Батюшка Дон кн. 3 гл. 22

Ранним утром 19 ноября 1942 года войска Юго-Западного и правого крыла Донского фронтов перешли в генеральное наступление под Сталинградом. Для проведения операции «Уран» Ставка Верховного главнокомандования подготовила значительные силы: Юго-Западный фронт - четыреста тысяч солдат, более шести тысяч орудий, пятьсот самолётов и около семисот танков.
Донской фронт насчитывал триста тысяч человек, около пяти тысяч орудий, по двести танков и самолётов. Сталинградский фронт кроме защитников города насчитывал четыреста тысяч бойцов, шесть тысяч орудий и шестьсот пятьдесят танков. Сосредоточивание такой массы войск и вооружения оказалось совершенно неожиданным для немецкого командования.
В 7 часов 20 минут утра была подана команда «Сирена». Сотни реактивных установок «катюша», множество орудий и миномётов начали громить оборону немецко-фашистских войск. Час вёлся огонь на разрушение и двадцать минут на подавление. Он нанёс противнику тяжёлый урон и произвёл устрашающее воздействие. К обеду ветер разогнал плотный туман, и советская авиация начала усиленно бомбить позиции противника, значительно помогая наступающим войскам. Немецкая авиация в воздух не поднялась.
На Юго-Западном фронте войска ударной группировки мощным натиском прорвали оборону 3-й румынской армии одновременно на двух участках: с плацдармов юго-западнее города Серафимович силами 5-й танковой армии и у станицы Клетская - силами 21-й армии.
На рассвете 20 ноября 26-й танковый корпус захватил населённый пункт Перелазовский и нанёс поражение 1-й румынской танковой дивизии. Советское командование ввело в сражение ударную группу - 1-й и 26-й танковые корпуса. Танковые соединения стремительным рывком устремились на юг. Следом введён 8-й кавалерийский корпус.
Германское командование решило, что главный удар советские войска нанесут в районе станицы Клетская, и направило туда резервы - 14-ю танковую и 7-ю румынскую кавалерийскую дивизии, а затем 48-й танковый корпус. К югу от Сталинграда позиции 4-й румынской армии атаковали части 51-й, 57-й и 64-й армий. Стремительный удар 13-го и 4-го механизированных корпусов взломал оборону румын. Потеряв тридцать тысяч человек, они в панике отступили. 
К 21 ноября фланги немецкой армии с севера и юга от Сталинграда были смяты, а части Красной Армии с двух сторон стремительно приближались к городу Калач на Дону. 1-й танковый корпус вместе с 8-м кавалерийским корпусом нанесли удар по 22-й немецкой дивизии и отбросили её к югу от населённого пункта Медвежий. К исходу 22 ноября они вышли на линию реки Лиска. Советские танковые корпуса яростно рвались на встречу друг другу, чтобы захлопнуть капкан на заднице 6-й армии Вермахта.

***
После смерти славянского друга Франц Ульмер сильно изменился. Он стал значительно апатичнее и задумчивей. Иоганн Майер часто заставал его безучастно сидящим в стороне, уставившимся в пространство пустыми глазами.
- Когда мы обмениваемся взглядами, - отметил озабоченный Иоганн, - мне кажется, что я смотрю в глаза незнакомца.
Стало бесполезно пытаться заинтересовать Франца чем-нибудь. Он просто существовал, а не жил. Создавалось впечатление, что он потерял всякую надежду. Однажды, когда товарищ спросил его напрямую, он слабо ответил: 
- Ой, Иоганн, не обращай внимания, это пустяки, - но через несколько мгновений добавил: - Старина, если я... ну, скажем, если что-нибудь со мной случится... черкани моим старикам пару строк, ладно?
- Ты с ума сошёл?
- Только сделай это поделикатней, - грустно улыбнулся друг. - Я имею в виду, не выкладывай всё сразу.
- Ладно.
- У моей старушки слабое сердце…
Время от времени он доставал фотографию, которую всегда носил с собой, и сидел, смотрел на неё, как будто читал книгу. На ней был запечатлён солдат с бокалом вина в руке, в кругу семьи, и все смеялись - мужчины, женщины и дети.
- Я не имею ни малейшего понятия о том, кто эти люди. - Ульмер равнодушно отвечал на вопрос кто они ему.
Он нашёл фотографию где-то в центре Сталинграда, где земля была полностью усеяна мёртвыми немецкими солдатами, через несколько дней после того, как погиб «Фом».
- Человек на фото похож на нашего казака! - подумал тогда Франц.
Рядом с одним из убитых солдат лежал чёрный распахнутый бумажник, как будто кто-то его выпотрошил, а потом выбросил за ненадобностью. Он был пуст, если не считать одинокой фотографии.
… Вскоре установились постоянные сильные морозы, и вторая календарная зима Иоганна Майера в России началась необычайно сурово.
- Пошли получать обмундирование... - сказал ему однажды Ульмер. - Приехал грузовик снабжения.
- О чудо! - иронично откликнулся Иоганн.
- Нам, наконец-то, привезли тёплые шинели, перчатки и шапки-ушанки.
- Неужели интенданты сообразили, что в России бывают морозы?.. Как раз вовремя, через месяц одежда нам не понадобится!
Несмотря на значительное утепление, все гитлеровцы ужасно мёрзли. Взрывы снарядов отдавались новым, жёстким резонансом, а разлетавшиеся комья земли были твёрдыми как гранит. Отныне единственным всепоглощающим желанием Иоганна стало получить лёгкое ранение.
- Теперь оставался только один выход, - думал он почти всё время, - реально осуществимый путь… Это надежда на то, что Небеса окажутся милостивы и устроят так, что я получу рану, не достаточную для того, чтобы умереть, но настолько серьёзную, чтобы меня отправили домой.
Ранение в мягкие ткани совершенно не годилось.
- О нём позаботятся в полевом госпитале, - знал он.
Самым лучшим считался сложный осколочный перелом костей, если возможно, не такой, чтобы превратить тебя в калеку, но который предполагал длительный период лечения.
- Однако в этом нужна удача - самая большая в мире удача, какая встречается не часто… - с такими мыслями в голове Майер встретил чудовищный огневой вал русских и широкомасштабную атаку на оголённый немецкий клин между Доном и Волгой.
Ужасающая новость распространилась со скоростью лесного пожара:
- Они прорвались!
- Франц, что нам теперь делать? - спросил он друга.
- Окружение позволит нам побыстрее покончить с той затянувшейся игрой со смертью, в которую превратилась наша жизнь, - ответил товарищ.
Колонны снабжения были объединены и двигались с охранением, по обе стороны их сопровождали подразделения бронемашин и мотоциклистов. Но даже это не помогало. Наступил день, когда все осознали, что прошло много времени после того, как единственный грузовик снабжения осмелился проехать на линию фронта. Русские перекрыли все подступы.
- Я слышу запах голода! - сказал вялый Ульмер.
- Может до этого не дойдёт?
- Будь спокоен, обязательно дойдёт…
Сначала красноармейцы атаковали их только ночью, потом беспрерывно днём и ночью. Как-то Иоганн заметил с тревогой:
- Русские стали слишком сильны.
- Всё шло к этому…
Отчаянные контратаки с огромными потерями ни к чему не приводили. Медленно, но верно тиски советских войск по сторонам немецкого клина, упёршегося в Волгу, становились шире, и германские дивизии были отброшены назад. С одной стороны, далеко за Дон, а с другой к востоку, обратно к огромной массе развалин, стальному городу на Волге.
- Сталинград стал огромным котлом, в котором нам суждено кипеть до полной готовности. - Франца потянуло на философию.
- Больше жизни дружище! - подбадривал его Майер. - Не всё потеряно…
Медленно перемалывались в труху целые дивизии. Битва без всяких перспектив на успех для немцев захлебнулась в море крови. Конец армии приближался чрезвычайно быстро.
- Но это не такой конец, на который мы рассчитывали в начале войны, - признался однажды Иоганн. - Ведь нам казалось невероятным, что мы позволим заманить себя, как мышь, в такую гигантскую ловушку.
- А сыром в мышеловке оказался Сталинград! - заметил Ульмер.
По мере ухудшения ситуации среди солдат распространилась идея и она мгновенно возобладала, что всё это не катастрофа, а блестящий мудрый маневр Верховного командования. Говорили о новых танках, о наступлении с севера, о секретном оружии, превращающем всё в пыль.
- Нас в любом случае спасут! - верили солдаты.
- Является ли ложь, ложью, если все знают, что это ложь? - буркнул Майер.   
Леденящая правда доходила до них по мере того, как остатки одной дивизии за другой терпели поражение от напирающего противника, который теснил немцев к центру Сталинградского котла.
- Помощи ждать неоткуда! - постепенно эту истину поняли самые отъявленные оптимисты.
- Фюрер забыл нас…
Огромные колонны голодного транспорта забили все дороги. Отступающие взрывали орудия и вооружение, включая танки, которые остановились из-за нехватки горючего. Нагруженные лишним снаряжением грузовики, застрявшие в снегу, ярко горели, словно последние надежды. 
- Отрезанные от своих, солдаты в серой полевой форме, грязные и завшивленные, ковыляют с бессильно опущенными плечами от одной оборонительной позиции до другой. - Иоганн смотрел на своих товарищей и ужасался: - Как мы могли дойти до такого?
- Просто это самый страшный город на Земле. - Франц тяжко вздохнул.
Ледяной ветер необъятных белых пространств обжигал их сморщившуюся кожу, выдавливал слёзы из запавших от недосыпа глаз, проникал сквозь форменную одежду и пробирал до самого костного мозга. Для тех, кто не выдерживал, всегда был наготове добрый снежный саван.
- Менее чем в двух тысячах километров к западу остался другой мир, - холодным зимним утром Майер еле разогнул скрюченную спину. - Там люди спят в мягких тёплых постелях. Там во время обеда они садятся за стол, накрытый чистой белой скатертью.
- Еды там сколько душе угодно... - вставил словечко Ульмер.
- Дети смеются, и даже солдаты не обделены счастьем... 
Немцы позволяли себя гонять, как зайцев. Войска перемещались то вперёд, то назад, подчиняясь бессмысленным приказам, занимали новые позиции и оказывали сопротивление, лишённое всякого военного смысла.
- Лучше уж плен! - признался вскоре Франц.
- Ты думаешь, русские оставят нас в живых? - спросил товарищ.
- Они же не настолько дикие…
Единственной горячей пищей оказывалась жидкая похлёбка с редкими кусочками конины, но чаще им приходилось довольствоваться парой кусков хлеба в течение всего дня.
- Даже есть не очень хочется... - сказал апатичный Ульмер.
- Нужно есть! - Иоганн почти силой заставил товарища подкрепиться.
Периодически они стреляли в кричащую массу русских, вели огонь механически, как автоматы, до тех пор, пока гигантские советские танки, надвигавшиеся, как смерть, не вынуждали отступать дальше в адский котёл, который с каждым днём становился всё меньше и горячее.
- Нас непременно сварят в нём! - обречённо прокомментировал ситуацию лейтенант Штрауб.
- Уже почти сварили… - сказал Иоганн, оглядев оставшихся товарищей.
Подразделение Майера сократилось до жалких остатков. Люди один за другим выбывали, истекали кровью или замерзали в безжалостном белоснежном океане дикой степи.
- Нас осталось двое из десяти от   первого состава нашего отделения.
- Если так пойдёт дальше, - угрюмо заметил Франц, - немцев в природе вообще не останется.
- Стоило ли тогда воевать?
- Тем более русские оказались не такими слабаками… - неохотно согласился он.
- Помнишь, как недавно в развалинах какого-то завода мы обнаружили тела двух групп разведчиков? - спросил товарища Иоганн. - Очевидно, во время поиска они столкнулись и схватились врукопашную.
- Точно! - согласился он и добавил: - Несколько тел так и лежали, сцепившись. Один держал другого за горло, в то время как противник проткнул его спину кинжалом. Другая пара сплелась руками и ногами… Наш солдат мёртвой хваткой, зубами ухватил палец рыжеволосого русского, да так и замёрз навсегда…
- Если бы не их мундиры невозможно было различить, где наши солдаты, а где красноармейцы, - задумчиво сказал Ульмер. - Смерть уравнивает всех…


***
Выходящий из металлических печных труб белёсый дым медленно рассеивался между густо стоящих сосен. Брезентовые палатки санитарного батальона были наполовину завалены рыхлым снегом. Даже на приличном расстоянии в воздухе ощущался стойкий запах дешёвых лекарств.
- Как славно, что походный госпиталь оказался рядом, - подумал Пётр Шелехов, когда его доставили в спасительное лечебное заведение.
Частично белые халаты, надетые прямо на шинели или телогрейки врачей, обильно обрызганные кровью, придавали людям необычный, во всяком случае, не госпитальный вид, который вызывал у него невольный страх.
- Почему у каждого госпиталя своё лицо? - неожиданно спросил его лежащий рядом грузин. - Не знаешь генацвале?
- Не замечал, - вяло откликнулся Петя и поинтересовался: - А чего вы всех генацвалями зовёте?
Грузин добродушно засмеялся и сказал:
- Когда беда придёт к тебе, я возьму её на себя.
- Ты о чём?
- Дословный перевод…
- Понятно!
Все работники госпиталя были чрезвычайно серьёзны, деловиты, с отражением застарелой усталости в красных глазах. Но это был обычный прифронтовой госпиталь, занимавшийся первичной обработкой ран, срочными операциями и отсеивающий смертников от тех, у кого ещё была надежда на жизнь.
- Это люди, которые первыми оказывают квалифицированную помощь, - поглядев на суетящихся врачей, сказал разговорчивый грузин. - От их умения зависело многое для раненых.
- Для многих жизнь или смерть…
Только что прошедшие кровопролитные бои перегрузили госпиталь. Раненые поступали без счёта, и лечебная деятельность шла на пределе. Немного в стороне от операционной палатки зловеще возвышалась поленница из трупов; и тот факт, что нижний ряд был засыпан снегом, а наверху лежали ещё не застывшие тела, говорил, что она постоянно неумолимо росла.
- Откуда так хорошо знаешь русский зык? - спросил собеседника Петя.
- Хотя моя фамилия Кобахидзе, я родился и жил в Москве, - ответил он.
- А я всегда попасть в столицу…
- Обязательно приезжай ко мне в гости! - радушно пригласил грузин.
- Если выживу…
Шелехов с тоской посмотрел на длинную очередь окровавленных носилок со стонущими, мечущимися в лихорадке или застывшими в шоке людьми впереди них.
- До утра не перевяжут… - определил он опытным глазом.
- Потерпим! - сквозь зубы процедил грузин. - Хорошо, что раны у нас не смертельные…
- Сестричка, - попросил Кобахидзе, у которого после рассказа пересохло в горле, - дай попить.
- А ранение не в живот? - поинтересовалась хорошенькая медсестра.
- Что ты красавица!
Девушка сунула раненому жестяную кружку с родниковой водой и побежала дальше. Грузин большими глотками выпил студёную воду и с блаженством закрыл большие тёмные глаза и признался:
- Больше ничего не хочу!
Петя лёг поудобнее и начал разговор о наболевшем.
- Особенно тяжела судьба тяжелораненых. Чаще всего их вообще невозможно вытянуть из-под обстрела... - рассуждал уже бывалый солдат Шелехов. - Но и для тех, кого вынесли с нейтральной полосы, страдания не кончались. Путь до санчасти долог, а до госпиталя измеряется многими часами. Достигнув госпитальных палаток, нужно ждать, так как врачи, несмотря на самоотверженную, круглосуточную работу в течение долгих недель, не успевают обработать всех.
Кобахидзе упорно молчал, и Пётр повернулся к нему.
- Спишь что ли? - спросил он и тронул его за плечо.
Грузин до того сидевший на полу прислонившись спиной к стене неожиданно свалился набок, словно мешок с зерном.
- Умер, - сказала медсестра, которую позвал сосед, - с такой раной ему нельзя было пить воду…
- Хотя бы не мучился! - вздохнул Шелехов.
Особых неудобств от своей пустяковой раны он не испытывал, ему в очередной раз повезло. Ночью Петя спокойно спал, днём слонялся по окрестностям, разорял заброшенные ульи или бездельничал. Жил около госпитальной кухни…
- Вот так бы и воевать всю войну! - мечтал он.
Кухней заведовал старший сержант Зимин, худощавый парень, сильно воровавший из солдатского котла. Он так и жил в машине с продуктами, спал на мешках с крупой или ящиках с консервами.
- Отвернёшься - сразу разворуют черти! - мотивировал он холодные ночёвки на природе.
Однажды утром Пётр благоразумно спрятался от ветра за кузов продовольственного фургона. Вдруг раздался страшный грохот, посыпались срезанные осколками сучья деревьев. Сквозь разбитую осколками дверь фургона на землю вывалился мёртвый Зимин. 
- Продукты, продукты… - страстно шептал старший сержант.
Даже отходя в мир иной, он беспокоился за сохранность вверенного ему имущества. Большой осколок мины переломил ему ногу в бедре, кровь текла ручьём, и было видно, как жизнь уходит из человека: лицо сделалось пепельно-серым, губы посинели, взгляд потускнел. 
- Смерть и на кухне достанет… - ненароком подумал Шелехов.
Зимина спешно похоронили, но через некоторое время повариха, ужасно некрасивая рябая мордовка родила двойню, которую он успел подарить ей перед смертью. Роды прошли прямо на фронте, толстая повариха умудрилась скрывать до последнего момента своё интересное положение.
- Странны и неисповедимы судьбы человеческие! - изумился солдат. - Особенно на войне, где жизнь и смерть дружно соседствуют…
Неуступчивые бои только усилились. В тыл стали залетать  снаряды, а по ночам участились налёты немецкой авиации, засыпавшей всё вокруг мелкими бомбами. При очередной перевязке врач твёрдо сказал Пете:
- Хватит, голубчик, здесь околачиваться, ещё добьют тебя ненароком.
- А куда мне деваться?
- Иди в городской госпиталь.
Петю от смерти на передовой спасало не только везение, но, главным образом, ранения. В критический момент они помогали выбраться из огня.
- Ранение, только не тяжёлое, не в живот и не в голову, что равносильно смерти, это очень хорошо! - размышлял он, идя по дороге в госпиталь Туапсе. - Идёшь в тыл, там тебя моют, переодевают, кладут на чистые простыни, кормят и поят… Хорошенькие сестрички заботятся о тебе. Ты спишь, отдыхаешь, забываешь об ужасах и смерти… 
Только он решил, что снова вырвался из ненасытных объятий жадной войны, как почувствовал подлый удар в спину. Его хорошо припечатал осколок немецкой мины. Он прошил спину под правой лопаткой, пролетел над позвоночником и застрял под другой лопаткой, почти не задев костей.
- Полсантиметра от смерти, - сказала военный врач Коновалова, когда он буквально дополз до госпиталя. - Лечиться тебе месяца два, а может и три.
Выходное и входное отверстия раны она аккуратно разрезала, и образовалась порядочная дыра, величиною с маленькое блюдце. Рядом другая, чуть поменьше. Молодой организм справился месяца за два, всё зажило, как на собаке, по выражению друзей-раненых.
- Это всё благодаря Юленьке! - любовно глядя на белокурую докторшу, сказал пожилой сосед по палате. - У неё рука лёгкая.
Петя сам засматривался на молодую красивую женщину. Она в его присутствии тоже заметно волновалась, а однажды во время перевязки с волнением спросила:
- Шелехов, а твоего отца как зовут?
- Григорий Пантелеевич? - удивился вопросу Петька.
- А родом ты откуда?
- Из Сталино - столицы Донбасса! - с гордостью ответил раненый.
- Вот как! - прошептала она.
- А вам это зачем знать? - наконец сообразил спросить её Петя.
Коновалова смущённо отвела взгляд в сторону и тихо произнесла:
- Я, кажется, знала твоего отца.
- Где?.. Когда? - с волнением закричал парень.
- В Пятигорске, осенью сорок первого года.
- Не может быть!
- Почему?
- Его забрали в тридцать седьмом году и направили в северные лагеря…
- Он долго лечился в нашем госпитале и мне рассказывал об этом, - посмотрев собеседнику прямо в глаза, сказала Юля: - Всё свою жизнь! 
- Вам? - Петя начал кое-что понимать. - Вот даже как…
Они помолчали, обдумывая новую информацию. Коновалова теребила моток выстиранных бинтов и никак не решалась сказать, что хотела.
- А дома у вас кто остался? - наконец спросила она.
- Мать и сестра.
- Писем ты, конечно, не получал…
- Там же немцы.
- Скоро, наверное, освободят ваш город! - военврач решительно встала и направилась к выходу из палаты.
Уже в дверях она резко обернулась и попросила:
- Если так получится, что ты свяжешься с отцом, напишите ему о нашей встрече. Главное расскажи, где и когда мы встретились.
- Хорошо! - через неловкую паузу ответил Петя.
- А ты на отца сильно похож! - сказала покрасневшая Юля и вышла.
 

продолжение http://proza.ru/2012/11/18/63