Одно воспоминание от медианы

       Стремясь к охраняющей рациональности, мы живём в очерченных рамках позволительной чёрствости, как вчерашний хлеб. Мы не преступаем никаких границ: нас бьют, мы бьём, всё поровну, средненько так. И если кто-то из этой усреднённости вырывается, то в подлость - верим легко, а вот - в чистоту помыслов, нет, не удаётся.
       Хоронили моего хорошего знакомого. Молодая женщина, которая неизвестно кем ему приходилась - просто подчинённой, которую он по доброте душевной всячески опекал, или, таки, как шептались наши всезнайки, любовницей, не в силах сдержать слёз, плакала. Она плакала в морге, плакала у могилы, плакала в кафе на поминках, когда многие из не особо близких, приняв на грудь грамм по двести, громко и весело толпились на крыльце, покуривая. Она не билась в истерике, не металась, не причитала. Просто плакала. Время от времени,  спохватываясь, доставала из сумки платочек, вытирала лицо, и, стараясь казаться спокойной, участвовала в застольных речах. Но стоило ей хоть на минуту отключиться от людей, слезы тут же подступали к глазам – огромные, обильные, капля за каплей потоком лились по лицу, и платок уже не помогал. Она шла в туалет умыться, но всё повторялось сначала. И знаете, то, что все крутили пальцем у виска и многозначительно перемигивались, глядя на неё - это полбеды. В чём её только не обвиняли полушёпотом по углам: и что убивается она от того, что квартиру покойный на неё не успел переписать, что содержать её теперь будет некому, что родственников старается разжалобить, чтоб из наследства чего подкинули.
       Как развивались события дальше? А как водится, по-нашему: были сделаны оргвыводы и приняты превентивные меры. На похоронах была пара-тройка её коллег из очень серьёзного учреждения. С их лёгкой руки начальство, заподозрив беднягу в эмоциональной неустойчивости, несовместимой с выполняемыми обязанностями, сначала затребовало от неё справку о состоянии здоровья от психиатра, а потом и вовсе уволило при первой возможности. Понимаете, шутить и зубоскалить на похоронах - можно, а плакать - нет, ненормально, противоестественно.
       Конец же истории такой. Как-то раз, находясь по делам рядом с Красненьким кладбищем, я увидела очень красивые недорогие искусственные цветы и решила, что это знак свыше - надо зайти к своему знакомому, давно не была, стыдно. Идя по кладбищенской аллее, я издалека увидела одинокую фигурку женщины, сидящей возле могилы на раскладном стульчике. Подойдя ближе, я её узнала. Мы поздоровались, разговорились. На мой вопрос, что её привело в этот будний день сюда, она просто ответила: "Я бываю часто, первый год - каждый день, сейчас, как вырвусь, когда поговорить нужно, когда тоскую". И она рассказала мне про их отношения, про то, как много значил для неё тот ушедший человек, и что нет теперь для неё никого, способного понять, поддержать словом, советом. "Я осталась совсем одна..." - сказала она и заплакала.
       Я смотрела на её чудесные, густые волнистые волосы цвета осенних кленовых листьев, ловила в них задорные рыжие блики и думала о красоте этой ещё цветущей женщины и о том, почему мы такие жестокие, почему мы перестали верить в то, что кто-то может быть искренним, ну, пусть не в словах, хотя бы - в проявлении чувств, в слезах, в печали своей?..