Гений Одного Дня, глава 28

Глава двадцать восьмая
Альберт Нерст чинно восседал на стуле – уже выспавшийся, даже немного отдохнувший. Жизнью он впервые был доволен за весь тот период жизни, что он тут находился в распоряжении Вингерфельдта. Он даже не поправлял своего пенсне – что ещё раз говорило о том, как он себя хорошо чувствует. Аль выразительно вытянул вперёд ноги, и несколько минут посвятил ничегонеделанию. Если брать в голову и то, что он был человеком работящим, но любящим и отдохнуть (желательно столько же, сколько он и работал) то ему это очень даже здорово удалось.
Возможно, подвал дяди Алекса предназначался для других дел, и уж никак не для отдыха, но самого тирана изобретений не было, что ещё раз подтверждало теорию Академика о том, что отдых нужен каждому. Такие идиллии обычно выпадали нечасто и на очень короткое время, Альберт даже решил засечь время по своим часам, отведённое ему для отдыха.
Вскоре в лабораторию явился невысокий тучный человек с горящими глазами. Он осмотрелся вокруг, ища чтобы можно тут покритиковать, и не найдя ничего особенного, хотел было вздохнуть, но на своё несчастье Альберт сам выдал себя, когда решил принять другую позу для своих редких минут блаженства.
- Э вона! Развалился тут, чёрт побери! – когда Алекс упёр руки в боки, Альберт чуть не свалился со стула и от неожиданности, и от смеха, ибо в этот миг король электричества был похож на обычную деревенскую бабушку.
- У меня ещё минута, - напомнил Альберт, кивнув на карманные часы, лежащие на столе.
- Минута так минута, - Алекс даже возмутился. – Считают меня каким-то извергом! Словно бы я способен лишить человека его заслуженного отдыха! Вообще уже!
Он ещё секунд пять посылал проклятия, потом встал в боевую позу и решил всю эту минуту смотреть в упор на Нерста взглядом жандарма, который наконец-то сумел поймать тунеядца на месте преступления. Однако тунеядец уже привык к таким выпадам, и вытянувшись во весь рост, сделал ещё более блаженную улыбку, чем ещё больше стал похож на лентяя, за которого его счёл сейчас дядя Алекс.
- Минута прошла, - отрапортовал Алекс, прожигая взглядом Нерста.
- У тебя часы неправильные, - возразил Альберт. – У меня ещё пятнадцать секунд!
- Пропади ты пропадом, лодырь! – закричал Алекс, и человеку незнающему его, могло бы показаться, что он злится и готов метать молнии, но так уж точно не покажется Альберту.
Тот повернул голову, что-то высчитал и медленно встал с места. Он устало потёр глаза и бросил взгляд укора на того, кто прервал весь его счастливый отдых. Алекс и не думал отступать, заранее выбирая плацдарм для наступления.
- Ну и чего? – спросил сонно Альберт. – Ты оторвал меня от важной работы и чего теперь хочешь? Ты думаешь, я изобрету тебе вторую лампочку? Сейчас я ничего не буду делать.
- Это бунт! – провозгласил Вингерфельдт, восторженно сияя глазами. – И твоя баррикада слаба ещё по сравнению с моей.
- Это смотря, как ей воспользоваться, - возразил Альберт. Он окинул взглядом стол, взял в руки карандаш и ловко запустил вперёд. Вингерфельдт схватил его натренированной рукой прямо на лету, после чего пустил себе за ухо. Нерст выразительно взглянул на своего босса, но от комментариев воздержался. – Хочешь услышать моё мнение? Я сегодня не намерен заниматься никакими лампами. Я ими занимался вчера, позавчера… Сколько можно?
- Сколько нужно, - Алекс закрутил ус. – Ну ладно, я сегодня добрый. Ты знаешь, я ведь давно придумал тебе задание. Помнишь того мальчишку, что газетами торгует?
Альберт понял, в каком направлении мыслит Вингерфельдт и сразу навострил уши при последнем выражении. В глазах Академика пробудился искренний интерес к происходящему. Алекс слабо кивнул, поняв, что он интересен людям и прислонил руку к щеке, словно бы поддерживал её. Как назло, он немного затянул с продолжением, и эта пауза оказалась очень долгой. Тем не менее, Алекс быстро собрался с мыслями, и продолжил, видя недовольство Альберта Нерста:
- Так вот. У Феликса в квартире сегодня будет небольшая пирушка. Я вот и подумал, не пойти ли нам на некоторое время туда?
- А причём здесь Мориц Телеграфный?- зевнул Альберт.
- Он-то тебя туда и приведёт. Что, разве вы не найдёте, чем там заняться? Я ценю тебя, Аль. Особенно твои мозги. Ты тут больше всех пашешь в моей лаборатории, уж ради твоей лени я так и быть, уделю один выходной. Но завтра ты мне выполнишь двойную норму.
- Так что там, с пирушкой-то? У кого-то, кажется, праздник?
- У нас каждый день праздник, - хмыкнул Вингерфельдт. – Я понятия не имею, кто тут и причём. Во второй половине дня, я, может быть, к вам присоединюсь. Ближе к вечеру.
- Часа в два? – уточнил Нерст, поднимаясь со стула.
Алекс закусил язык за то, что его раскрыли. Для такого человека, как он, совсем не существовало времени и пространства. Единицы времени для него укладывались в вечер и утро. Причём эта наглая привычка была нагло вытащена у Гая, который за днём и ночью, просто не успевал следить. А в общем-то, у каждого из них были свои понятия времени.
Например, у Альберта всё складывалось в такую гениальную новую таблицу времени, единицы в которой расположены в порядке их значимости (к несчастью, он до сих пор не придумал ей названия, и посему она не запатентована):
«Приду в обед» - в одиннадцать вечера.
«Потом» - никогда.
«Через пять минут» - два часа.
«Как-нибудь, когда-нибудь» - нечто фееричное, влетающее в одно ухо, и вылетающее через другое
«Попозже» - см. п.2
«Вчера» - единица времени, за которую берётся временной промежуток от действия, совершённого пять дней назад и до целого месяца
«В ближайшее время» - дня через два, три, а то и вовсе никогда
«Недавно» - месяц назад
«Завтра, послезавтра» - то, чем тешутся лентяи
«Буду всегда об этом помнить» - см.п.2
«Да это ещё было при царе Горохе» - вчера
«Ещё чуть-чуть, сейчас, вот-вот» - три часа
«У меня всё рассчитано по секундам» - просто нелепая отговорка
«перерывчик небольшой» - пара недель, месяц
И тому подобное. Таблица пользовалась популярностью в узком кругу широких лиц, к которым относились и Алекс, и все его лиходеи, то и дело пополняющие список и записавшиеся в его соавторы. Но всё это – лирическое отступление, которое помогает нам правильно разобраться, как проводят рабочее время в лабораториях Вингерфельдта.
Так или иначе, после того, как его выпекли на улицу, Альберт утратив свою лучшую привычку ворчать что-то под нос спокойно пошёл к углу двух улиц, где его поджидал очень важный посыльный. Нерст вновь ушёл в себя, мысленно досыпая свои недосыпанные минуты отдыха, как вдруг услышал что-то позади и громкий бойкий голос над самым ухом:
- Уйди с дороги!
Чья-то рука сгребла его в сторону, и вперёд проехал небольшой дилижанс, наполненный людьми. Предупреждения и действия оказались, как нельзя кстати. Впереди, у перекрёстка стоял какой-то парнишка, одних лет с Надькевичем, размахивающий красным флажком, символом опасности. Альберт слабо усмехнулся. Дилижанс без лошадей, полностью работающий на паровом двигателе (автомобили только-только входили в нашу жизнь!), ехал со скоростью 4 км/ч, но на то время, как решил Альберт, это уже динозавры прошлого.
- Да, на электромобилях у них это получается гораздо лучше, - задумчиво протянул спаситель Нерста. – Эти дилижансы тут по Праге колесят, чёрт знает, с какого мохнатого года…
- Ну, - протянул Нерст, как ни в чём не бывало. – Изобретения, покамест, плохо внедряются в нашу жизнь. Пусть и треть века спустя после дилижансов изобрели, наконец, нечто стоящее.
- Ты ещё мне об этом расскажи! У нас же есть уже знаток автомобильного прогресса, Феликс Ван…
- Я понял. А, Надькевич! Я ведь тебя сразу-то и не узнал!
- Здрасьте, приехали! Я ему жизнь спас, а он даже не повернулся.
- Я хотел броситься под форд, - начал оправдываться Нерст. – Но пенсне слетели с носа и помешали привести в жизнь мне свой весьма оригинальный замысел, представляешь? Ну что, будешь сегодня моей собакой-поводырём?
- Ты сам кого хочешь приведёшь хоть на край света, - фыркнул Надькевич. Только сейчас Альберт заметил у него в руке внушительную пачку газет. Неожиданно в голову Морица пришла оригинальная идея. – Значит так, дружок! Берёшь половину моих газет и стоишь на этом месте, продаёшь их. А я тем временем на своём двухколёсном коне расправлюсь с ними в другом конце города. Договорились? Договорились! – и он умчался, даже не дав высказаться Альберту.
Нерст взял в руки газеты и поспешил проявить свою коммерческую изобретательность, все ещё улыбаясь про себя тому, что встретил такого удивительного и наглого мальчишку, которому Цезарь и в подмётки не годился.

Дядя Алекс любовался на своё произведение искусства – лампочку накаливания, и в конце концов, осмотрев её со всех сторон, пришёл к выводу, что всё не так уж и плохо. Даже лучше, чем он предполагал. Вингерфельдт отвёл взгляд от лампы, и сквозь неё взглянул на расплывающееся в стекле лицо Бариджальда.
- Вот как! Первый день в жизни я ничего не делаю. Пора бы уже заняться самым нудным и неинтересным.
- Но ведь мы уже сделали всё, что могли, - удивился Бари.
- У нас по-прежнему много работы, - возразил Алекс и кивнул головой на Витуса, зарывшегося в своих расчетах. В его ведомстве были все финансовые дела изобретателя.
- Мы сделали лампочку для себя. Теперь надо сделать такую же – но для народа, - пояснил Витус.- Мы ведь хотим, чтобы эра газового света подошла к концу, а?
- И чего же вы собираетесь сделать? – заинтересовался Авас.
- У нас гениальный план действий! – засверкали глаза Витуса. Получив одобрение в глазах Вингерфельдта, он раскатал по столу огромный лист бумаги, взял карандаш и принялся рисовать иллюстрации к своему дальнейшему рассказу. – Для начала мы подберём дешёвый материал для нашей лампы…
- Опять! – вздохнул Бари, у которого ещё пальцы не оправились от монотонных движений.
- … Затем сделаем наиболее прочную и дешёвую конструкцию, исключим всё лишнее, собьём цену. Но! Я бы попросил помнить о том, что как бы интересно это не звучало, нам надо донести наше изобретение до рыночных кондиций. Нам надо, чтобы такие Морганы получили свою прибыль, как мы получили их, правильно? Время расплачиваться со спонсорами. А затем? Вот скажи, Бари, чтобы было, если бы Александр Белл оставил в зародыше своё изобретение? Нам нужны патенты. Мы хотим установить монополию на освещение и электрификацию всего мира, чтобы только наши компании могли осуществлять этот проект. Понятно?
- Я надеюсь, у нас хоть время-то будет? – задал вопрос Авас, немного приуныв.
- У нас очень мало времени, - вставил со своего места дядя Алекс. – Ещё меньше, чем было. Мы раскрыли свои карты, и теперь наша задача со скоростью света внедрить изобретение в жизнь, пока нас кто-то не опередил. Наша задача очень проста – весь мир чего-то ждёт от кудесника с его командой дилетантов, мы же не будем их разочаровывать?
Все коротко кивнули и откинулись на стулья. Это решался план боевых действий на ближайшие два месяца, причём в обращение он поступает с завтрашнего дня. До этого всё должно быть уже готово. Витус ещё что-то высчитал на своём листе, но видно было, что сегодня ему было не до своих цифр. Бари и Авас стояли сонные. Наконец до Вингерфельдта дошло.
- А! Я же забыл, ведь вы вчера праздновали Новый Год… - усмехнулся Алекс.
- Грех перерабатывать, - резко отозвался Витус. – Но мы так никогда не скажем, ты это знаешь.
- Что-то я не вижу главного физика! – подозрительно прищурился Бари.
- Да-да, где Альберт?
- Его еврейская натура запросила покоя, - отозвался Алекс. – Ему не воспрепятствуешь!
- Этому только и нужен покой! – вздохнул Авас, а Витус добавил:
- Этим евреям позволительны любые роскоши! Они, кстати, все скупердяи до единого! Небось, сейчас зря время не просиживает и подрабатывает где-нибудь?
- Газеты что ли носит на подхвате у Надькевича? – спросил Алекс. – Тогда это очень прибыльно. Витус, я тут знаю одного мальчишку, могу приставить тебя к нему в наёмные работники.
Финансист лишь рукой махнул.

Альберт быстро расправился со своей пачкой газет, хотя покупали их с меньшей охотой, чему Надькевича. Когда Нерст распрощался с последней, появился и сам телеграфист на своём коне – гордый, сияющий. И главное без единого намёка на существование газет в своих руках.
- Я за тобой наблюдал. Весьма недурно, друг! Весьма! Только вот понаглее надо быть, - Надькевич упёр руки в боки и усмехнулся. Альберт лишь головой покачал в ответ.
- Ну, этому ты меня постепенно научишь!
- Этому я не научу – с этим надо родиться и жить. Так! Я забыл, с какой целью ты решил меня посетить, а старый добрый Академик? Я ведь легко отделаюсь ото всех твоих нападок!
Нерст скрестил на груди руки, наклонил голову. Пенсне здорово блеснули на солнце, что стало даже не видно глаз. Но весь вид Альберта говорил о том, что он о чём-то таинственном размышляет, словно бы собирался выступать со своей речью на суде. И посему надо готовиться к чему-то страшному со стороны господ судей в лице Надькевича.
- Увы, весь мой грех пребывания на этой священной земле ограничивается тем, что с тобой мне суждено пройтись до Феликса.
- А в дом не будешь заходить? – Надькевич прищурил правый глаз.
- Ага, сейчас! – Нерст изобразил злость на лице. – Так что, проводишь меня?
- Что я тебе, поводырь что ли?! – Мориц проворчал ещё что-то в том же духе, пока провожал взглядом спешащих куда-то прохожих. – Ладно, я сегодня добрый. Пошли!
Оказалось, что до Феликса совсем рукой подать. Они обошли два квартала, как увидели весьма миниатюрный и приятный глазу дом, чем-то напоминающий совсем уже старинные дома древних-древних времён. На окошках всего дома стояли цветы, были ещё наличники, что создавало атмосферу домашнего уюта. Нерсту было весьма нетрудно догадаться, что они пришли туда, куда нужно, особенно после того, как он чуть не наступил на ногу остановившемуся своему спутнику.
Надькевич тихо свистнул, и вскоре из одного из многочисленных окон высунулась физиономия Феликса, счастливая как никогда. Увидев того, кто его звал, он задумчиво кивнул головой, после чего исчез в своём окошке.
Нерст поспешил спросить полушёпотом:
- Так что же всё-таки произошло сегодня? Почему именно сейчас все здесь так нужны?
- Т-с-с! Не разглашай государственную тайну! Тайные глубины оттого и тайные, покуда держат свою тайну. Увидишь. Поймёшь, - Надькевич был сам на себя не похож в этот момент, когда говорил.
Они вошли к Феликсу совсем не свои. Как-то разом переменившие свои характеры. Феликс скромно кивнул им вперёд – «мол, осваивайтесь», после чего поспешил исчезнуть в известном лишь ему одному направлении. Гостям ничего не оставалось, как войти в квартиру, и начать быстро изучать её взглядом – тут уж они были впервые!
Их взорам предстали небольшие комнаты, украшенные довольно просто, без изысков, но однако те простые вещи. Что тут находились, создавали атмосферу уюта, и однажды войдя сюда, уже вряд ли хотелось куда-то уходить. В ту комнату, куда их послал Феликс, они вошли с особенным вожделением. Она немного выделялась из других комнат, и посему вполне заслуженно заслужила внимание гостей.
В центре неё стоял огромный круглый стол, застеленной весьма красочной скатертью. Как понял чуть позже Нерст, красочной её делали солнечные блики на ней, которые преобразили стол до неузнаваемости. На самом столе уже стояли чашки чая, самовар (особенная вещь, которой гордился Феликс, чего уж тут греха таить), и небольшие салфеточки. Когда Альберт с Морицем стали осматривать комнату дальше, они смогли найти в ней много удивительных вещей.
Так, возле огромного серванта Нерст смог обнаружить фотоаппарат, немного запыливший от времени. Такой обычно носили с собой путешественники. Хм, так может Феликс имеет такую давнюю страсть ко всему неизведанному? Словно в подтверждение своих слов, он и нашёл весьма скудные фотографии, где Феликс изображался в весьма любопытных местах.
Далее ими был обнаружен фонограф, которые ишь недавно стал выпускать в массовое производство Алекс Вингерфельдт. Причём на нём уже была установлена какая-то запись, судя по всему, её слушал хозяин, пока ждал гостей. На полу валялись несколько ярких половиков, а возле окна стояло кресло, на котором лежали газеты. На небольшой полке, прибитой к стене, располагались различные записи для фонографа и небольшая стопка книг. Когда Нерст подошёл, он понял, что всё это книги про автомобилестроение.
Альберт, сделав это открытие, немало удивился, после чего присел в кресло, мельком пробежался по газете, а затем услышал довольный голос Надькевича:
- Ну, а я что говорил? А ты, небось, не верил, что он увлекается автомобилями. Ты бы побывал в его магазине – тебе сразу стало бы ясно, что происходит в мире, пока ты торчишь в своём подземелье.
- Так не специально же я там торчу, - вздохнул только Альберт. – Чем предлагаешь заняться, а, проныра?
- Расскажи что-нибудь! – засияли глаза Морица.
- Что?
- Ну, что-нибудь. Может даже из своей прошлой жизни…
Альберт мысленно вздрогнул при этих словах, в его глазах отразилась боль, но постепенно она ушла вглубь души, оставив место лишь внешним впечатлениям. Подавив в себе эту секундную слабость, которую Мориц даже не успел заметить из-за её скорости, Альберт облокотился о кресло с видом человека, владеющего козырём в своём рукаве. Он слабо улыбнулся, а глаза его выражали загадочность.
- Ну, а что? А почему бы мне, собственно, и не рассказать тебе про это? Тогда слушай.
Надькевич, весьма любопытный ко всему творящемуся в мире, просто замер от удивления и любопытства. Он присел на стул и долго всматривался в бесстрастное лицо своего рассказчика, словно бы собирался найти там новые черты, что должны были затмить все старые.
- Патрон мой, уже бывший, Генри Читтер, весьма бы не одобрил сейчас моих действий. Я могу сказать даже больше – он боялся меня и воспоминаний о прошлом. Это-то то в конце концов вынудило сделать его шаг в пропасть. Но мой рассказ будет не об этом. Скажи-ка мне, что ты знаешь о Золотом времени Америки?
- Каком ещё золотом времени? – не понял Надькевич.
- Уже хорошо, - Нерст щёлкнул языком. – Тебе ещё интереснее будет. Золотое время – эта та эпоха истории, когда началась знаменитая золотая лихорадка, теперь ты понимаешь, о чём я тебе буду говорить? Я не люблю эти воспоминания, особенно разглашать их во всеуслашанье, но для тебя я отберу отдельные фрагменты из своей жизни, которые вряд ли будут больны моему сердцу.
- Это ведь после Аляски у тебя стал такой характер? – спросил с замиранием сердца Надькевич.
- Да, - дрогнул голос Альберта.
После этого Надькевич уже не решился о чём-то спрашивать Альберта, видя в какую задумчивость погрузил своего рассказчика. Нерст был словно в трансе и мысленно витал где-то в облаках, причём его лицо приняло какой-то злобный отблеск торжества, разом сменившийся неземной грустью, как подумал Мориц, по давно минувшим временам. Альберт долго сидел в этой неподвижной позе, потом словно бы пробудился от своей зимней спячки, и посмотрел взглядом философа на своего собеседника:
- Да, именно там изменился мой характер. Впрочем, было бы весьма странным, если бы он этого не сделал. Весёлые люди мгновенно теряли там свой оптимизм и превращались в тряпки, и лишь самые наглые и бессовестные могли выжить в этом круговороте из золота и крови.
Нерст постучал пальцами по столу, ему разом как-то стало неуютно. Он сморщил лицо, словно бы поел лимона, затем быстро обвёл глазами комнату.
- А! Вот что мы сделаем! Давай-ка поставим фонограф проигрывать запись, может, так оно будет гораздо лучше, кто ж знает. Да… так наверное будет лучше…
Надькевич с благоверным ужасом и восхищением следил за действиями этого высокого человека с чёрными, гладкими волосами, у которого вся фигура скорее напоминала о профессиональной деятельности, нежели о каких-то там былых воспоминаниях. У Нерста дрожали руки от волнения, которое он пытался скрыть, ставя проигрывать фонограф. Сделав это, он снова присел в кресло, пытаясь скрыть свою слабость, но Надькевич всё же заметил её:
- Ты в порядке?
- Да… всё как нельзя лучше, приятель. Не надо волноваться.
- Может, я сделал тебе больно, выведя тебя на такой разговор?
- Нет, - твёрдая усмешка мелькнула на потрескавшихся губах Нерста. – Я расскажу тебе всё, как обещал. Мне нечего стыдиться своего прошлого – оно уже прошло, и к тому же, я смог исправить свою главную ошибку, что, несомненно, спасло меня от куда больших прегрешений. Не надо ничего говорить! Сядь и слушай! Но только очень внимательно – дважды я повторять не буду.
Он подмигнул правым глазом, но Надькевич сразу почувствовал какое-то стремление к защите, как будто бы ему что-то угрожало. Вскоре он сам себя убедил, что этот загадочный человек в пенсне вряд ли способен причинить ему что-то дурное. Нерст заложил пальцы в кулак, весь сияя от предстоящего разговора. Сейчас он был похож на Повелителя мира. Только теперь до Морица наконец дошло, зачем Альберт включил фонограф – ведь тот тем самым пытался оградить себя и беседу – чтобы их не застали врасплох и не смогли задать весьма неприятных вопросов ему – Нерсту.
- Ну что, все меры приняты. Теперь я наконец-то могу начать…
И Альберт начал свой печальный рассказ. Из его уст доносились весьма красноречивые фразы и выражения, которые разом соткали Надькевичу удивительный мир, полный загадок и таинственности. Голос Нерста был тихим, никуда не спешащим, но порой он начинал входить в кураж, и тогда мог сорваться чуть ли не до крика, до того хотелось ему произвести впечатление на слушателя. Так Морицу ещё никто ничего не рассказывал. Он почувствовал какую-то сонливость, вызванную именно этим влиянием Нерста, но поспешил откинуть её в сторону, чтоб не путалась под ногами.
А Нерст говорил и говорил. И всё его лицо пылало самыми разными чувствами по мере того, как он приближался к концу своего повествования. Он говорил не складно, порой прерывал рассказ непродолжительными паузами, после чего снова кидался продолжить беседу, причём делал он это с какой-то одержимостью дьявола. Но своего он добился – впечатления на слушателя это произвело. Да ещё и какое!
Перед взглядом Надькевича пронеслись картины, о существовании которых он уж точно никак не мог догадываться. Теперь эти образы заплыли перед его глазами так ясно, что никакой художник не смог бы лучше сделать иллюстрации к рассказу Нерста, чем живое воображении уличного мальчишки Морица Надькевича, который подрабатывал разносчиком газет и телеграфистом.
Нерст говорил много – в особенности об Аляске, о её природе, обычаях и нравах, о людях. Хотя всё это было во всём мире с избытком, но здесь, в этом нетронутом человеком краю оно производило совсем другой, противоположный эффект…
Надькевич замер после очередной подзатянувшейся паузы, и Нерст уже стал продолжать свой рассказ, как вдруг резко оборвал его на полуслове. Из-за двери послышался глухой голос Вингерфельдта:
- Что ж ты замолчал? Продолжай… - это было сказано с присущей учёному рассеянностью и некоторой долей любопытства.
Нерст лишь отрицательно покачал головой, наклонил голову и умолк. Рассказ он больше не собирался продолжать, и, как понял Надькевич, от него едва ли можно будет сегодня добиться слов на эту тему. Было видно, что ему неприятна эта тема. Всё вдохновение Нерста исчезло где-то в глубине души, и он так и сидел на месте, склонив голову и размышляя о чём-то своём. Его выражение лица очень ясно говорило о том, что он не хотел никого пускать в свой внутренний мир.
Вингерфельдт осторожно вошёл в комнату, присел за стол. Следом вошли Николас, Феликс, а кто-то ещё остался стоять в дверях. Нерст даже не обратил внимания на вошедших, напряжённо думая о своём. Как ему хотелось в этот миг провалиться под землю! Но его уже заметили, и прятаться было некуда…
- Ладно. Феликс, может, ты всё-таки скажешь, зачем понадобилось сегодня всех нас здесь собирать? – спросил нетерпеливо Николас.
В этот миг в комнату поспешила войти ещё одна личность, до этого предпочитавшая прятаться в тени, и тем самым немало удивила своим присутствием всех здесь находящихся. Вингерфельдт от удивления даже выронил чайную ложечку, которой до этого играл на столе. Надькевич, и даже Нерст, удивлённо подняли глаза вверх, словно бы они увидели какое-то диковинное животное, а не человека.
Николас даже протёр глаза, тем самым обогнав всех присутствующих по своему удивлению. Да, было от чего не верить своим глазам!
Перед ними стоял, уперев руки в бока, сам Гай Гезенфорд! Лицо его было явно чем-то недовольно, однако он старался этого не выражать, правда, это плохо у него получалось. Вновь прибывший в доблестные ряды своей электрической армии, он поспешил снова принять на себя свои полномочия главного управляющего, и решил теперь, что, наконец, настало то долгожданное время, когда всё можно взять в свои ежовые рукавицы. Прежний Гай вернулся, отдохнувший, с новыми впечатлениями, чувствами, так резко нахлынувшими на него, печалями и радостями. Он пришёл сюда, чтобы теперь обо всём этом поведать им. Но это уже был далеко не прежний Гай, с его остротами и странным несносным характером.
В нескольких шагах от Нерста он вдруг остановился, и полным злости лицом обернулся к Вингерфельдту, рассеяно озирающемуся вокруг. Глаза Гая метали молнии.
- Ты спрашиваешь, почему он молчит? Почему прекратил рассказ? Хочешь, я отвечу всем вам на этот вопрос, раз на то дело пошло?! – Гай присел на стул, и последний показался маленьким и хрупким по сравнению с самим валлийцем, в мыслях которого вряд ли можно было заметить что-то хорошее.
Вингерфельдт удивлённо качнул головой, словно бы до него не сразу дошло, о чём говорит этот славный малый, затем поднял глаза на разъярённого Гая, ожидая ответа на незаданный вопрос. И он дождался его. Гай, весь злой по непонятной причине, горевший желанием раскрыть людям глаза на правду, теперь сидел перед Алексом, и все его действия уже ничего не предвещали ничего доброго. Валлиец словно бы с издёвкой, поспешил спросить:
- Ну-с, каков будет твой положительный ответ?!
- Для начала мне надо услышать твой отрицательный вопрос, - Вингерфельдт был спокоен, как скала. – Что это ты так взвёлся, а, Гай?
- Потому что я жажду, чтобы вы услышали правду. Вы, кого жизнь не забрасывала в такие дали, где первостепенными становятся инстинкты выживания, а не культурные или какие-либо ценности. Разве вы знаете, что значит настоящая жизнь? Нерст боится своих воспоминаний. Знаете почему? Потому как они полны такой грязи и лишений. Где за деньги, за какие-то жалкие геллеры или центы решалась вся дальнейшая судьба. Где все деньги были обагрены кровью множества людей, и где эти жизни вообще ничего не стоили?
После этого он взглянул на Нерста так, словно бы у того руки действительно были в крови невинных жертв. Сам Альберт лишь удивлённо раскрыл рот, не в силах сказать что-либо в ответ. Настолько поразил его диалог этого странного парня, прибывшего издалека. В горле Нерста застрял ком, и он был уже не в силах его проглотить. Впрочем, Гай и не ждал от него никакого ответа. Он обернулся к другим слушателям и стал ждать ответа от них.
Вингерфельдт на миг погрузился в свои размышления, было видно, как нахмурились его густые брови, но в тот же миг они поспешили вернуться в первоначальное состояние, а в глазах учёного появилась ясность по поводу своего положения.
- Гай, все мы выходцы из весьма скромных семей. Ты не находишь это таковым? Я сам притерпелся достаточно за свою жизнь, но мне нечего скрывать. Ибо человек я из работящих.
- Да, но вряд ли тебе суждено было пройти через всё то, через что прошёл я, или тот же Альберт. В этом-то и заключается наше с тобой различие во взглядах. Премилый дядя Алекс, я бы давно обратил твоё внимание на одну любопытную заковырку в истории: и я гляжу на свою биографию, как на нечто неудавшееся. Воспоминания причиняют мне боль. Как причиняют и Альберту. Да, мы могли бы быть совершенно другими. Но мы те же. Я готов зуб дать, что такой парень, как Нерст, был весьма неплохим в своё время, но именно нужда кинула его туда, куда бы ни один нормальный человек не вступил бы ногой.
- И всё же я не понимаю, что ты нам хочешь сказать? – Вингерфельдт слегка наклонил голову и всё выражение его лица стало сочетать в себе подозрительность и любопытство.
- Не понимаешь? Хорошо. Вот скажи, тебя когда-нибудь отвергало твоё общество, в котором ты жил? Оно изгоняло тебя прочь, бросало на произвол судьбы?!
- Ты не прав, Гай, - раздался тоненький голосок позади, в котором Гай узнал Мэриан. – Мы сами себе создаём такую судьбу. К чему поднимать всю эту грязь наверх, в мире вполне хватает грусти и печали. Подумай сам, человек должен стремиться к совершенству. Ты человек начитанный, и ты тем более должен понять, что надо стремиться ко всему красивому и изящному.
- О да, - что-то ядовитое мелькнуло на лице Гая. – Только, чтобы понять действительно всю ценность пищи, надо сначала пройти через жуткий голод, и ты никогда не поймёшь, что такое вода, пока не претерпишь жажды.
Этот новый оратор, проснувшейся в Гае, задел какую-то струну в обществе всех сидящих здесь. И все ведь прекрасно понимали, что он ведь прав в чём-то. Но знать бы им только, в чём заключалась вся эта навязчивая правота?
- Вы не ответили на мой вопрос, - стал продолжать Гай, скрестив руки на груди и, с выжиданием глядя на людей.
Беспомощно сверкали глаза Вингерфельдта.
- А разве тебя общество изгоняло прочь? Разве не ты сам отгородился от него, признав только свою отшельническую жизнь? Ведь ты сам сделал так, чтобы к тебе были плохо расположены. Сейчас ты один, и поэтому решил излить все свои мысли по поводу тоски и одиночества мне? Ты, который сам же себя и обрёк на это?
- Да, я ужасно колючий, у меня ужасно несносный характер. Да, да, всё это так! – Гая просто метало в разные стороны. – Вы хотите, чтобы я посочувствовал, помог тому обществу, о котором вы говорите. Но это общество выкинуло меня за борт. Когда я умирал от голода, где было это общество? О, оно смеялось презрительно надо мной. И что я мог сделать в эти года своей беспросветной молодости, которую у меня украли эти алчные люди? Теперь никто не вернёт мне того времени. Мало того! Едва я обрёл средства к существованию, так у меня сразу появилось много влиятельных друзей, я сразу стал всем и везде нужен. А ведь я по-прежнему тот же Гай, что и голодал в трущобах. И, тем не менее, вы мне ещё что-то говорите о равенстве, что человека любят не за деньги, и сами противоречите своим словам.
- Заметь, друже, ты сам затеял этот разговор, и никто тебя за язык не тянул, - подметил Алекс. – Разве тебе он так уж приятен? Посмотри на себя – где твой прежний оптимизм, твоя так называемая любовь к жизни? Куда ты дел прежнего Гая Гезенфорда, который был гвоздём всей нашей компании?
Гезенфорд вздохнул и, причём так тяжело и искренне, что всем невольно стало жаль его. Гай вдруг из бесстрашного и яростного тигра превратился в маленького кота, усмирённого хозяином. Несколько минут он просидел, наклонив голову, затем решил продолжить своим тихим, не способным уже к мятежу голосом:
- Прежний Гай остался там, в стране иллюзий и святости. Сейчас он увидел реальность и рассыпался на мелкие кусочки…
- Мне таких Гаев не надо! – разбушевался Вингерфельдт. – Я тебя на сегодня увольняю из компании.
- Брось, Алекс! Можно убежать от кого угодно, кроме себя. И никаким тут уже юмором ты не поможешь.
На этом, можно сказать, этот разговор, неприятный для всех и должен бы завершиться, пока Гай случайно не обнаружил газеты на коленях Альберта и не решил прочесть пару статей в ней. Это ещё больше подтвердило все его мысли и всю его печаль. Казалось, от самих букв веяло какой-то мелочностью, тщеславием, ничтожностью…
Альберт всё это время наблюдал за действиями валлийца, в котором за такой короткий срок произошла столь резкая перемена. Гай тем времен открыл газету на произвольной странице, и взгляд его невольно упал на одну из статей. В ней воспроизводилось интервью, взятое у одного сейчас много добившегося деятеля, ныне известного на весь мир адвоката.
Этот человек всё своё время, начиная с детства, нещадно копил деньги. Копил и копил. Он не тратил их ни на какие развлечения, а усердно складывал себе на будущее. Он жертвовал самым святым, а что же теперь… теперь этот человек всеми почитаем, но счастлив ли он?
Гай оторвал взгляд, полный грусти и задумчивости, от газеты, и столкнулся глазами с Альбертом, ожидающего рецензию на прочитанный материал. Гезенфорд качнул немного головой и произнёс так тихо-тихо, что его мог услышать лишь Академик:
- «Он получает зарплату в тридцать тысяч долларов». И, тем не менее, он отказывается ото всех высших постов, и от него веет тоской. Тоской по жизни, этому миру. Он и не догадывается, что сам у себя украл жизнь, когда ещё там, в детстве, копил свои деньги. Во имя чего? Он лишил себя детства, и теперь уже никогда его не вернёт…
«Наверное, это очень подходит к твоему нынешнему положению», - удивился сам точно подобранной фразе Альберт, с сочувствием слушая Гая, который потерял своё детство, но скорее, не по своей воле, и теперь ничто ему не изгладит этого ощущения потери.
Может, именно это понял Гай, который до этого времени считал, что порвал все связи со своей прошлой жизнью, а потом встретивший своего некогда знакомого на улицах Парижа?
В этот вечер много смеялись. Смеялся и Гай, и казалось, от самого общества веет весёлостью и хорошим настроением. Но тем не менее, Альберт быстро сообразил, что всё это фальшь. Фальшь не для компании, а конкретно для них двоих, для Академика и него, Гая, задевшего в нём его больную струну.
Гай собирался домой, но ещё успел бросить одну-единственную фразу, адресованную именно Альберту Нерсту:
- Что ни час, то короче наш жизненный путь! Эй, товарищ, наливай же заздравную чашу, кто знает, что будет у нас впереди?
Академик довольно долго провожал взглядом фигуру Гая, высокую, тощую, вконец сломленную своими выводами и заключениями, и главное, полностью одинокую в этом мире. И в этой фигуре он, наконец, увидел родственную себе душу, которая могла его понять. В этот миг Альберту показалось всё таким мелочным и ничтожным, что он даже и не знал, чтобы тут можно сделать… И кто же всё-таки знает, что будет у них впереди?
И, наверное, самое лучшее, к чему мог прийти Альберт, было именно то, что надо идти по жизни с гордо поднятой головой. Надо довольствоваться лишь одним настоящим, ибо оно краткое, как дым, и мгновенно перетекает в прошлое…