Рассказ Гений

   Кручинушкин был не молод.Уже пошёл пятый день, как ему исполнилось 42 года, но до сих пор он так и не поймал свою Жар-Птицу за призрачный хвост. Хотя не раскрытый никем Гений (как сам себя называл Кручинушкин со сладостиным чувством удовольствия и нежности к себе любимому) был уверен, что просто еще не настал его звёздный час. А в том, что такой час грянет, он нисколько не сомневался. Вопрос был в одном - когда?
   - Но так ли уж это важно для настоящего Гения? - лениво рассуждал Кручинушкин, безо всякого удовольствия потягивая пиво недльной, а то и большей, давности. Пиво было препротивнейшее, да и уже, между нами говоря, мало напоминало сей напиток. Но Кручинушкин, как и подобает настоящему Гению, не снисходил к таким мелочам.
   Сидя в старом обшарпанном кресле и отхлебнув в очередной раз этой мерзкой жидкости, Гений скрестил свои пухлые пальцы на животе, напоминающем о нелёгкой участи женщины, собирающейся рожать вскоре тройню. Да и вся его фигура больше напоминала какую-то расплывшуюся, раздавшуюся в ширину желеобразную массу, внезапно застывшую, словно испугавшись собственного вида. Кручинушкин перестал следить за своим физическим состоянием лет 15 назад, когда от него ушла молодая жена, не выдержав занудно-философских рассуждений мужа о его гениальности. Тогда наш герой немножко погрустил, но, вспомнив о тяжёлой участи всех Гениев при жизни, воспрянул духом и выбросил из своей бесценной головы все мысли о неблагодарной женщине.
   Несмотря на свою гениальность, Кручинушкин вынужден был ходить на службу – кушать за бесплатно ему, как ни горько это было осознать, не давали. А работал он в городском ларьке – торговал автобусными билетами. Но и в этой невзрачной должности находил для себя удовольствие. Спрятавшись в тесной будке за плакатами с рекламой и объявлениями, Кручинушкин через щели и маленькое окошко наблюдал за людьми, шастающими туда-сюда мимо его будки, и злорадно посмеивался над их ничтожеством. Все они были для него не более чем мелкие и противные тараканы, безо всякого смысла шевелящие ногами. Он их просто презирал за то, что они не знали, КТО сидит в этой будке, какой ТАЛАНТИЩЕ запрятался за буклеты и афишки!
   Сознание своего превосходства возвышало, и от этого сильнее билось его гениальное сердце.
   Да, талант его был огромен. В доказательство этого Кручинушкин мог бы предъявить кипы бумаги, исписанной его косым почерком.
   - Когда-нибудь эти людишки поймут, КОГО они не увидели, - шустро пробежала мыслишка у Кручинушкина, но тут же он забыл о ней, заметив, что пивная бутылка опустела. Кряхтя, с натугой он поднялся с кресла, чтобы поменять на полную, той же недельной давности.
   Возвращаясь, кряхтя, в своё любимое кресло, которое так нежно обнимало своими мягкими боковинами его оплывший зад, он захватил газету. Газета была еще не прочитанная, и первое, что бросилось ему в глаза, кричащее огромными буквами на первой странице воззвание:
«ТАЛАНТ У НАС СТОИТ СТО ТЫСЯЧ!»
   - Ну-ка, ну-ка! - прошлёпали его толстые губы ничего пока что для него не значащую, но уже понравившуюся фразу.
   Объявление гласило, что редакция престижной газеты объявляет конкурс на лучший рассказ. И ежели автора сочтут талантливым, ему будет выплачена это заоблачная сумма!
Деньги были большие, и у Кручинушкина вдруг в глазах зажёгся огонёк. Ведь можно было и свою гениальность продемонстрировать, и деньги получить.
   Конечно, можно было послать в редакцию одно из своих старых гениальных произведений,  до сих пор не оценённое по достоинству ни одной редакцией, но хотелось выдать что-то совершенно новое и супергениальное!
   С горящими от возбуждения глазами Кручинушкин схватил ручку, торопливо придвинул лист бумаги, взъерошил волосы и задумался…
   - Чем удивить этих невесть что о себе думающих писак из газет?
   Он вдруг понял, что весь свой Гений он сможет проявить с блеском, описывая какой-то ничем не примечательный предмет, ну, например…
   Маленькие круглые глазки начали обшаривать взглядом, как лазером, комнату, не зная, на чём остановиться. Лампа? Окно? Стол? Кровать? Н-нет, что-то не то…
   Гений нервно поднялся с кресла, обошёл всю свою небольшую комнату и в задумчивости остановился. Его взгляд упал на кресло, и губы медленно расползлись в торжествующей улыбке. Конечно же – кресло!
   Это кресло, в котором он так любил проводить вечера и все выходные дни, согреваясь мыслями о своей гениальности. Креслу было уже лет двадцать, материал на нем протёрся, подлокотники блестели от грязи, но это было ЕГО кресло. Оно единственное было молчаливым свидетелем его гениальных мыслей и планов.
   Пальцы Кручинушкина друг мелко задрожали, когда он провёл рукой по спинке кресла, а в глазах вдруг предательски защипало.
   Он хотел сесть в кресло и начать писать, но вдруг остановился.
   - Н-е-е-т, он сядет на табуретку, и оттуда будет смотреть на своё кресло.
   Стряхнув пухлой рукой с табуретки какие-то крошки, Кручинушкин придвинул её к столу, с трудом поместил на ней свою нижнюю часть туловища, любовно обласкал взглядом кресло и начал выдавать «на-гора» очередное гениальное творение.
   Писалось легко, слова сами ложились на бумагу, а наш герой, только изредка бросая взгляды на кресло, от удовольствия и восхищения собой смачно причмокивал языком.
   Приобщимся и мы к озарению Гения, неслышно из-за спины заглянув в его тетрадь.
   «Кресло. Разве может что-нибудь в этом мире сравниться с предметом, который с нами и в горе, и в радости. Я смотрю на кресло, и мне кажется, что оно по вечерам обнимает мою спину, как застенчивая женщина обнимает любимого. Эти точеные ножки напоминают мне о быстроте времени и проходящих надеждах. А сиденье? Когда я опускаюсь на него, то возбуждаюсь от одного прикосновения. Но это мои чувства. А кто знает, что в этот момент испытывает само кресло? Ведь не каждому предмету дана возможность обхватывать своего хозяина и держать в своих руках. А креслу дана. Я люблю своё кресло и восторгаюсь им.»
   Кручинушкин поставил точку и подумал, что не надо больше расписывать – чем короче, тем талантливее. Да и нужно оставить какие-то моменты для работы воображения этих тараканов, которые будут читать его выложенные на бумаге мысли. Но захотелось ещё какой-то одной фразой подчеркнуть свой Гений. Да что там подчеркнуть, захотелось смело выпятить! Он наморщил узкий лобик, отчего тот стал похожим на колхозное поле после сбора картошки, и выдал:  «И кто знает, может быть, и своим талантом я обязан этому креслу?...»
   Автор сего творения перечитал всё ещё раз и остался удовлетворённым написанным. Завтра с утра он сам отнесёт этот коротенький рассказ в редакцию. На почту надеяться не стоит, когда речь идёт о ста тысячах. И на этот раз им уже не отвертеться! Все газеты будут драться между собой за право публикации.
   С этими предвкушающими победу мыслями Кручинушкин перебрался в своё кресло, столь гениально только что описанное им, открыл очередную бутылку, которая когда-то была пивом, с удовольствием отхлебнул, чмокнул губами и прикрыл глаза, как бы отгородившись от всего неблагодарного мира, не сумевшего пока оценить его самого и его расцветший талант.
   Скоро он станет знаменит, и тогда опубликуют все до единого рассказы, отвергнутые газетами и журналами. Тогда он им покажет! Скоро уже, скоро… Завтра…
   Это было последнее слово, которое промелькнуло в сознании Гения. Через мгновение Кручинушкин уже спал, со свистом выпуская воздух из губ, сжатых трубочкой. Ему ничего не снилось. Мозг Гения был пуст.