Сказка

С  К  А  З  К  А


Вот так бы ехал и ехал, лежа на верхнем ярусе, слушая монотонный стук колес. Нет, просто слушая стук колес. Иначе, больно по песенному получается:  «стук монотонных колес».  Взял себе за правило не повторять ничего чужого. Правда, не всегда так получается. Не будешь же на иностранном языке говорить и писать. Да и не в этом дело. Этот стук, если говорить честно, он – не монотонный. Он меняется в зависимости от скорости поезда или даже от моего настроения. Вот он сбросил скорость, обгоняя небольшие горы, и стук колес поменялся. Теперь я слышу: «это не существенно», «это не существенно», «это не существенно». Почему именно такие слова, я уже не знаю, наверное, так переключаюсь с одной мысли на другую. Вот мы снова выезжаем, как любит выражаться Вадим «на оперативный простор», поезд набирает скорость, и я уже слышу  «ну и что с того», «ну и что с того», «ну и что с того».
Вадим, сидит возле «Почтальонши» и они о чем-то спорят. Он любит поспорить.
Тут стоит все же объяснить кто, есть кто.  Вадим Нагимов, руководитель нашего литобъединения «Перо Пегаса» работает в нашей районной газете  корреспондентом, ведет криминальную страницу. Никого, как в кино, он в коррупции не обвиняет, начальство полицейское не ругает, а описывает особо изощренные и жестокие преступления, которые у нас тоже случаются, поскольку и мы живем  в России. Когда особо нечего смаковать, или уже есть большая статья на эту тему, то ограничивается отделом «криминальные новости».  Такие странички тоже стали в последнее время писать легко, с применением новомодных слов типа «умыкнул», «смертоубийство», «любовный акт, с применением силы» и другие. Будто погоду объявляют. Наше литобъединение – это его детище, хотя родились мы как клуб любителей поэзии, а он пишет исключительно прозу. Но он играет на гитаре и неплохо поет. Видимо, как стала газета официальным органом местной власти, ему негласно поручена связь с управлением культуры. Хотя справедливости ради надо сказать, что к этому он тяготел сам. Еще, будучи студентом журфака он числился страшным книголюбом, возглавлял (или участвовал) в издании институтской малотиражки и еще  в чем-то там участвовал. Он говорил, но я уже не помню.
«Почтальоншей» мы зовем Настю Балашихину, которая пишет не совсем понятные для меня стихи. Мне всё кажется, что её стихи - это всего лишь набор красивых слов, но Вадим её всегда хвалит и говорит, что молодежь так заявляет свое несогласие современными устоями, что они обязательно приходят к серьезным вещам именно через это. А через чего именно они приходят к серьезным вещам, так и не объяснил. Очень часто в их стихах встречаются одни и те же слова типа «мироздание», «фламинго, «параллельные миры», «сжигать мосты». Слова, как слова конечно, но они так затюканы, что для меня стали бульварными. Читал я, какие они пишут друг другу в Интернете хвалебные речи : «Светлана, вы на этот раз превзошли себя. Отличное СТИХО!».  Каково? Нет, конечно, сеть всемирная, все с одинаковыми правами, а я может, просто брюзжу, как старый пень, а сам действительно не хочу понять их. Но эти СТИХО я действительно не могу понять.
Концовки таких стихов такие витиеваты, что превращают само стихо в импрессионизм -  додумай, мол, сам. Как назовешь, так и будет. Наверное, я действительно что-то недопонимаю. Вот Вадим - понимает. Иногда я и в правду начинаю считать, что сам не стихи пишу, а рифмованную прозу. Уж больно у меня всё понятно, люди пожилого возраста хвалят. Им нравятся. Никакого подтекста, подводных течений. А может и вправду, чего-то недопонимаю. Ведь ясно же - лучше писать белые стихи, чем прозу в рифмах. В первом случае это даже звучит: «белые стихи!». Аристократично даже. Во втором, это - сущее графоманство.  Сказал об этом как-то Вадиму, но он только улыбнулся:
- А ты что, хотел, чтобы все писали одинаковые стихи? Это наоборот хорошо, что вы пишите по-разному. От тебя  не ожидал, такую чушь услышать. Слушай, может ты хочешь, что бы тебя похвалили? Или Настю покритиковали в угоде тебе?
- Ты, что Вадим? Обидеть меня сейчас хотел или действительно так думаешь?
- Успокойся, я и не подумал, что просишь себя похвалить.
- Ну, тогда спасибо, что только обидеть хотел.
На том и остановились.
Вообще в этих вопросах Вадим сечёт здорово. В стихосложении он так же разбирается лучше нас обоих. Слух у него вообще музыкальный, заметит любую фальшь. Как Штирлиц в кино.  Вроде, сидит и думает о своём,  а ты талдычишь свои стихи обиженный, что тебя  не слушают. А он посидит немного и выскажет где и что хромает. Я как-то спрашивал его, дескать, чего ты не перейдешь из теории в практику:
- Твои стихи были бы идеального сложения, как француженка без одежды.
 На это он ответил, чтобы я не юродствовал, и что у него нет такого замечательного зуда, без которого не стоит начинать. И вообще он будет писать сказку. Особого внимания к его словам я тогда не придал. Сказку, так сказку.
 Настя вообще-то девушка хорошая, у неё есть очень даже хорошие вещи. Ведь кто пишет много, у того обязательно получится, а она работает за троих. В личной жизни ей не очень везёт, но это уже не моё дело. Да. Забыл сказать, что Настя работает художником-оформителем на железной дороге, а ни какая не почтальонша. Зачем так прозвали, я даже и не знаю. 
И, наконец, ваш  покорный судья, то бишь,  - я. Эти слова я специально включил, чтобы  почитать,  как эта дрянь будет смотреться со стороны.  Не люблю оба этих слова: «ваш покорный слуга» и «то бишь». Это уже - мой бзик и не совсем замечательный. Вот не полюбил какие-то слова и всё тут. Строго судить меня не стоит, возможно, что кто-нибудь из моих ближних очень уж часто повторялся, и у меня  началась аллергия. Все последние годы упорно стараюсь исключать из своей писанины часто встречающиеся слова. От этого испытываю большие трудности, но ничего собой поделать не могу. Я пописываю стихи, временами печатаюсь, выпустил книгу.  Начал поздно, хотя одно время и в детстве баловался. Уже после Советской Армии (так у нас принято писать про службу) вдруг понял, что испытываю постоянную потребность писать. Большую поддержку мне в этом оказал Лев Сорокин, тогда, кажется, возглавлял Свердловский союз писателей. Лично знаком с ним не был, а просто поехал со своего городка на встречу, прихватив собой небольшую тетрадку своих стихов. Много времени утекло и очень жаль, что ничего не сохранилось. Мне, видимо, нужны были  его советы и,  наверное, жаловался, что тяжело молодым печататься, а потому нет никакого стимула. Все это я,  на случай,если его на месте не окажется, изложил в той же тетрадке. Дом писателя находился по тому же адресу, где и сейчас, на улице Пушкина. Там они и по сей день на птичьих правах, в арендном помещении ютятся уже сколько десятилетий. Могут и оттуда выбросить. Какая дикость! Ладно, не о том…
Льва Ивановича, царство ему небесное, на месте действительно в тот день не оказалось, но зато он ответил мне письмом сам лично. Трудно переоценить (не хорошее какое-то слово, хотя и правильное)… Одним словом, я считаю его единственным наставником, хотя так и повидался не разу. «Не можешь не писать – пиши, а обучать тебя этому не надо, у тебя неплохо получается, но очень тебя прошу, бойся лёгкости. Если легко и хорошо стал писать четверостишье за четверостишьем - лучше бросай. Отдохни. Посмотри. Перечитай. Вокруг нас витают множество чужих стихов, слов, сравнений, которые мы слышали или читали, а теперь сидим и пользуемся. Потому-то и легко. Не надо тебе чужого. Легко, а значит – не твоё!».  Взял   всё это изложение в кавычки, хотя и не дословно изложено. Но изложено почти слово в слово. Я мог немного переставить их, но и слова его и смысл его же. Кроме того, Лев Иванович решил оказать мне практическую помощь, посоветовал убрать из одного стихотворения, как он видел, лишнее четверостишье, а новый вариант отправить в редакцию журнала «Урал». В письме посоветовал приписать для тамошней редакции, что всё делается по совету Сорокина Л.И. Это стихотворение, он похвалил, хотя  о многом другом мягко дал понять, что так писать вовсе неграмотно. Излагал все в виде совета молодому товарищу, и я порой думаю, что благодаря его письму я во многом поднялся (считайте, над собой, ежели кому стало смешно).  Сейчас времена другие. Несмотря на то, что на Урале такое отношение к писательскому труду (имеется в виду отсутствие своего помещения), очень резко поднялось движение литературных объединений. Множество городов районного значения проводят региональные фестивали поэзии и авторской песни  один раз в год. Тогда в этот город стекаются делегаты объединений и клубов от пятнадцати-двадцати населенных пунктов Урала. Сейчас пробиться легче и, наверное,   таланты обнаружатся. Так не бывает, чтобы такое большое движение  было безрезультатным. По рукам ходят коллективные сборники, в Екатеринбурге в том же здании, куда я тридцать лет назад робко заходил со своей тетрадкой действует международный поэтически марафон. Каким-то чудом писательской организации удается сохранить свой (вернее чужой) закуток, где  становятся общим достоянием стихи авторов из различных областей и даже из-за рубежа.
В настоящее время мы втроем едим в один из северных городов Урала на фестиваль, а перед этим готовили приветствие, небольшие сувениры для хозяев. Там мы встретим своих друзей из различных уголков и не должны выглядеть хуже других. Дух творчества против духа соревнований ничего не имеет. Они у нас неплохо уживаются. Вадим с «Почтальоншей» перестали спорить и повторяют слова приветствия, которые написал и зарифмовал я. У меня это неплохо получается. Читать будет она, а Вадим, как руководитель, будет толкать речь и доводить до всех о наших успехах, недостатках и планах. Тут они про меня забывают, поскольку читать совершенно не умею: жую слова,  забываю их, говорю невнятно и вообще, как Вадим говорит (мягко выражается):  « в красную Армию – непригоден!».  А я не только плохо читаю, но и не могу оценить чужие стихи на слух.  Иные хоть и напишут абы как, а читают до того выразительно, жестами, аж сборники  в зал  швыряют, что сидишь и слушаешь, заворожено, как кролик перед удавом. Придешь после домой, прочитаешь то же самое визуально, и видишь  - не зря он выбросил свою книжку. Не зря.

        Лежу себе на верхней полочке и до чего мне нравится глубоко задуматься под этот моно… Под стук колес, одним словом. Ехать целых шесть часов, но на следующей остановке обязательно появятся местные пишущие аборигены, скоро их транзитный городок. Они, только войдут в поезд, сразу начинают искать себе подобных, ходить и стучать дверьми. Назвали они свое объединение «Олимп» и ездят по фестивалям по десять, а то и более человек. Из-за этого на них посматривают косо. Ведь хозяевам нужно всех гостей встретить на вокзале, кое-кого подвезти,  угостить с дороги пирогами с чаем и кофе, а после официальной части, накормить. Поэтому нас будут любить больше, нас всего трое. Бывало как-то и двое. Милое дело! Правда, встречая гостей сами, мы буквально выбиваемся из сил. Нужно оформить сцену, напечатать буклеты  (если в этом году  никакой сборник не выпущен), подобрать музыку, написать сценарий, бегать по предпринимателям, некоторые из которых подбросят немного денег. В основном человек пять-шесть дадут кто  тысячу, кто пятьсот рублей, а на остальное сбрасываемся сами. И вот вдруг, как и «олимпийцы» с каждого города подъедут по десять человек? Как прокормить двести человек? То-то же.
Там, куда мы едем,  поставлено всё на высшем уровне. Там местная власть сама выделяет средства, подключает спонсоров и освещает всеми средствами. Любо-дорого! Нам бы так. Но мы рады и тому, что у нас есть. У нас тоже есть администрация, где денег вечно нет (для других), и управление культуры не возражает, чтобы мы пользовались Дворцом культуры. Правда, в отчетах по проведенным культурным мероприятиям они шлют в Министерство культуры одинаковые отчеты, как и те, кто и вправду заинтересован  поднять  свой район в этом плане.
Ну, всё. Поразмышлял и будя. Стоянка. Члены лито «Олимп» врываются с криком «О, какие люди!» и теперь слышно только их. О чем на этот раз говорят вагонные колеса уже не слышно.  Один из них, Корелин Валерий всегда таскает с собой фляжку,  потому с ним всегда интересно, а вот руководитель «евоная» Раиса Антоновна наоборот - вредная. Ну, может это зря, что врединой называю, но когда у Валеры  во фляге что-нибудь булькает, действительно хочется быть подальше от неё. Лучше выходить  в тамбур. Раису за глаза зовут не Антоновна, а антоновкой. Она по сути своей не так чтобы вредная, но часто, а лучше сказать, всегда спорит с хозяевами фестиваля, чтобы не перебивали её «архаровцев» и разрешали их объединению читать по три - четыре стихотворения, а не по одному-два, как остальным. Когда её пытаются пристыдить, напоминать про регламент, то говорит «они коротенькие»  и отворачивается.   В отличии от других, кто ездят послушать новые дарования и повстречаться с друзьями, она приезжает почитать свои стихи. После официальной части, когда идет по кругу «свободный микрофон», она снова чаще других поднимается на подиум или подталкивает туда своих «архаровцев». Те уже стыдятся, но лезут. Зачем антоновку расстраивать. Она работала раньше в торговле и привыкла показывать товар лицом. Пора бы уже и привыкнуть. Тоже, мне, устроили порядки!..
        Мы с Валерой стоим в тамбуре и курим. Содержимое его фляжки катастрофически убывает. Я отопью и нахально замечаю, что коньяк мог бы быть и получше, на что он не задумываясь, отвечает «дарёному коню под хвост не смотрят». Я с ним соглашают, и мы допиваем молча.
        С ним у нас уже несколько лет идет шуточная перепалка. Язык у него, как все отмечают, вострый и в своих четверостишьях обсмеивает нас всяко.  В основном  достается  названию нашего объединения. Как только он не склонял «Перо Пегаса». Я стараюсь от него не отставать, и отвечаю тем же типа:

Олимп – покруче Голливуда,
Им олимпийское «Ура!».
Валера сам сошел оттуда,
Сказать попроще – хрен с бугра.
 


Фестиваль прошла на высоте, да иначе и быть не могло. Местное литобъединение одно из сильных и многочисленных. Не отстают исполнители авторских песен. Каждый год в их коллективе прибавляются лауреаты премии местной администрации. Об этом мы и мечтать не смеем. И зал у них всегда полон. Завидно ей Богу.
Едим обратно в том же поезде уже рано утром. В нашу сторону других поездов нет, а тех делегатов, у кого были поезда, расписание которых позволяют уехать поздно вечером или ночью, объявляли раньше других. Можно подумать, что они, как и антоновка, приезжали почитать стихи, а не других послушать.  Хотя, тут я могу оказаться не совсем прав. Это наше объединение так «похудело», поскольку две молоденькие девчонки поступили учиться и уехали Екатеринбург, а парнишка пошел служить. К тому же , в последний год никто наши ряды не пополнил, хотя часто даем объявления, что существуем и проводим свои заседания по таким-то дням. Так, что были времена, когда ездили вшестером. И на фестивали молодежь действительно нужно брать, чтобы приучились читать со сцены, почувствовали свою причастность к этому сословию, которые порой,  отбросив все условности,  не совсем заслуженно называют друг друга «поэтами».  Это разве не стимул? Сам-то вот полез тогда к Льву Ивановичу за стимулом и поддержкой… Тут они слушают других, анализируют И, конечно же, начинают стремиться к чему-то. Растут, одним словом.

Вадим пошел со мной в тамбур, хотя и не курит, где мы разговорились. Вспомнили о том, как антоновка снова лезла на баррикады и делала вид, будто и не слышит хозяев фестиваля; как не дочитал своё очень даже неплохое стихотворение совсем молодой парнишка, поскольку стеснялся; как оригинально исполнили своё приветствие  члены литобъединения «Муза», да и многое другое.  «Событий произошло немало, - решил я,- а потому, наверное, Вадим такой задумчивый. Скоро ведь и нам предстоит гостей встречать. Тягаться с соседями не сможем, но и выставлять свою серость - тоже не годиться».  Однако, поговорив немного, я понял, что мысли Вадима совсем не об этом.
- Слушай, у тебя может, что-нибудь случилось? Ты что-то в последнее время «шибко начальник задумчив, однако».  О нашем фестивале уже думаешь?
- Знаешь, ты только не смейся, но я действительно о другом думаю. В последнее время у меня предчувствие, что наконец-то приступаю к осуществлению давешней мечты – я напишу сказку! Понимаешь? – даже глаза его в эту минуту загорелись радостью и излучали искры.
- Подожди, Вадим. Подожди. Я что-то не совсем тебя понял. Ты хочешь сказать, что безмерно счастлив от того , что собрался написать сказку? Это ты, у которого две замечательные повести и столько рассказов?   Я тебе вот что скажу, друг ситный, зря ты не пьешь, как  я допустим или  другие нормальные люди. У тебя, по крайней мере, башка  по делу бы болела. Словом, она у тебя болела бы, может и похуже, но по уважительной причине. Какая муха тебя укусила?
Нет, он совершенно не обиделся, хотя и шутку не принял. Таким серьезным бывал редко.
- Ты не понял меня, Олег. Я хочу написать настоящую сказку. Понимаешь?  Настоящую! Ты обещал не смеяться, а потому помолчи и послушай. Писать настоящие сказки, может быть, было легко во времена  Пушкина или ещё там кого-то, поскольку их множество ходило в народе, вроде как фольклор, но более фундаментальное.   Они имели хождения во всех странах, созданные самим народом. а пишущие люди собирали их, систематизировали, наверное, дополняли от себя, но Они все - настоящие. Скажем, у нас Толстой с Буратино, а они там со своим Пиноккио и так далее. Понимаешь? Из этих сказок прёт что-то именно народное. Я пока не знаю, как это объяснить и обозвать. Это что-то, вроде, пассивного поиска народных чаяний, написанное таким же понятным для народа языком. Они и создавались им самим. После сказок нашего детства, десятилетиями никто настоящую сказку создать не может. Сказка ведь это не «похождения Электроника» и совсем не означает, что всякая небылица тянет на сказку. Нет, друг. Не так-то всё просто!  Я вот искренне завидую Юрию Олеше, который написал, чуть ли не последнюю в мире сказку. Читал, кажется в «Алмазном венце» Катаева, как Олеша случайно схватил недостающую и главную изюминку «Трех толстяков». Он увидел в открытое окошко куклу и понял, что именно  вокруг куклы будет закручен сюжет. Представляешь?  Я думаю, что сам Катаев позже так же маялся,  приближая  к народному творчеству свою сказку «Цветик-семицветик».  Махонькая такая сказочка, а не назовешь небылицей или фантазией. Не хочется, понимаешь, назвать так.
- У-у-у, паря,- перебил я его,- хана тебе скоро! Давай-ка, как приедем, посидим немного, выпьем, и ты расскажешь продолжение своей сказки о сказках.  И давай начистоту. Вот всё то, что ты сейчас наговорил – это серьёзно? Если так, то я ещё не готов понимать такое. Наверное, не дорос. Это, должно быть, вещь сложная. Я , конечно не изучал, как ты в журфаке,  хитроумные вещи. Всю классическую критику для меня представляли Белинский, да Писарев. Ну и потом, как сейчас помню, ещё один литконсультант солидного журнала, который отвечал мне :  «сие от лукавого».  Это все, что я знаю. Никакой критики и тем более  разборки  сказок никогда не читал и не слышал. Да я и не задумывался, что сказки писать так сложно. Извини, конечно, но я привык думать только то, что сказки – это не жизнь, поскольку там добро всегда побеждает зло. Это  все, что я о них знаю. Вот выпьем – может пойму.
- Нет, Олег, сегодня ничего не получится. Сегодня моя половинка с дочкой приезжают из Троицка. Их столько времени дома не было, а я вдруг заявлюсь загусаренный. Нет. Не выйдет сегодня. А тебе известно, не менее ситный друг, что такое любовь для женатого человека? Не слышал? Так, знай: любовь женатого - это привычка к родному человеку, умноженное на расстояние и время разлуки. Вот так-то.  А вот сказку о сказке, ты зря не дослушал. У меня ведь уже есть весь сюжет, понимаешь? Я нашел его! Я года три к этому шел. Понимаешь ты? Три года! Зато я, не побоюсь этих слов, могу сказать, что жил и писал не зря! Это и вправду так, Олежа. Представляешь, Олежа!
     Эта будет настоящая сказка, как у Олеши , у Ершова… Осталось только изложить, понимаешь? Только изложить. Ты, Олежа, будешь первым, кто прочитает. Но, но. Пока всё в секрете. Её я издам отдельно, красочно, в твердом переплете. В кредит залезу, но сделаю! Я и подумать не мог, понимаешь, что то, чего я искал  так долго , лежало совсем рядом. Потом поймешь, как всё просто.
      Вадим и вправду был в эйфории.  Оказалось, что я его и не знаю вовсе. Думал, что изучил как облупленного. Как бы не так! Человек… Нет, не то.  Друг, с которым делился всем, что есть, три года мечтал, жил и вынашивал такое важную для себя задачу, а я ничего не знал. Хоть бы хны. А ведь кое-что я о нем, все-таки знаю. Например, я знаю, что если уж он так разволновался, значит и вещь из-под его пера выйдет настоящая. Он бы иначе и не стал так радоваться и волноваться. Это уже -точняк! С такой-то скромностью и так раздухориться? 
       Я сам как-то задумывался над тем, что писать стихи для детей, оказывается,  очень сложно. Пробовал даже. А вот о сказках даже не вспоминал. Придумать, да к тому же что-то народное?  Да. Наверное, это действительно тяжело. К тому же, Вадим «лепить» суррогаты не любит. Ужасно совестливый и принципиальный человек. Я уже предвкушал – это будет что-то!

        Так заведено, что фестивали проводятся во всех городах по субботам. Впереди – банный день. Я уже позвонил Емельянычу, и он подтвердил, что все в силе. Баня будет готова вовремя. Жаль, что Вадима с нами  не будет. Вообще-то с Емельянычем меня познакомил именно Вадим, но поскольку с новым знакомым мы относились к спиртному более трепетно, чем Вадим, то и отношения наши стали более близкими. Вадим пил очень мало, да и вообще не умел пить. Выпив, он становился каким-то добреньким, всем улыбался, лез целоваться и даже мог пустить слезу. Он и трезвый-то ни в меру добрый и этим многие злоупотребляли. Мне, например известно, что даст главный какое задание, все перепоручат Вадиму,  разбегаются по домам, а он чуть ли не ночует в своей редакции и не уйдет, пока все не сделает. Так, что работа для него одной криминальной страничкой не ограничивалась.
Сегодня семисотграммовая запотевшая в холодильнике бутылочка, как мы  решили с Емельянычем, будет для нас достаточна. Не напиваться же. Круто сваренные яйца, черный хлеб с зеленым луком и замороженное сало, которое делает сам Емельяныч. Смак!
Возвращаюсь от него уже вечером, чтобы только успеть приготовить наутро кое-какую одежду и лечь спать. Завтра на работу. Так вот закончились выходные. Неплохо  , надо признаться, провел их на этот раз. Не плохо. Очень даже… Я засыпаю.



     Как гром среди ясного дня! Держу телефон возле уха и никак не могу поверить словам Емельяныча.
- Он повесился! Представляешь, он повесился! Это все она - Надюша его. Это все она! Лучше бы он был вчера с нами, в бане.
     Вадим… Он стоит перед глазами, как живой,  с такой счастливой улыбкой, а в глазах искры неимоверного счастья. Как же так, Вадим? Как же так? Ты любил жизнь больше всех нас, у тебя были такие планы! Что же ты, Вадим, наделал. Как мог?
     Жена его, Надежда, как выяснилось, вернулось из Троицка без дочери, где сошлась с бывшим одноклассником.  Собралась переехать к нему. Какой между нею и Вадимом состоялся разговор, можно только предположить. Когда все уже случилось, Надежда разослала всем родным сообщения и уехала. Её за это осуждать, резона нет. Не могла же она остаться после всего этого на похороны. Это могли бы принять за наглость или полный идиотизм.  Я её немного знал и как-то не получается осуждать. Да и какой от этого толк. Вадима не вернешь.  И простить её я никогда бы не смог, хотя до меня ей никакого дела нет.  Тяжело судить такие вещи. Вот тебе, Вадим, и привычка, умноженное на расстояние и время.  Жаль только, что ты, такой жизнелюб был ужасно легкоранимым. Это, наверное, правильно, что нужно терпеть, стараться понять тех, кто тебя мучает, а может даже подставлять другую щеку, получив удар по первой. Может быть. Но все же нужно и сопротивляться этому, а не воспринимать как необходимость, хотя бы мысленно понять, что это все не смертельно, что тебе дана жизнь и не надо вот так легкомысленно взять и оборвать её. Разве можно такой божественный подарок под названием ЖИЗНЬ прервать из-за такой, которая в любое время была готова оставить тебя одного и лишить дочь любимого отца? Конечно, судить со стороны мы можем все. Но ни одна женщина не достойна такой огромной жертвы .  Жизнь бесценна,  какую бы бабу не терял. Никакого сравнения быть не может Жалко, очень жалко, что ты теперь не с нами, Вадим. А, она… Бог ей судья.
      Никаких особых разговоров на эту тему между  пришедшими не было. Ни Емельяныч, ни сестра с матерью Вадима, на этому тему распространяться не собирались.  Не до этого.
Вадим, такой жизнелюб Вадим, оставил после себя лишь маленькую записку возле настольного портрета дочери: «Я её очень любил. Я вас всех любил, но жизнь- совсем не сказка».
Так прервалась жизнь замечательного человека и не состоялась сказка, которая -уверен -  стала бы очень даже заметным явлением всей пишущей братии.