Михаузен Иванович

      Обеденный перерыв для любого работника, особенно если он трудится на заводе, дело святое. Рабочие чинно разворачивают принесенные из дома свёртки с харчами, которые по-шахтёрски именуют тормозками. Есть и заводская столовая, но охочих ходить туда немного. Еда сопровождается игрой, чаще всего в домино, носящем простецкое название «козёл». Люди с повышенным интеллектом предпочитают шахматы. Горе тому несчастному, кто невзначай включит станок, или ещё хуже, застучит молотком. Со всех сторон начинают доноситься осуждающие крики и ругань. Самые безобидные из них звучали, как «Обмотай молоток тряпкой!»
      Единственным человеком, которому допускалось нарушать тишину обеденного отдыха, был Михаил Иванович. Более того, это даже приветствовалось, потому что всякий раз он рассказывал какую-либо забавную историю, в центре которой был он сам. Это был мужчина лет пятидесяти, хотя выглядел старше, весельчак, балагур и выпивоха. Ничем вроде не отличался от многих других, но стоило ему открыть рот, как все заслушивались в восхищении от его удивительной и весёлой фантазии.
      Обычно дядя Миша приходил с войлочным ковриком, неспешно укладывал его на верстак и удобно располагался на нём. Незамедлительно подтягивалась аудитория с табуретками, стульями или просто ящиками, перебрасываясь шутками. Выждав паузу, Михаил Иванович широко улыбался, обнажая редкозубый рот, и начинал травить очередную историю.
      На этот раз он пришёл без коврика. Выглядел растерянным, печальным и всем своим видом являл неизбывную тоску. Для такого весёлого человека, как Михаил Иванович, это было потрясающе. Вокруг него моментально сгрудилось много народа, и посыпались вопросы: «Что случилось, дядя Миша?» А он только горестно вздыхал и отмалчивался. Должно быть, случилось что-то трагическое и непоправимое.
      Наконец Михаил Иванович начал говорить, едва сдерживая слёзы:
      - Ну ладно, дочка ещё молодая и глупая, но как могла додуматься до этого старая дура, моя Глаша?
      - Так что же произошло? – донимали любопытные.
      - Окна моего дома выходят прямо на улицу, распахнуты настежь, а эти дуры положили на подоконник все свои украшения: кольца, серьги, браслеты, колье и кулон. Какой-то хмырь проходил мимо и цапнул их. Всё, что наживали всю жизнь, пошло псу под хвост.
      Пронёсся шквал советов от обращения в милицию до предложения хорошо поискать дома. На это Михаил Иванович лишь безвольно махнул рукой.
      Безусловно, потери для семьи колоссальные. Моментально сколотили делегацию, чтобы утешить тётю Глашу, дядимишину жену. Она работала на том же заводе в гальваническом цеху.
     Тётя Глаша крайне смутилась при виде пришедших к ней мужчин.
     - Зачем пожаловали, ребята? – удивилась она.
     - Чтобы выразить вам сочувствие по поводу постигшего вас несчастья, - картинно выразился Слава, глава делегации.
     - Какого такого несчастья? – забеспокоилась тётя Глаша.
     - Да пропавшие колье, кулон и прочие драгоценности.
     - А откуда вы узнали? Мой Миша рассказал?
     - Конечно. А кто ещё?
     - Тогда я вас поздравляю! – воскликнула тётя Глаша больше не в силах сдержать счастливый смех. - Вы же сами называете его Михаузеном. Он и есть Михаузен. У нас отродясь не было никаких драгоценностей кроме дочкиных серёжек и моего кольца.
     - Ну что, Иванович, потешился? Какие ещё сокровища у тебя спёрли? Случайно, не те, которых не было? – упрекнула его делегация.
     - Это вам Глаша наплела? Слушайте больше бабу! Она никогда в своих промашках не признается.
     Говорит с напускным возмущением, а на морщинистом лице играет довольная усмешка. Тут и остальные присоединяются к нему со своим дружным смехом. Ловко он их разыграл!
     Михаил Иванович был рассказчиком занятным и с неистощимой выдумкой. Но далеко не всё в его рассказах было правдиво. Другими словами, он любил привирать. За это и получил прозвище Михаузен с намёком на известного барона. Когда его ловили на вранье, то не было случая, чтобы он не выкрутился, горячо доказывая свою правоту. «Я всегда говорю исключительно правдивую правду, как в газете «Правда», - запальчиво изрекал он. Однако его категоричность была напускная, и это выдавала лёгкая усмешка на краях губ.
     Дядя Миша работал в том цеху, где и его жена. Там преобладали женщины, а его тянуло в мужскую компанию, которую он находил у нас в сугубо мужском коллективе. Рассказывал он интересно и вдохновенно. Темы были неисчерпаемы. И неважно, что рассказы зачастую противоречили сказанным прежде. Как правило, они блистали неподражаемым юмором и окрылялись фантазией.
     Остаётся сожалеть, что все рассказы Михаила Ивановича имели только устную форму, поскольку он их никогда не записывал. Что бы знали о бароне Мюнхгаузене, если бы его рассказы не записал писатель Распе? Ровным счётом ничего. Однако в некоторой степени нашему Михаузену повезло в том, что мизерную часть его повествований довелось услышать мне. И я в силу своих скромных способностей постараюсь их сохранить для истории.

                ВЫЗОВ В КРЕМЛЬ

     - Сижу я в своём кабинете в губернском ЧК и допрашиваю одного махрового махновца, отпетого бандюгана. Сидит напротив меня и зыркает недобрым взглядом из-под низкого лба. Он, естественно, отпирается от всех обвинений и улик. Скользкий гад, как уж. Однако и я не лыком шит. Когда бандюга допёр, с каким следователем имеет дело, то сразу раскололся и стал давать показания. В это время в кабинет входит дежурный со свежей, ещё не успевшей остыть, телеграммой. Читаю её и не верю своим глазам. В телеграмме сообщается, что мне немедленно следует прибыть в Кремль для выполнения особо важного задания. Телеграмму лично подписал Ленин своим размашистым росчерком…
     Не успели все удивиться и восхититься сказанным, как подал голос Юра Сорокин:
     - Дядя Миша, когда ты родился?
     - Что за вопрос? Всем известно, что я родился пятого ноября 1917 года. За два дня до октябрьской революции.
     - В таком случае, если бы Ленин захотел послать тебе телеграмму, то он должен был адресовать её в детский сад, - заключил Сорокин под гогот публики.
     - Так садик был не простой, а для чекистов, - выдвинул догадку Саша Кралин.
     Прошла вторая волна веселья.
     - Охальники! – мягко возмутился Михаузен. – Думаете, что меня приловили? Может быть,  не Ленин, а кто-то из его дружков. Например, Троцкий или этот, как его… с пьяной фамилией… Бухарин.
     - Иванович! А не Сталин прислал тебе телеграмму? – заикнулся Коля Агеев.
     - А что, возможно, что и он, - невозмутимо отвечал рассказчик.
     - Дядя Миша, телеграмма сохранилась? – вмешался я.
     - Жаль, но нет. Я долго носил её в нагрудном кармане, под сердцем, пока её не пробила белогвардейская пуля, а я получил смертельное ранение, - насупился он.
     - А что было дальше? – попытался Слава вернуться к рассказу.
     - Вот этого вы и не узнаете. Раз вы мне не верите, то рассказывать дальше нет никакого смысла.
     - Верим! Верим! – дружно загалдели со всех сторон.
     Но Михаузен слез с верстака, свернул коврик и с гордо поднятой головой покинул цех.
     Так мы никогда и не узнали, чего от него хотел Ленин со Сталиным.   

                РУССКИЕ НЕ СДАЮТСЯ!

     - Михаил Иванович, верно, что во время войны ты был лётчиком? – спросили любопытные слесари.
     - Верно говорите, товарищи. Но ещё и танкистом, артиллеристом, связистом и разведчиком. Так с кого начнём?
     - Давай с лётчиков.
     - Тогда слушайте. Я служил в лётной части техником-механиком, ремонтировал самолёты. Прилетают летуны с боевого задания, а самолёты у них разбитые в пух и прах. Сразу принимаюсь за дело, где-то штопаю, клею, рихтую, и вновь они как новенькие. Ко мне всегда лётчики выстраивались в очередь, даже была предварительная запись. Все говорили, что у меня золотые руки. Однако самому мне это дело надоело, и меня потянуло в лётчики. Немного подучился и вскоре летал не хуже аса. У меня уже был опыт. Когда мне было десять лет, или чуть больше, в наш колхоз прилетел кукурузник. Пока лётчика угощали обедом, я забрался в кабину самолёта. Быстро разобрался, где какие кнопки, рычаги и ручки. Завёл мотор и поднялся в небо. Селяне с ужасом повыскакивали из хат, что-то кричали мне и махали руками. Думали, что мне хана. А я сделал несколько кругов над селом и благополучно посадил самолёт в том месте, откуда его взял. После этого случая меня звали в лётчики, а моя душа стремилась в артисты.
     В первый воздушный бой моего Яшку, как я назвал «Яка», окружили четыре «Мессера». Изворачивался, как мог, но после прямого попадания снаряда меня выбросило из кабины. Лечу и матерюсь на весь белый свет. В пылу боя я сбросил парашют, а сейчас он здорово пригодился бы мне. Прощаюсь с жизнью и вспоминаю северного пушистого зверька под названием песец. В этот момент подо мной как раз пролетал один из «Мессеров». Вот ему на плоскость я и свалился. Ухватился за какую-то железяку и держусь всеми силами. Из кабины на меня злобно смотрит немецкий лётчик, рыжий и морда чисто фашистская. Я ему говорю: «Камрад, пусти меня в кабину. Не дай погибнуть. Можешь взять меня в плен, если хочешь». А он вместо этого стал махать крыльями, стараясь меня сбросить. Фашист, одним словом! Но со мной такой фокус не проходит. Такое зло меня взяло. Пополз по-пластунски к хвосту. Из других самолётов немцы хотели снять меня пулемётной очередью, но побоялись сбить своего.
     Затем немцы развернулись в сторону своего аэродрома, и мой тоже. Я ухватился за руль поворота, поднатужился и развернул его в нашу сторону. Лётчик попытался повернуть самолёт, но я держался крепко и не давал ему это сделать. Все его попытки оказались безуспешными. Я показал этому немцу, кто из нас настоящий лётчик. Поворачивая руль, я управлял самолётом, как хотел. В конце концов, я вырулил его к нашему аэродрому, и выпустил руль лишь тогда, когда колёса коснулись земли.
     За этот подвиг меня хотели наградить орденом, но я отказался: был молодой и глупый до скромности. А на «Мессере» я несколько раз летал к немцам на разведку, пока меня не сбили наши.
     - Михаил Иванович, говорят, что русские не сдаются, а ты готов был сдаться немцу в плен, - засомневался Володя Легкодух.
     - Это была военная хитрость. В действительности я взял немца в плен, а не он меня.
     - Иванович! А на ядре к туркам ты не летал? – оживился Сорокин.
     - Чего не было, того не было. Врать не буду, - ответил Михаузен с достоинством.

            Продолжение: http://www.proza.ru/2012/10/18/789