Бабушка Перл и бабушка Мирл

В моём голодном, трудном, полном неисчислимых тревог и бедствий военном детстве была одна великая радость.
Это две  моих бабушки, и обе любимые – бабушка Перл /Поля/ и бабушка Мирл.
 
В честь этих прекрасных, невероятных, ни с кем несравнимых женщин назвал я дочерей,
которые и продолжают в новом качестве их земное существование – Марина просто по созвучию с Мирл,
и Маргарита, что посложнее, потому что Перл, это жемчуг, а Маргарита в переводе – «жемчужина».

Дочери до сих пор мало чего знают о тех, кому обязаны именами.
Это моя вина. Причём – непростительная.
Всё недосуг было, пытаюсь я оправдать себя. Но разве может быть для памяти недосуг?
Слушайте, родные мои.

Две бабушки – и такие разные, как небо и земля, как вода и огонь, как солнце и луна, как…
Да этих «как» можно изобрести невероятное множество и при этом ничего не объяснить.
Ровным счётом – ничего!

Бабушка Перл вставала очень рано.
До того, как я продирал сонные глаза, она успевала сбегать на рынок, растопить печку, сварить кашу,
спуститься к арыку и начистить песком до блеска кастрюли, подмести комнаты и переделать ещё десятки дел.
Случалось, что в разгар её домашних хлопот приходили жители ближних кишлаков и звали её принимать роды,
бабушка Перл была акушеркой. Она мгновенно собиралась, клала на голову мокрое полотенце
и отправлялась пешком за два-три, а то и десять километров.

Я никогда не слышал, чтобы бабушка Перл жаловалась на свою судьбу.
У неё был другой пунктик – она ругала «проклятых коммунистов», которые сломали
«человеческую жизнь».
Я мысленно называл бабушку Перл дворянкой, хотя это слово и не вязалось с её еврейским носом
и привычкой готовить цимес из лобио – крупной пёстрой фасоли.

- Бабушка Поля, – спрашивал я иногда, – скажи, у тебя было счастливое детство?
- Невероятно счастливое, – отвечала она, усаживала меня на стул и начинала рассказывать
о пятнадцатикомнатном каменном доме, о мебели от лучших краснодеревщиков, о том,
какие блюда подавали к завтраку, к обеду.
Отец бабушки Перл, мой прадедушка, был известным в городе Брацлаве, да и во всей округе, адвокатом.

Она рассказывала, а глаза её подёргивались туманной дымкой и на ресницах то и дело
взбухала огромной солёной дождинкой слеза. Сразу же в разговор вмешивалась бабушка Мирл.
Она целыми днями сидела в комнате на старом, разбитом кресле и курила папиросу.
У бабушки Мирл были парализованы ноги, но голова была ясной, а ум острым и цепким.

- Уважаемая Перл, – мягким, вкрадчивым голосом обычно начинала она, –
хватит уже забивать ребёнку голову всякой собачьей чушью.
- Что? – вскидывалась бабушка Перл. – Позвольте не согласиться с вами, уважаемая Мирл.
Ребёнок должен знать правду. Он обязан понять, до какой жути довели страну коммунисты.
Вот он бегает, простите за вульгаризм, в нужник во дворе, а это не нужник, а выгребная яма,
наполненная нечистотами, бегает и в дождь, и в холод, и в снег.
И даже не подозревает о том, что существуют тёплые ватерклозеты.

- Браво! – восклицает бабушка Мирл, народница и хулиганка. – Все ваши разговоры, уважаемая Перл,
крутятся вокруг клозетов. Вы ведёте мальчика по неверному пути.
Он начнёт думать, что главное в жизни – это тёплый клозет.

- И это тоже главное, – отстаивает свои позиции её постоянная оппонентка.
- Бред! – говорит бабушка Мирл и выпускает изо рта клуб дыма. –
Ребёнка надо готовить к нелёгкой судьбе.
А если уж хотите что-то рассказать, то привлеките его внимание к хорошей книге.
Вот, например, Драйзер, «Американская трагедия».
И волнующе, и поучительно.

- Нет, уважаемая Мирл, – тут же живо отвечает бабушка Перл, – ему вовсе не нужен Драйзер
и все эти психические извращения.
Пусть читает «Хижину дяди Тома» и проникается жалостью к униженным и оскорблённым.

- Ха-ха! – восклицает бабушка Мирл. – Кому нужны эти сопли под видом литературы?
Не слушай, Рафочка, жизнь жестока и во многом несправедлива.
- Не слушай, Рафочка, – в тон ей высказывается и бабушка Перл, – не слушай эту заблудшую душу.
Что она видела в жизни? Грязные бараки да подпольные сходки.
- Полегче, уважаемая Перл!
- Полегче, уважаемая Мирл! Рафочка, читай стихи Апухтина. Вот где красота.
- Что? – бабушка Мирл чуть не вываливается из кресла. –
Кому нужен ваш мещанский Апухтин? Рафочка, читай «Овода»

Я потихоньку соскальзываю со стула и бегу во двор.
Бабушки, не видя меня, сразу же перестают спорить.
Бабушка Перл подвигает стул к креслу бабушки Мирл, и они начинают о чём-то шептаться,
возбуждённо, взволнованно. Я подозреваю, что они обсуждают моё будущее.

Иногда к нам в дом приходит бедная еврейская девочка Ревекка, очень некрасивая,
бесконечно несчастная. Ревека – беженка. Во время эвакуации она потеряла родителей.
Её подобрали случайные попутчики и привезли с собой в Таджикистан.

- Ревекка, – спрашивает бабушка Перл, – хочешь кашу с тыквой?
- Ревекка, – тут же вмешивается бабушка Мирл, – тыква на нормальном языке – это кабак.
Хочешь кашу с кабаком?
Ревекка кивает головой. Она молчалива.

- Рафочка, – говорит бабушка Перл, – почитай Ревекке «Хижину дяди Тома»,
ту сцену, где несчастных негров привезли на невольничий рынок.
- Рафочка, – парирует бабушка Мирл, – не забивай девочке голову сентиментальной чушью.
Почитай ей ту сцену из «Овода», где кардинал Монтанелли…

Я беру Ревекку за руку и увожу подальше от этого бесконечного участия.
Мы забираемся в дальний угол и слушаем, как спорят две моих бабушки.
Нам весело.

Мне было десять лет, когда умерла бабушка Мирл. Она тихо уснула в кресле.
Бабушка Перл сильно переживала её смерть.
Она собрала вещи и уехала в дальний кишлак.

Без бабушек в доме стало скучно.
Я садился у окна и воображал, как они спорят между собой, мои любимые, неповторимые, единственные.

Их голоса и до сих пор витают надо мной. Я зову их.
Неужели они не слышат?

                Р.Маргулис