Крыша

Как и у всех евреев, у меня была в детстве любимая тётя Циля.
Правда, видел я её редко, потому что тётя Циля жила в городе Омске, а я – далеко от Сибири, в Средней Азии.
Но однажды я, пятнадцатилетним подростком, приехал в Омск на каникулы.
Родни в этом городе оказалось неожиданно много.
Впрочем, тётя Циля сказала категорично:
- Рафочка будет жить у меня!

Я с восторгом согласился.
Ведь я любил тётю Цилю и ничего ещё не знал про её мужа, дядю Вену. А надо бы знать.
Потому что у дяди Вены была одна нехорошая черта – он терпеть не мог евреев и, особенно – еврейских детей.
Во всё остальном дядя Вена был очень положительным человеком – образцовым семьянином, не пьяницей,
не каким-нибудь там вертопрахом.
Он работал крупным профсоюзным деятелем на ещё более крупном заводе союзного значения.

Работал, как видно, хорошо, потому что его ценили и без конца давали премии
Все свободные деньги – а их было немало – дядя  Вена за отсутствием еврейских детей, тратил на грампластинки.
Он был страстным меломаном и собрал огромную фонотеку.
В свободное от праведных трудов время он слушал оперные арии и благоговел.

К моему несчастью, незадолго до того, как я появился в доме, дядя Вена заменил патефон
на входивший тогда в моду электропроигрыватель.
Он дрожал над ним, как над малым ребёнком, пылинки сдувал и ежесекундно протирал мокрой тряпочкой.
- Не вздумай включать! – бросил он мне, уходя на работу.

Не успела захлопнуться за ним дверь, я тут же воткнул штепсель в розетку.
Но, видать, что-то перепутал, – раздался лёгкий взрыв, и все огни погасли.
Мне стало не по себе. Я начал искать тёмный угол, куда можно было бы спрятаться.
К сожалению, в квартире царил образцовый порядок, и не было ни одного укромного местечка.
Я принял отчаянное решение – забраться на крышу.
- Пусть они меня ищут! – думал я. – Пусть испугаются и потом, когда я объявлюсь,
не станут наказывать, а, наоборот, что-нибудь подарят.

Дом, в котором жили тётя Циля с дядей Веной, был пятиэтажный, хорошей кирпичной кладки.
Этажи были высокие, и дом смотрелся очень внушительно.
Тем более, располагался он на одной из центральных улиц, на проспекте Карла Маркса.
Движение было шумным, под окнами постоянно дребезжали трамваи.
Я обошёл дом со всех сторон и обнаружил пожарную лестницу. Забраться на крышу было делом пяти минут.
Тем более, что у меня тогда были крепкие нервы, и я привык лазать по горам.

Достигнув цели, я возликовал. Но эйфория прошла очень быстро.
Крыша была железной, покатой, а после недавно прошедшего дождя – мокрой и скользкой.
По глупости я совершил несколько ползков вверх, пытаясь добраться до ближайшей трубы.
Но тут на меня напал отчаянный страх. Я понял – одно неверное движение, и я уже не соберу костей.

Неожиданно моя рука наткнулась на завернувшийся острый угол железного листа,
и я зацепился за него, как за соломинку.
Я лежал и вопил благим матом:
- Спасите! Спасите!
Снизу послышался голос неизвестно откуда взявшейся тёти Цили.
- Рафочка, держись! Не шевелись! Сейчас тебя снимут.

Очень быстро приехали пожарники и освободили меня из страшного плена высоты.
Вечером пришёл с работы дядя Вена.
Он уже знал о произошедшем. Ни слова не говоря, он взял меня за руку, усадил напротив и долго,
пристально смотрел в глаза. Потом брезгливо взял двумя пальцами моё оттопыренное ухо, покрутил его и произнёс:
- Чтоб ноги твоей! Никогда! Ты слышишь – никогда!

Тётя Циля молча увела меня к дедушке.
Прошло  много лет, я вырос, женился, у меня подросли дочки, которые по возрасту сравнялись со мной, тогдашним.
Мы приехали на летние каникулы в город Омск. Тётя и дядя были ещё живы.
Но, обходя родственников, я не решился их навестить.

Неожиданно тётя Циля позвонила сама:
- Рафочка, зайди, пожалуйста. Я хочу увидеть твоих дочек.
Та же уютная квартирка, теперь показавшаяся мне маленькой и тесной. Полки с книгами, стеллажи с грамзаписями.
В прихожей нас поочерёдно обняли два старых человека, сгорбленных, трясущихся.
Тётя Циля усадила нас за стол, дядя Вена, шаркая тапочками, принёс чай и клубничное варенье.

Между ним и моими дочками завязалась оживлённая беседа.
Я сидел и думал:
- Неужели он полюбил еврейских детей!
Боже, что делает с людьми безжалостное время!

                Р.Маргулис