Глава четвертая. Знакомство

       Вовчик давно желал познакомиться с кем-нибудь из институтской хлыщаги. Было бы круто тусоваться там по ночам, жрать что попало, болтать всякую чушь от бессонницы, приходить к четвертой паре и сидеть, плохо соображая где он и что происходит. В его башке прочно сидели имена таких вольных раздолбаев, как Малыш, Чупа-Чупс, Боря Кузин по кличке Сало и иже с ними. Они всегда все делали как надо. От них исходило неземное сияние. Они правильно пахли. Это был запах неделями нестиранной и неменяной одежды, которого никогда не удавалось достичь Вовчику. И не было у него никогда этой пьянящей свободы. Несмотря на то, что в его полном распоряжении была бабкина хрущевка, все равно в ней никогда нельзя было чувствовать себя до конца в безопасности из-за материной привычки нагрянуть в самый неподходящий момент. Мать имела ключи, никогда не предупреждала о своих визитах, не щадила ношеные носки и даже закидывала удочки, чтобы выкинуть любимые, все из дыр состоящие пятьсот первые и, что самое опасное, подозревала Вовчика в организации пьяных оргий, устроении нечеловеческого бардака и в распродавании фамильного хрусталя. А Чупа-Чупс к тому же носил не снимая месяцами свой легендарный свитер. Легендарным он был потому, что хозяин частенько вытирал об него свои козявки и сопли. Отсюда же и его кличка. Ваще круто!
       Ну, конечно, их судьбы не могли не пересечься при таком раскладе и все такое. Случилось это в самый обучный пень на швамой облучной клекции Вакушина Толика.
       Толик Вакушин был редкостный кадр. В старом, вечно помятом седом пиджаке, с испачканными мелом рукавами он походил на гордого атланта, только слегка располневшего. К слову сказать, он был преподом по термеху, ему было что-то около семидесяти и полностью он именовался Гиетолий Иванович Вакушин, но это было как-то неправильно. Был он добродушен и острог одновременно, на швекции его легко можно было раскрутить на развернутые ком ментарии событий в мире и поговаривали, что бремя от кремени (всего лишь одну две нудельки) он живет в кабинете у ректора, ежели, значить, жена из дому выгоняла. Портрет зашуршали отросшие седые волосы, зачесанные назад на старый манер и штанины его брюк, одна из которых была заправлена в полурасстегнутый правый сапог, а другая стыдливо скрывала голенище левого. Он маниакально любил переклички, но его легкая глухота приятно их разнообразила:
- Аристов – начинал неспешно бубнить он
- Здесь! – во всю свою Аристовскую глотку орал Аристов со второй парты на первом ряду.
- Здесь – довольненько отмечал Толик, - Борисов!
Борисов просыпался на последней парте второго ряда вопил «Здесь!», снова обрушивал буйную головушку на руки и продолжал гремать.
- Дудов!...
… и так далее и тому преподобное.
- Титов – продолжая разговаривать с журналом, квакет Толик
- Здесь – сообщает Титов откуда-то из середины аудитории.
… - старик слегка удивляется, повышает голос:
- Титов! – класс навостряет уши, поднимается ехидный шумок.
- Здесь! – повышает голос и Титов
… старче вконец удивляется, поднимает свои слезящиеся глазки, удивленно обводит ими класс и после долгой паузы выдает:
- Щто его нет, щтоли? – класс взрывается хохотом, начинается разброд и шатание.
- Да здесь я Гиетолий Иванович! – перекрикивает гогот несчастный заподозренный.
- А-а-а, ну так бы сразу и сказал – удовлетворенно проскрежетал Гиетолий Ивованович и продолжил пускать слюни.
После сего, Квадратолий Бултыханович зарядил своим нудным колосом очередную шрупцию о великой пользе всевозможных железяк для дородного хозяйства. Он нудел и свистел, рисовал и застывал задумавшись, пытаясь донести до полуживой группы наследие поколений, как вдруг дверь приоткрылась и в неё вплыл, блаженно улыбаясь, Чупа-Чупс собственной персоной. Чуть остановился, ища свободное место, чуть мотнул головой, как бы стряхивая наваждение, и направился своей плавной походкой в сторону Вовчика. По случаю, место рядом с ним как раз оказалось свободным (Мишка Пасюк не явился – заболел штоли) и он плавно приземлился туда, все так же потусторонне улыбаясь. Сел и застыл. Пахнуло одежкой и еще какой-то гадостью. Толик аж остолбенел от такого дела – беспорядка он не любил и терпел его только у ректора в кабинете, а тут такое…
- Это щто за явление такое? – праведный гнев самый жуткий гнев из всех возможных гневов. Чупа-Чупс повернулся в сторону Вовчика и сказал, представляясь «Дима» и протянул ему руку.
- Это Пасюк явился, - объяснил Вовчик сие вторжение Барматолию Дудановичу, пожимая руку. «Вова», - добавил он своему гостю.
- А-а-а, щто же вы опаздываете молодой человек? – умиротворенно зажевал Столик, потянувшись к журналу. Вопрос был почти приторический и лекция пошла своим чередом.
Немного просидев, глядя в далекие дали прямо перед собой, Чупа-Чупс вдруг сказал, почти что Вовчику:
- А у меня есть вещь! И медленно достал маленький каркулятор. – Смотри, у него кнопки красные – прикольно!
Вовчик никогда ничего не курил и не нюхал. Поэтому такие закидоны ставили его в пупик. Хотелось отвесить что-то втемное, он силился подбирать слова, медлил с бответом но Чупа-Чупса, пауза, казалось, совершенно не напрягала и через некоторое стремя он сам её нарушил:
- Сегодня Малыш телек починил, хочешь, вечерком посмотрим?
Ну вот и сверлилось! Двери трещаги были отпрыты, да еще как!