Великий эксперимент

Иван Семенович Залипухин, погрев свои худые старческие ноги в тазике с горячей водой, принялся внимательно рассматривать собственный портрет. Он любил свои изображения и мог разглядывать их часами. Особенно те из них, которые отражали его молодые годы. Таким был и этот, на котором Иван Семенович представал лихим молодцом в буденовке и красноармейской шинели - с клинково-стальным взором не знающих сомнения глаз  и “огнем большевистским в груди”.
- Ну, что, старый, опять  свой патрет зенками дырявишь? - раздался откуда-то из темноты визгливый старушечий голос.
Иван Семенович вздрогнул от неожиданности.
- Молчи, дура! Забыла небось, как драл я тебя в Туркестане?
- Да где уж нам! Натуральный басмач был. Ночью - на мне, днем - на коне. Нынче-то, поди, драйка изодралась вся...
Иван Семенович хотел было огрызнуться, да вовремя осекся: Матрена, его старуха, была права. Да, вернуть бы годы молодые, уж он показал бы ей “драйку”. Тогда оно так и было: днем Иван Семенович - в те поры красный кавалерист Ванек Залипухин - гонялся по степям-пустыням за басмачами, а по ночам “гонял” в кровати боевую подругу Матрешку, пока у звезд на небе очи не слипались.    
Как-то после завершения успешной операции, в которой Ванек лично отличился, взяв своей рукой в плен двадцать шесть хорезмских басмачей, комдив наградил его - как молодого бойца  (и по всем признакам - будущего отца) - любопытной книжонкой. Книжонка эта называлась - сборник “Революция и молодежь”, изданный Коммунистическим университетом имени Якова Свердлова. Сборник включал двенадцать половых заповедей революционного пролетариата, из которых в память Ваньку больше всего врезалась одна - “Чисто физическое половое влечение недопустимо с революционно-пролетарской точки зрения...”.
“Вона как!” - ошарашенно думал Ванек. Думал всю ночь, куря одну за другой цигарки и не прикасаясь к боевой подруге Матрешке. Уж она и так к нему, и эдак, а он в ответ все одно: 
- Отзынь, баба! Не революционное енто дело!
Так прошло несколько ночей. Матрешка ходила зареванная, по полку поползли темные слухи о ссоре Залипухина со своей бабой. Когда эти слухи дошли и до комдива, тот немедля вызвал Ванька к себе в палатку. 
- Ты что же, Залипухин, полк позоришь? - строго начал комдив, покручивая ус на манер Буденного. - Бабу опузатил, а теперь - в кусты? Сынов полка штампуешь? Жениться собираешься, али как?
Залипухин густо покраснел.
- Собираюсь, товарищ комдив. Только вот в книжке этой...
Выслушав Ванька, комдив загоготал, как вождь стаи длинношеих.
- Ну, уж если я тебе такую книжку подарил, так подарю и патефон - как бесплатное к ней приложение. Как потреба возникнет - крути “Интернационал”! Только отселись подале со своей боевой подругой, чтоб ребят не будить...
Так боевой успех Ванька обернулся для него тремя комдивскими подарками - книжкой о революционном сексе, патефоном с пластинкой “Интернационала” и отдельной палаткой (до этого они спали в общей, занавесившись простыней). А через месяц Ванек получил повышение - стал взводным...
В “Интернационале” Ваньку особенно нравилась одна фраза: “Вставай, проклятьем заклейменный!..” Других он уже не слышал - не до того было. И часовым польза была немалая: не засыпали на посту, считали, заламывая пальцы, сколько раз за ночь “Интернационал” прогремит. А по утрам докладывали о результатах своих ночных бдений ржущему до коликов в животе полку.
 Потом, когда война с басмачами кончилась, Ванек дембельнулся. Патефон оставил в полку - в память о себе, да и тащить несподручно было, но книжку и пластинку забрал с собой.
С тех пор звуки “Интернационала” начали пробуждать в нем самые интимные и сокровенные чувства, и он невольно ощущал огромный производительный подъем под это грохочущее “Вставай!..”
Иван Семенович очнулся от этих приятных воспоминаний. Старуха раскатисто храпела, сотрясая стекла серванта. Вдруг его осенило: “А что, если?..”
Он полез в старый сундук, оставшийся с времен гражданской, дрожащими пальцами достал с его самого дна потертую пластинку и поставил ее на модный, недавно купленный для внука проигрыватель. И... произошло чудо: его “драйка” отозвалась на первые звуки любимой песни, вытянувшись и напрягшись, как струна.
- Да ты что, сдурел, старый черт, леший, окаянный?! - испуганно орала Матрена Степановна, безуспешно отбиваясь от взбесившейся мужниной похоти. Но этого Иван Семенович, как и других слов “Интернационала”, уже не слышал...
На третий день соседи по лестничной клетке, почуяв неладное, вызвали милицию. Взломав дверь Залипухиных, опергруппа обнаружила два обнаженных старческих тела, еще живых, но с явными признаками физического истощения. Из проигрывателя неслось, шипя и спотыкаясь на одной фразе: “Это есть наш последний...”.
- Эх, экспериментаторы, вашу мать! Не про то думали бы, как начать, а про то, как кончить! - со вздохом произнес судмедэксперт.
(1993)