чем сейчас, у него массивные каменные перилами, украшенные вазами.
А вот  про второй мост сказать что-то  определенное трудно – особенно об этих странных нижних проемах, которые так  и хочется принять за начало подземных переходов, хотя лучше бы, что бы они не были засыпаны мусором.          
Поразительно было увидеть и то, что каменная  парадная лестница, поднимающаяся от нижнего водоема к дворцу, в верхней части своей была словно  переломлена пополам. Случайно проехавший здесь  трактор или самосвал, прогуливающийся слон или динозавр вряд ли смогли бы нанести такие увечья  камню. Оставалось предположить, что грунтовые воды размыли и разнесли площадку лестницы, хотя и это кажется невероятным…Может быть все же динозавр… 
Как описано у Юхневой:
«От северного фасада дворца спускается красивая каменная лестница с несколькими площадками, на которых раньше стояли чугунные корзины с цветами. При спуске открывается вид на обширный партер со статуей мраморного Амура с рыбкой работы скульптора Н.Пименова. В середине сада, перед дворцом, - прямоугольный пруд, по откосам берегов которого радовали глаз гирлянды из искусно подобранных цветов разных оттенков. Тут же внизу были устроены два красивых фонтана. Сад продолжался до Ораниенбаумского шоссе и заканчивался у самого моря».
Сегодня нет и следа  от фонтанов и статуй. Обходим дворец  и видим двух печальных маленьких львов, спящих на крыльце. Время  почти совсем стерло их очертания. В садике у  южного фасада  тоже нет ни статуй кавалеров-музыкантов, ни цветов. Впрочем, я их никогда не видела раньше. Лестница, правда, была цела. А что за сад продолжался до самого Финского залива, даже трудно себе представить.
« У противоположного, южного фасада дворца - цветочный партер, окруженный тенистыми деревьями. Вдоль главной дорожки садика стояло 8 мраморных статуй, изображавших придворных кавалеров с различными музыкальными инструментами. Посреди парка рос вековой ветвистый дуб, на котором был укреплен черепаховый щит с инициалами Александра II и его супруги Марии Александровны.
С восточной стороны дворца был сделан боковой вход, по сторонам которого установили мраморных львов, копии с оригинала скульптора А. Кановы. По правую и левую стороны дворца перекинуты через овраги красивые мосты».

Мы дошли от усадьбы «Собственная дача» до самой платформы «Старой Петергоф» и я пропустила, очевидно, то место, где дорога должна была сворачивать вниз, к автобусной остановке « Просвещение»,  к желтому магазину внизу, напротив нынешнего монастыря, в ту пору бывшему  складом, но вначале надо было миновать небольшой поселок. 
Там, на  самом берегу пруда когда-то стояла необыкновенная деревянная резная готическая  дача Крона с флюгерами на башенках. Даже тогда, когда я не знала
( а узнала я это уже в девятой мастерской ЛенНИИПроекта, придя туда после окончания архитектурного факультета)  кому принадлежало  это строение, его нельзя было ни запомнить.
Так странно было увидеть чертеж с подробно вычерченным зданием,  где все, что видится глазу в перспективе, выпрямлено и разложено фронтально, и кажется  почти  неузнаваемым, но вдруг становится понятно, что это здание тебе давно знакомо. 
 Известно, что позже дача Крона сгорела, но опустевшего места  я тогда  не видела, и поэтому она так и стоит в моей памяти, с башенками и флюгерами на берегу пруда.
Совсем незнакома я почему-то  с другими деревянными зданиями, принадлежавшими известным петербургским фамилиям  Крона, Сан-Гали, Бенуа на берегу Финского залива, совсем неподалеку.
Огромное  чистое как хрусталь стекло в деревянной раме, чтобы через большое  окно можно было любоваться Финским заливом… так описывал архитектор Леонтий Николаевич  Бенуа свои поиски прекрасного – куда там кособоким  картонным и пластмассовым изыскам, которые  настойчиво предлагают дизайнеры  современных строительных магазинов!

В книге  Сергея Горбатенко «Петергофская дорога» об этом написано так:

«В начале 1860-х годов часть бывших деревенских земель, примыкавших к территории Собственной дачи, перешла в руки некоего Богдана Федоровича Небо. Он устроил здесь собственное имение «Елизаветино» ( дачу для него спроектировал В.А.Шретер), и разбив территорию на мелкие участки, стал их распродавать. Несколько, на самом берегу моря купили представитель знаменитой семьи архитекторов и художников Бенуа. По проекту Леонтия Николаевича Бенуа были возведены по крайне мере три из них: его брата, морского офицера  Михаила Николаевича, его собственная и его зятя А.Э.Мейснера. Обратимся к воспоминаниям самого архитектора: 

 «Летом 1890 затеяли мы с Сашей Мейснером приобрести место на берегу залива  в Бобыльске и построить дачи. У  Б.Ф.Небо купили место, попавшее ему во владение после разорившегося рыбака Михайлова. Новый владелец разбил его на участки.  Мы приобрели два участка с берегом.
Я решил построить дачи одинакового плана, но визави, т.е. сделав планы, снял кальку и повернул на другую сторону. Этим мы избежали необходимости видеть кухни друг друга. Вся идея плана заключалась в том, чтобы расположить жилые комнаты, и главное, детские таким образом, чтобы защитить их от ветров и повернуть к солнцу. Заслоняться от него особенно в нашем климате, не следовало.  Да и нигде в мире вы не встретите, как у нас, дач, густо засаженных деревьями, не пропускающих животворящего луча солнца, что порождает тьму и сырость в помещениях.

Наши дачи вышли очень удачными, живописными и уютными, а ко всему еще и поместительными. В гостиной большое  цельное зеркальное стекло вставлено прямо в раму, которая не отворялась. Это  было сделано для того, чтобы при сильных северных и северо-восточных ветрах можно было сидеть в тепле и любоваться бушующим морем. Нижний этаж был срублен из круглых чистых бревен, верх обшит в виде фахверка. Крыша гонтовая. Все деревянные детали не крашены, а покрыты олифой, что придало дачам иностранный вид. У берега забили сваи, вынули грунт и развезли по месту, подняв таким образом всю площадь участка на один аршин. Это оберегало нас от больших наводнений. Осенью 1890 года, когда только начинали постройку, было сильное наводнение: буквально все место было под водой. Потом уже такого не случалось, хотя вода и посещала нас, но только разливаясь лужами и приплеском волн…
К 1891 году мы переехали. Позже произошли дополнения и разные пристройки в обеих дачах, чем и была достигнута известная разница в них…
… На следующий год брат Михаил купил себе место рядом, и я ему построил дачу несколько больших размеров с башней. Стиль взял несколько иной, придерживаясь мотивов фронтонов на английских домах из Неша. Все остальное было отделано в том же духе, что и наши дачи. При въезде у ворот поставили домик с прачечной и баней, которой брат угощал любителей банного режима».
Дача М.Н.Бенуа и ее оранжерея, построенные в 1892 году сохранились (Приморская ул., дом 8, корп.4). Дачи самого Л.Н.Бенуа и А.Э.Мейснера сгорели в 1919 году. К востоку от них расположены перестроенные дачи Сан-Галли, Крона и Груббе (Приморская  ул. 8. корп.1. 2. 3). В этих зданиях до войны существовал санаторий работников Просвещения, для которых старые дачные сады были объединены прямыми аллеями».
 
« Западнее Старого Петергофа лежат земли деревни Бобыльской. После реформы 1861 г. крестьянские земли деревни подверглись разделу, часть их перешла в руки некого Богдана Федоровича Небо. Он устроил здесь собственное имение "Елизаветино" и, разбив территорию на мелкие участки, стал их распродавать. Несколько, на самом берегу моря, купили представители знаменитой семьи архитекторов и художников Бенуа. По проекту Леонтия Николаевича Бенуа были возведены по крайней мере дачи на трех из них: его брата, морского офицера Михаила Николаевича, его собственная и его зятя А.Э. Мейснера. Дача М.Н. Бенуа и ее оранжерея, построенные в 1892 г., сохранилась. Дачи самого Л.Н. Бенуа и А.Э. Мейснера сгорели в 1919 году. К востоку от них расположены перестроенные дачи Сан-Галли, Крона и Грубе (Приморская ул., 8). В этих зданиях до войны существовал санаторий Союза работников просвещения, для которого старые дачные сады были объединены прямыми аллеями. Санаторий дал новое имя этому предместью Старого Петергофа - оно стало называться поселок Просвещение. Ныне будки и разномастные ограды участков местных огородников полностью разрушили красоту этого приморского дачного пейзажа.
    Главной достопримечательностью Бобыльска является подворье Серафимо-Дивеевского женского монастыря, построенное в 1904 - 1911 годах по проекту епархиального архитектора Н.Н. Никонова. Серафимовский храм представлял собой средних размеров пятикупольное здание с высокой колокольней. Проект церкви был исполнен в "русском стиле". Территория подворья по данным 1913 года охватывала около 1 га и, кроме храма, на ней находились: деревянная церковь во имя иконы Божией Матери "Умиление", двухэтажная гостиница, деревянные служебные постройки, баня, сараи и прочее - всего 13 зданий. Царь Николай II особо почитал св. Серафима, и подворье Дивеевского монастыря строилось специально по царскому указу. Неподалеку отсюда находилась скромная царская дача. Именно здесь появился на свет цесаревич Алексей. С Дивеевским подворьем связано еще одно важное событие. Именно здесь 1 (14) августа 1914 года Царь узнал о начале I Мировой войны.
    В 1932 году подворье было отнято у церкви. Утрачены все архитектурно-художественные особенности и убранство храма, полностью уничтожены надворные постройки. Во время войны здание храма значительно пострадало. В 1952 г. оно было передано Петродворецторгу для утилитарного восстановления под торговые склады. В здании храма утрачены пятиглавие и колокольня, наружная и внутренняя отделка, перестроены алтарная апсида и вся верхняя часть. К северному фасаду пристроено здание угольной котельной с трубой, расположенной вплотную к храму, и высотой несколько меньшей, чем бывшее пятиглавие и колокольня. Рядом с храмом, на месте прекрасной царской дороги к заливу устроена городская свалка. В 1990 году здание получило статус памятника истории и культуры местного значения, что, впрочем, не улучшило его состояния».
Но к  рассказу о даче Крона на верхней террасе я еще вернусь. 

Платформа «Старый Петергоф» была обнесена решеткой от безбилетников, это производило удручающее впечатление. В стране, где безнаказанно воруют миллионами, в то же время жестко контролируют жалких плательщиков билетов на электрички и кругом понастроили на них силки и капканы.
Позднее я увидела  все в той же моей любимой  группе «Петергоф в старых фотографиях»  старинные  фотографии Старого Петергофа – как ни удивительно с переходом по верху, и с деревянным зданием самой  станции, и уж само собой безо всяких турникетов. Мне смутно помнилось  деревянное здание на станции –  быть может, оно и в самом деле  сохранилось до того времени, когда мы ездили по этой дороге в семидесятые?       
Нам с Дианкой было лень идти далеко в обход ко входу с турникетами и хотя билеты  у нас были, мы  подтянулись к краю платформы и просочились через край ограды. Солнышко уже было предзакатным, но ласково и нежарко  золотило станцию и окрестности.
Я помнила Старый Петергоф детства. Мне даже кажется, что я помню Старый Петергоф за железной дорогой с его универсальным магазином, большим, двухэтажным.
И помню зеленую дачу недалеко от станции – здесь мы один год снимали комнату с верандой – бабушка Аня уверяла, что именно здесь я научилась ходить. И помню, как однажды вечером поднялся переполох из-за упавшего с потолка огромного паука – правда ли это, или показалось – паука не нашли. Может быть, от этого я до сих пор  и боюсь пауков?
И  помню маленький  пучеглазый  автобус с плоской мордочкой.       
И  как мы с мамой гуляли вдоль  длинного канала, и нашли в дупле спящего, как мне казалось, воробушка. Мама взяла его в руки, и далеко подкинув, сказала, что он улетел далеко, за канал, в березовый лесок. И я  и правда тогда поверила, что улетел.