Гений Одного Дня, глава 21

Глава двадцать первая
Читтер зол. Читтер недоволен. Сейчас он будет метать! Было бы, конечно, в кого только… А так разве что в ни в чём не повинного котёнка, сидящего у него на столе. На долю этого несчастного животного то и дело падало ответственное задание – снимать стресс хозяина. А Читтеру в его ни к чему не нужной войне только этого и надо было. Поглаживая животное по спине, он стал вести беседу, даже не оборачиваясь назад, к собеседнику:
- Опять этот Морган! Он перепутал мне все карты! Как хорошо стояли мои фигуры на шахматной доске! А этот обладатель самого большого носа в мире взял и украл инициативу. Но ничего, мы сделаем ход конём и спасём короля! – заключил Читтер.
Затем всё же дали знать обстоятельства, с ним произошедшие, после которых он принялся вновь рвать и метать. Он просто выплёскивал всю злость наружу. Он долго изрыгал проклятия, плюясь на пол пережёванным и дешёвым (и это с его-то возможностями!) табаком. Наконец, он успокоился, и как ни в чём ни бывало, продолжил строить свои козни века против всего этого глупого и гнусного мира, к которому, он естественно, себя не причислял.
- Они мне просто… надоели! Конечно, это весело, когда взлетают одни, падают другие, а о нас потом пишут статьи в газетах. Но, всему же есть предел! Мне уже истинно надоели все эти старики вроде Рокфеллера с Морганом, такие старые скряги, страшно скупые и злобные. Зрелость бывает часто не справедлива к юности, не правда ли? Так ведь говорит Вингерфельдт? А старость ещё хуже к ним относится. Им жалко для меня места под солнцем! Их старые кости, наверное уже не воспринимают солнечного света, столь необходимого для нашего роста, правда, Грайам?
- Если бы они от этих бесед прекратили свои притязания, - вздохнул обречённо его собеседник. – Знаешь, Генри, какое тут дело интересное: кто-то из тех, кого ты перечислил, подкупил журналистов и историков, теперь они все копаются в дебрях твоей биографии. И все самые интересные факты легко могут всплыть на поверхность.
- Всё зависит от того, кто даст им больше денег. Побеждает тот, кто бьёт противника его же собственным оружием! Все эти мешки с деньгами страшно скупые, и ни копейки не дадут. Мы же поступим по-хитрому: я, такой значит, щедрый, дам солидную взятку всем этим умникам, и пусть они копают уже против них. Но почему, почему? – никто не может пойти по стопам Генри Форда? Тот вроде сидит себе, да и не вмешивается ни в какие денежные интриги. Мало того, этот умник умудряется поддерживать хорошие отношения со мной, Рокфеллером, и даже чародеем из пражской деревеньки! Но мы их перехитрим.
Читтер очень важно потёр руки. В такие минуты его осеняло вдохновение, которое он спешил реализовать как можно больше и быстрее. Он подошёл к своему шкафу. Открыл его, что-то там повозился, всё просмотрел и вернулся с солидной пачкой денег.
- Ничего, я думаю, не случится, если я себя лишу роскошного обеда на месяц? В конце-концов, я уже так свыкся с пельменями, с которыми познакомился на Аляске, что жизнь мне порой кажется малиной.
- Да, ты прав. Там мы были обречены на весьма скудное и никому не нужное существование. Мы ели всё подряд. Но даже наши достижения по сравнению с двумя другими товарищами кажутся просто детским лепетом!
- Ты конечно же, имеешь в виду Илайхью и этого умника, как там его, Альберта… Не…Неп…
- Нерста, - закончил фразу за своего друга Грайам Берг. – А ведь тоже неплохой парень был!
- Все они неплохие, а теперь работает против меня. Так что, с выражениями тут надо быть весьма и весьма осторожным, - заметил Читтер, после чего снова присел на кресло.
На миг воцарилась тишина, и каждый стал думать о своём, продумывая только что сказанное и услышанное. Читтер поглаживал кошку, о чём-то напряжённо размышляя. Морганы, Рокфеллеры… Ах, как достал этот гнусный мирок! Но деваться некуда – хочешь кушать, надо бороться. Причём не только хорошими способами. Он взглянул на книгу, лежащую на столе. Почему всё в жизни не так, как в книгах? Какие-то выдуманные приключения, доброта, чужие люди, чужие судьбы, и почти всегда счастливый конец. Но в жизни не всегда можно ожидать такого конца – Читтер убедился в этом на собственном опыте, когда писал свою книгу жизни. В книгах герой всегда вознаграждён за свои старания, тяжёлая жизнь у него рано или поздно кончается – его триумфом, и страдания больше никогда не повторяются. Никогда… Но в жизни избавиться от этого гнёта несправедливости, зла, отчаяния, обмана трудно. Порой и невозможно. Работая, люди теряют своё сердце. Они забывают о таком качестве, как человеколюбие. Так их воспитал этот мир порока и иллюзий!
Глаза Генри подёрнулись льдом. Он взглянул ещё раз на эту книгу, открыл её на произвольной странице, но взгляд его явно скользил выше написанных строк. Через некоторое время вновь придётся работать. Работа – от слова раб. И он тоже раб своей работы, раб денег. Эти бумажные фантики вскоре стали диктатором всех людей в мире, они коварно распоряжались судьбами, ломали их, коверкали, за эти фантики люди гибли тысячами, и продолжают гибнуть. Но они решают всё. Надо преуспеть. Ради этих фантиков. Преуспеть – значит забыть, что у тебя есть сердце. Выкинуть всё человеческое из себя, оставшись сухой, завистливой, нервной скрягой.
Раньше деньги существовали к другой, более интересной жизни. Они не были главной движущей силой во всём мире, они являлись действительно просто металлом и бумагой. И без них люди жили. Тяжело, но жили. А сейчас не выживешь…
Осталось только читать чужие книги, считать чужие деньги. А не сочинять книгу собственной судьбы. Боль надавила на сердце при этих размышлениях. Никому сейчас нелегко: не бедным, ни богатым. Эти две Америки были призваны жить под одной крышей, предаваться соблазнам и жить всю жизнь в иллюзиях. Но если бы это был только Новый Свет – деньги давно уже захватили мир. И ситуация подобная сейчас творится повсюду, и не только здесь.
Хорошо читать о давних временах, когда люди были другие – добрее, мягче. Когда жизнь текла веселей, когда всюду был риск и приключения, дружба. Настоящая дружба! Не то, что в эти времена – где ты одинок и остаёшься наедине со всеми своими проблемами и страстями. Ты приходишь в этот мир один, и таким же его покидаешь – полностью одинокий в своих печалях и радостях. В нынешнем мире лучше совсем не иметь друзей, чем иметь. Всюду предательство просунуло свои длинные цепи.
Генри взглянул на Грайама Берга. Он знает его давно. С ним они прошли через столько испытаний, из которых, казалось бы, и вовсе невозможно нормально выпутаться. Но выпутались же! Да ещё как. И не только это Берга касается. Их тогда ведь было несколько людей, таких, для которых любые повороты судьбы были не страшны. И тут он вспомнил…
Холодный, прожигающий душу ветер. Всюду снег, холодный, белый снег, игриво переливающийся на солнце. Но они не видят этой красоты. Её нельзя видеть. Потому что ты занят совсем другим. Красота и борьба за существование – две вещи разные. Все деревья стоят в снежных шапках, всюду царит страшная, не поддающаяся объяснению тишина. Солнце находится в зените, светит прямо в глаза. Падают снежинки, бьют по лицу, мешают идти вперёд. Дыхание сбивчивое, каждый вздох может оказаться последним. Пар выходит изо рта, щёки красные от дикого мороза. Хорошо ещё, что нет ни бури, ни метели. Это была бы погибель.
- Ничего, ещё чуть-чуть, Генри, ещё чуть-чуть, - подбадривает спутник лежащего на санях практически неподвижного Читтера. Великий магнат (а в ту пору совсем обычный человек), лежит, едва ли не умирая. Его глаза смутно глядят вперёд. Что он видит? Что он думает в эту минуту?
Три ездовые собаки несут еле-еле сани вперёд, тонут в снегу, раздирают в кровь ноги о подушку наста. И идут вперёд. Их не надо подбадривать – уже бесполезно. Главное – успеть дойти. Успеть… Спутник оборачивается, и Читтер видит юношеское, красное на морозе лицо своего товарища – что ему стоит бросить его здесь на погибель, ведь эта лишняя ноша сама для него препятствие. Они рискуют. Они могут не добраться до темноты до пункта назначения, и тогда погибнут уже оба. Оба! Но нет же, они идут. Ползут. Но продвигаются. У спутника уже все ноги в снегу, но он молчит, подбадривая мысленно себя. Он смотрит на Читтера и молчит. Да, Генри сейчас хуже, чем ему, надо терпеть. Лишь бы добраться…
Начал звереть холод. Ветер дул сильно, отбивая у двух людей последнюю надежду на спасение. Они не поддавались. Что толку знать о своей гибели – надежда не умрёт до последней секунды жизни. И они снова ползут. Устали собаки. Устал спутник Читтера. Но нельзя останавливаться – остановишься, значит, замёрзнешь. Нельзя…
Стеснённые этими узкими рамками, они идут далее. Солнце медленно идёт по небу, затем на миг пропадает в туче. Лишь бы успеть!
- Нерст! Нерст! – словно проснувшись от забытья, шепчет Читтер дрогнувшим голосом. Ему сейчас очень паршиво. И путник это прекрасно понимает. – Долго ли ещё идти?
- Терпи, друг, терпи! – он на миг останавливается, и пожимает слабую, ледяную, почти как у мертвеца, руку Читтера. – У нас ещё осталось немного спирта. Генри, я надеюсь, эти последние капли согреют тебя. Тебе они нужнее, чем мне. Слышишь меня?
Альберт останавливает повозку, собаки утыкаются носом в снег, съёживаются, чтобы не выпустить остатки тепла. Нерст кладёт ружьё на сани, всё ещё держа слабую руку своего спутника, находит небольшую флягу, открывает её. Немного присев, он открывает Генри рот, и последние капли достаются ему, Читтеру. Нерст смотрит на всё это несколько испуганным лицом, но твёрдость мелькает в его глазах, ибо, по его мнению, он всё делает так, как надо, - правильно!
Немного оттаяло в горле, немного тепла разразилось по всему телу лежащего человека. Он завёрнут в одеяло, глаза его выражают безнадёжность положения. Но он надеется, что ещё можно обойтись. Читтер смотрит на Нерста несколько печальным взглядом, словно спрашивая его: «Зачем? Зачем я тебе? Со мной уже всё ясно. А так ты губишь ещё и свою жизнь!»
Словно бы прочитав эти мысли, Альберт поворачивается и готов уже отдать сигнал двигаться дальше.
- Нет, Генри, нет! Я тебя не брошу посреди этой ледяной пустыни, где практически нет людей. Ты мне друг, а друзей не бросают. Сейчас мы подойдём к нашему месту, и ты поймёшь, что я был прав. Я не дам тебе умереть от обморожения! А представь, какой вкусный ужин приготовит нам Илайхью. Ты любишь мясо зайца? А она его так готовит, я знаю. Пальчики оближешь! – Нерст жертвовал своим здоровьем, чтобы подбодрить Генри. Говорить в такой холод было отнюдь не лёгкой задачей. А Альберт говорил, долго и без умолку, постоянно обращаясь к своему лежащему спутнику. Он сбивал себе дыхание, пока шёл вровень со своей повозкой по всему этому снегу.
Аляска. Этот своеобразный мир, не тронутый человек. Вот где простор фантазии! Вот где можно почувствовать себя абсолютно одиноким, никому не нужным. Всюду леса, леса, снег. И ты один среди деревьев, а там, может быть из-за угла, на тебя смотрит какой-нибудь голодный, такой же одинокий, как и ты, зверь. Охотники! Что за презрительный вид деятельности. Убивать не за что зверей. Просто так. А все тебя будут хвалить и хлопать тебе в ладоши! Какой красавец, какой молодец!
Но здесь далеко не так. Не будешь убивать ты – убьют тебя. Если ты пришёл в эту северную часть страны, чтобы спастись от этого гнусного общества, плати. Твоя еда – то, что ты сам себе добудешь. И не более. Твоё спасение – всё в том же беспощадном к тебе лесу. Не ты здесь хозяин, ты лишь гость его. Ты посмел вторгнуться в эти владения, посмел украсть сокровища этого леса без спроса!
И даже в такой дыре мира (как считалось в более цивилизованных уголках планеты) были хорошие, добрые, весёлые люди. Но они были людьми. Никого и никогда они бы просто так не убили, хотя могли бы. Здесь убивать – что дышать. Но тут люди были более близки к природе, они были с ней более знакомы, они знали многие её тайны, и никогда бы не пошли разрушать беспечно этот баланс, эту гармонию.
Нерст оборачивается, его рука скользит по ружью, с которым он не расстаётся. Нет, послышалось. Всюду стеной стоит этот непроходимый лес, и что в нём творится, никто не знает. Не факт, что ружьё спасёт. Оно скорее чисто для успокоения, но следует знать, что идёшь ты под прицелом чьих-то очень внимательных глаз. Снова оборачиваешься – и вновь тишина. Лишь снег где-то с ветки упадёт. Ничего. Но интуиция подсказывает абсолютно другое. Она чувствует, что ты здесь не один.
Они оказываются на высоком холме, и Альберт на миг останавливается, чтобы обозреть окрестности.
- Ого! Мы вышли на нашу знакомую тропу! – радостно возвещает он. – Я помню эти зарубки на деревьях. Уже скоро. Слышишь, Генри? Мы почти уже пришли! Я же говорил тебе…
Альберт вдруг обрывает свою речь на полуслове, осторожно снимает с плеча ружьё. Читтер внимательно следит за всеми действиями своего товарища. Он что-то увидел, сомнений нет. Затем, почувствовав, что нет никакой опасности, Нерст снова надевает ружьё и восхищённо шепчет своему другу, который даже не способен ему сейчас отвечать, но в котором ещё теплятся слабые огоньки жизни:
- Вот это зверь! Вот это красота!
По снегу бежал огромный серый, с лоснящейся шкурой волк. Но бежал он на хорошем расстоянии от путников, поэтому никакой угрозы не представлял. Нерст ещё долго восхищался этим огромным, массивным зверем, пока он не исчез из виду, и они вновь поползли дальше. Собаки еле дышали, все, как один, были тощими.
Они вернулись в маленькую сторожку во время заката. Успели…
На первый взгляд разглядеть это маленькое, деревянное сооружение было очень нелегко. Но ведь оно и строилось вовсе не для того, чтобы его все видели. Она была сплошь в снегу, и лишь лёгкий дымок на том месте, где должна была быть труба, выдавали её. Её немного скрывали ели с теми же снежными шапками на ветвях. Но всё равно её узнали.
Собак откормили, согрели. И наконец, остался лишь один жалкий человек, из-за которого рисковали жизнью и эти псы, и этот человек в пенсне. Читтера вскоре тоже отогрели благодаря печке. В его глазах впервые со времени того происшествия показалась тяга к жизни. Любовь к жизни!
Нерст подбрасывает дров в печку. Рядом сидит Илайхью, которая совсем недавно сварила нечто согревающее для лежащего человека. Читтера начала бить лихорадка. Жар. Но это было, наверное, наилучшим, что можно было пожелать этому человеку.
- Он провалился под лёд, счастье его, что я тогда оказался рядом с ним, - терпеливо начал свой рассказ Нерст, сидя в далеко не комфортабельном кресле и обозревая всё вокруг, обставленное трофеями. – Когда мы нагрузили столько золота, сколько нашли, стали двигаться назад. Наш путь проходил через замёрзшую реку, это и было роковым решением. Хотелось поскорей добраться…
- Жадность – извечный порок человека, - без всякого сочувствия в голосе произнесла Илайхью, давая пить отвар больному. – Она могла бы лишить вас обоих жизни. Но, как это и бывает, вы оба рождены в рубашке. Значит, ещё не пришёл ваш час. Главное, что вы оба живы!
Отблеск свечи мелькал на её ожесточённом в трудностях лице, но когда она произнесла эти слова, казалось, она помолодела духом, и Нерст даже заметил на её лице ранее неведомые качества, которые, казалось бы, невозможно сохранить в этих условиях.
Читтер поправлялся быстро благодаря заботе Илайхью, когда та возвращалась со своей охоты. Она много сидела возле больного и рассказала множество историй и случаев, однако, не связанных с ней. Она не любила говорить о своём прошлом, которое привело её сюда, в этот край Земли.
Когда же он поправился (это случилось весной, когда всюду начали бежать реки, ручьи и таять снег), Илайхью вывела его на улицу, и они подошли к тем самым саням, что были нагружены золотом. Его так никто и не удосужился разгрузить. Страшная суровость мелькнула на лице Илайхью, когда она раскрывала тяжёлый мешок. Она достала несколько самородков, столько, сколько она могла унести, и прошествовала далее. Так они подошли к ближайшей реке.
- Всё это презренное золото! Холодный металл, за который гибнут тысячами людей. Окровавленный кусок железа, - произнесла она с нескрываемым призрением и в следующий миг бросила всё то, что принесла с собой, в воды реки. – Там им будет спокойнее. И пусть живут дольше люди, которым бы оно могло покалечить судьбы!
В этом суровом мире на краю Земли были безразличны ценности другого, более весёлого мира, полного своих развлечений и красоты. Золото было ценно там, как и деньги, но здесь они были лишь грудой металла и стопкой ненужных бумажек, которые невозможно, ни съесть, ни излечиться ими здесь.
Читтер пробудился от своих раздумий, и в который уже раз взглянул на лежащую на столе книгу. Он вновь вернулся в этот серый тёмный мир, и сердце ещё больше заныло. Только сейчас он стал осознавать, как ему было там хорошо. Это были, пожалуй, лучшие годы его жизни. Как хотелось убежать от этой серой мрачной действительности и вновь поселится там, где нет никаких пороков, где есть своя очаровывающая сила.
Генри глухо рассмеялся. Над чем он смеётся? Над собой? Или над теми глупыми воспоминаниями, составляющими его книгу жизни? Но чувствовалось, что это смех сквозь слёзы. Печаль, грусть, скованность мешали этому великому магната трансформироваться в того простого человека, каким он мечтал бы остаться до конца своих дней. Он был зажат в своём мире, и жил, словно в четырёх стенах. И даже этот смех, и даже эти книги и воспоминания не помогут избежать той участи, которую он себе сам избрал. Добровольно. В них он только пытается уйти от этих проблем. Но проблемы не уходят, они остаются. Это коварное время!
Но ещё жива в нём слабая надежда, что когда-нибудь что-то изменится в его жизни. Ведь помимо этих глухих стен, злобных богачей, интриг и гнусностей с фальшью, есть другой, чистый и совершенный мир!
- Что ты там читаешь, Генри? – спрашивает, ухмыляясь, Берг. После этого он берёт в руки книгу, лежащую на столе и узнаёт в ней… «Остров сокровищ»! Это его явно не удовлетворило, но он полностью отказался ото всех этих претензий к жизни своего знакомого.
Кошка испуганно спрыгивает со стола, не ожидая такого бурного смеха своего хозяина. Грайам непонимающе смотрит на своего некогда лучшего друга и продолжает разговор, который, конечно же, оставляют без ответа.
- Чему ты там смеёшься, Генри? Что ты там вспомнил? Рыбьи кости давно уже прогнили в земле…
Берг верно разгадал направление мыслей Читтера, но развивать свою мысль далее он посторонился. Нерста раньше называли «рыбёшкой», а после своего ухода из Америки он стал «рыбьими костями» и с тех пор о нём отзывались с некоторым призрением, говоря, что у последнего нет чувства благодарности. Но Альберту удалось большее – он смог сбежать от этой порочной жизни. Он смог – а они все до сих пор прозябают в этом отвратительном мирке. И поэтому завидовали этому молодому и талантливому физику, который не стал губить свою жизнь, и которому видятся лишь светлые перспективы в будущем. В отличие, опять же, от них!
Читтер, казалось бы, вспомнил, что для чего он здесь. Он выкинул из головы все печальные мысли, прекрасно зная, что слезами горю не поможешь. Наверное, подобные же мысли бродят в головах и других не менее известных магнатов, чем он сам. Деньги – всё это прекрасно, они возвышают тебя в глазах других и меж тем оставляют тебя полностью одиноким, как и происходит в мире. Практически ни один из богачей не достиг счастья в жизни. Но вступив единожды на тропу денег, сойти с неё уже просто невозможно. Как бы этого не хотелось.
Он обернулся к Грайаму. Берг был практически единственным человеком, который его понимал. Сам он владел какой-то газетёнкой, но, то и дело приходилось менять её название и тому подобное, ибо то, что писал там он, нельзя было назвать шедевром американской и мировой литературы. «Правильно, если ты такой умный, то зачем писать такое множество научных статей, - иди в Академию!» - смеялся Читтер, читая об очередном скандале, вызванном горе - издателем. Казалось бы, человеку с внешностью викинга делать просто нечего на редакторских позициях, но, однако же, Берга это ничуть не тревожило. Он всегда с удовольствием вспоминал, что как-то раз его посадили в камеру за то, что кто-то из правительства усмотрел в его кознях и сатирических очерках пародию на себя. Но Грайам сидел там недолго – тюремщики просто умоляли, чтобы его забрали оттуда поскорей, ибо ему хорошо удавалось отравлять им жизнь.
- Берг, я тут вот о чём подумал, - скрестил руки на груди Читтер. Глаза его злобно вспыхнули в полумраке. – Нам ведь совсем немного ведь надо: рассорить Моргана с той деревенщиной из Праги, и мы с тобой останемся в шоколаде. Вингерфельдт остаётся жить, покуда у него есть те самые пятьдесят тысяч долларов, присланные агентом нашего дорогого джентльмена, не так ли?
- Это уже похоже на задачу, - начал сердиться Берг. – Наподобие этой: у вас имеется уравнение. Где икс – что подумает сосед, игрек – какова температура на дне Марианской впадины, а зет – протяженность железной дороги Мичиган-Чикаго. Вопрос задачи: в каком году умерла старушка из смежного со мной подъезда?
- Я думаю, - усмехнулся Читтер, - это был 1881 год.
- Почему? – подозрительно прищурился Грайам, делая в уме проверку своего уравнения.
- Потому что это магическое число, в котором сумма первых двух чисел равна сумме двух вторых чисел, что соответствует условию задачи, в котором говорится, что икс да игрек равны зету, из чего следует, что угол падения…
- Хватит! – с мольбой на глазах оборвал эту речь Берг. Он вновь несколько воодушевился. – Ты знаешь, что я вспомнил? Морган ведь владеет газовыми компаниями.
Читтер кивком головы поблагодарил за столь ценную информацию, взвешивая в своей голове все последующие махинации и аферы. Он пролистал газету в некоторой своей задумчивости, потом, найдя нужную страницу, отложил её в сторону до лучших времён в разговоре.
- То есть, Морган ведёт эту сделку с кудесником, только ради того, чтобы насолить мне. Надо сделать так, чтобы навредить и ему, и чародею. То есть, лишить финансирования нашего зарубежного коллегу, и при этом сделать так, чтобы акции компании Моргана упали. Знаешь, что я предлагаю сделать?
- Ну? – спросил заинтригованный Берг.
- Ничего. Не надо ничего делать. Всё пойдёт своим чередом – если кудеснику удадутся, хоть частично его опыты, но в кошельке господина Моргана образуется солидная брешь. При этом, мне, наверное, следует напомнить, что сегодня проходит лекция того самого профессора о невозможности электрического освещения. Авторитет некогда непобедимого волшебника и так уже подорван. А так люди совсем перестанут ему верить!
- Так мы убьём двух зайцев сразу. Останутся ещё…
- Один, - произнёс Читтер. – Вестингауз и прочая шушара опять-таки в подчинении у нашего дорогого Моргана. С нами остаётся только Рокфеллер…
И они вновь взглянули на массивное здание банкирского дома Моргана, в котором, наверняка, разговоры ведутся всю на ту же на тему.

На Уолл-стрит было очень жарко.
- Ну, и как же там поживают изобредения моего дорогого друга из Праги? – ухмыляясь, спрашивает Морган. У него сегодня опять скверное настроение, и он не намерен всё оставлять так, как оно есть на самом деле.
- Первое звукозаписывающее устройство его конструкции потихоньку завоёвывает мир. Оно докатилось даже до России.
- Фонограф? – переспросил магнат. – Но разве мы ему платим деньги за какой-то там фонограф? По-моему, мои цели ясно были продиктованы этому чудаку. Или он решил вывести меня из себя? А как поживают опыты с лампой?
Перед грозным и брезгливом человеком, в котором одиночество истребило все человеческие качества, стоял другой, менее простой мужчина в шляпе. Тот самый, что давал Алексу Вингерфельдту те пятьдесят тысяч долларов. Этот несчастный человек в задумчивости теребил шляпку, смотря куда-то в сторону, но не в глаза Джону Пирпонту Моргану.
- С лампой? Они пока даже не могут осветить то помещение в подвале, где у них лаборатория! И всё это из-за какой-то лампы.
- Это освещение очень путает мои карты. Мне приходится лавировать между Читтером и этим далеко не славным малым. Я, как владелец огромной монополии газового освещения, потеряю очень много денег этим самым странным ходом. Надо делать всё гораздо проще. Урезать сумму, данную ему на пожертвования. Уолл-стрит теряет своё доверие…
- Но если мы лишим его денег, то найдётся кто-то другой, кто даст ему эти бумажки!
- Но между нами говоря, - начал жестикулировать Морган. – Мы знаем же, что электрический свет невозможен, ей-богу!
- Но ведь тоже самое говорили о других изобретениях: в частности, о фонографе, динамо-машине.
- Полно! И Читтер, и я прекрасно понимаем всю эту ситуацию с лампой. Это лишь повод выкрутить с нас побольше денег, и если бы не наша взаимная война, я бы не копейки не дал этому прохвосту из Праги. Хорошо, хорошо! Но вот что я тебе скажу, - Морган беспокойно сидел в кресле, скорее напоминая голодного тигра. – Если бы это заявление об освещении сделал бы кто-то другой, а не Вингерфельдт, мы бы все попадали тут со смеху
Так или иначе, но банкирский дом Моргана нехотя расставался со своими пятьюдесятью тысячами долларов. Но так было надо. Условились, правда, на одном: это были последние пожертвования в пользу Алекса Вингерфельдта.

На площади, совсем недалеко от того университета, где преподавал выше упомянутый профессор, как раз и прошла лекция, купленная господином Читтером полностью в свою пользу. Невысокий хиленький мужчина лет сорока пяти стоял возле здания и собирал вокруг себя множество зевак и прохожих. Среди них, как ни странно, оказался и Джон Рокфеллер. Возле профессора суетились журналисты, поспешно записывая что-то в блокнот.
- Электрический свет невозможен! – начал высокомерно он.
- Но, доктор, не проводили ли вы сами опыты со светом?!
Профессор, однако, теряться не стал, и быстро освоился со своей новой ролью. В толпе он заметил Рокфеллера, но не узнал его. Глаза ещё одного магната долго и напряжённо исследовали всю окружающую обстановку.
- О, да… Да, и мои выводы основаны на этих самых опытах!
- Но ведь Вингерфельдт претендует на изобретение чего-то нового! – сопротивлялся один из самых настырных журналистов.
- Вингерфельдт… Он может претендовать на всё, что ему нравится, но больше не в силах менять законов природы, иначе он превратится в полное ничтожество. И мир увидит нового чародея!
А теперь можно коснуться самого интересного факта. На эту лекцию профессора вдохновил не один Читтер (однако, справедливости ради, отдадим пальму первенства ему), а все более или менее значимые фигуры в этом государстве. И Морган, и Читтер уплатили за подобное свершение. Магнаты – это особая каста здесь, в Америке, и уж они-то имели власти побольше, чем сам президент! Здесь стоило дать только взятку, чтоб послушная марионетка-политик заткнул рот и замолчал. Так и делалось. Но эти люди, что называется, вершили судьбы мира.
Рокфеллер с удовлетворением дослушал речь до конца, после чего пошёл своей дорогой, купив по пути одну из газет. Дома, раскрыв её, с некоторой грубостью, столь ему присущей, поспешил отметить:
- Здесь говорится о размерах состояния Моргана. Надо же, этот человек никогда и не был богатым!
Он сказал что-то ещё, менее важное, и не имеющее уже никакого смысла для истории, после чего вновь переключился на столь наболевшую нынче злободневную тему всех деловых разговоров в Америке.
- Мне кажется, наступило такое время, что надо подтолкнуть Моргана к принятию столь хорошего для него решения. Этим он обезопасит свои капиталы от той своры негодяев и воров, что составляют общество кудесника из Праги. Мы должны его поторопить, и пусть прекращает финансирование во избежание худшего исхода!
Так или иначе, но трое столь разных человек, находящихся в борьбе друг с другом, и готовых перегрызть друг другу глотки, стали теперь невольно общими союзниками в войне с не менее опасным противником. Имя ему – Александр Вингерфельдт.