Самолет, летящий не в ту сторону

САМОЛЕТ, ЛЕТЯЩИЙ НЕ В ТУ СТОРОНУ

…Но однажды он понял, что выход из этой беспросветности есть, и выход довольно несложный, только он мало кому  приходит в голову. И он даже пожалел, что придумал это только теперь: его безрадостное существование возле больного отца и постной, унылой жены могло уже давно превратиться в захватывающе увлекательную жизнь, полную приключений и тайны.
А пришла ему в голову совсем нехитрая мысль, а может быть даже, это была и не его мысль, а наткнулся он на нее в какой-нибудь книжке, которых уйму перечитал за годы, что был связан, привязан, стреножен домашними несчастьями и почти полной невозможностью выйти из дома больше, чем на час.
Подумал же он вот о чем. Ведь случается, что человек, пребывая, вроде бы, в полной гармонии с внешним миром, будучи богатым и свободным, любимым прекрасной, светловолосой, юной женщиной, лежа рядом с ней где-нибудь на пляже под ослепительно синим, допустим, итальянским небом, - бывает, что человек этот вовсе не ощущает себя счастливым, а, наоборот, терзается и страдает, потому что зудит его одна и та же мысль, что его бывшая жена опять попала в больницу, так и не сумев оправиться от развода, а дочка, небось, снова-здорово, у тещи, этой квочки, в Запорожье - где же ей быть, если мать в больнице! И ремонт они, скорее всего, так и не закончили…
Вот, подумал Максим, все у него есть, а совесть мучает, и жизнь в итоге – хреновая.
«И где это ты видел мужчину, который будет страдать из-за таких пустяков, когда рядом с ним лежит юная красотка?» – скептически спрашивает его кто-то невидимый голосом жены, но он отмахивается от этого голоса.
О чем он только что думал? Ах, да, о мужике, которому дрянные мысли не дают наслаждаться счастьем.
А раз так, значит, можно и наоборот. Можно варить геркулесовую кашу и стирать белье, но думать совсем о другом, представлять свою жизнь невыразимо прекрасной и жить именно ею. Можно кипятить молоко, отвечать на вопросы отца, но находиться при этом не в крохотной, три на два с половиной метра кухоньке, а на палубе белоснежного корабля, в шезлонге, и гладить блестящую от загара коленку милого существа с локонами, глядящего на тебя обожающими глазами. Или, скажем, любуясь опускающимся в море бронзовым пылающим солнцем, страдать из-за того, что этому самому юному существу приглянулся, похоже, хлыщ с соседнего столика, и оно не захотело сегодня выйти подышать вечерним воздухом. Да-да, можно даже страдать по собственному желанию, быть несчастным, но – совсем иным, сладким, не опостылевшим несчастьем. Ведь счастье находится не где-нибудь, а в нашем собственном мозгу, жизнь происходит именно там, и в нашей власти ее сделать такой, а не иной.
И вот, сидя возле беспокойно дремлющего отца и тоже погрузившись в дрему, Максим пытается представить себя в самолете: громадный «Боинг» с удобными креслами, экран телевизора, тоненькие улыбающиеся стюардессы.
«Пожалуйста, пива», - просит Максим.
«Какого бы вы хотели?» – вопросительно щебечет прелестное создание в синей форме и пилотке, кокетливо сдвинутой набок.
«Туборг» можно? – Максим нерешительно называет марку пива, которое однажды пробовал на приеме в румынском посольстве.
«Конечно, можно, – улыбается  стюардесса, – отчего же нет?»
«А мне колу», – просит женщина, сидящая рядом с Максимом, низким мелодичным голосом - впечатление, что она не говорит, а поет, и именно из-за голоса он впервые обращает на нее внимание.
О, Господи! Вот баран-то! Васильковые глаза, длинные соломенные волосы, марсианская улыбка.  Да она ничуть не хуже, да нет, пожалуй, даже классом выше этой девочки в пилотке!
«Простите, – извиняется Максим, – простите, что я не спросил сначала у вас, какой вы предпочитаете из напитков. Я просто задумался…»
«Ну что вы! – поет соседка. – Пустяки! Я и пить-то не хочу, просто надо же чем-то заняться…»
«Да, путь нам с вами предстоит долгий!» – с готовностью подхватывает Максим, делая ударение на «нам с вами» – намеренно объединяя ее и себя.
«Долгий», – соглашается та, и Максим понимает, что это согласие не только с тем, что он сказал, но и с тем, о чем промолчал…

- Ты звонил в домоуправление? – вдруг спрашивает отец.
- А? Что?– вскрикивает Максим и открывает глаза, не понимая, на каком он свете; только что отец, вроде бы, крепко спал, даже слегка похрапывал. – Какое домоуправление?
- Когда они в конце концов пришлют водопроводчика? – недовольно бормочет отец. – В кухню войти противно!
- Завтра придет, спи!
Отец послушно поворачивается к стенке и, кажется, засыпает. Максим тоже закрывает глаза и пытается вернуться в самолет, летящий над Средиземным морем. Это оказывается непросто: перед ним почему-то все время возникает пятачок возле магазина, в который он по утрам ходит за молоком и кефиром.
«Путь предстоит долгий… Путь предстоит долгий…» – повторяет он, как пароль, последнюю фразу, надеясь, что она поможет ему вернуться на то же место и в ту же ситуацию.
«Да, лететь целых четыре часа», – откликается возникшая в конце концов в кресле рядом с ним та же самая блондинка.
Он пытается вспомнить, что собирался сказать ей до того, как отец вмешался в их разговор со своим дурацким водопроводчиком, но внезапно блондинка нервно оглядывается, поднимается и, ничего не объясняя, пересаживается в другое, пустующее кресло, прямо перед ним. Максим удивляется, но через мгновение удивляется еще больше: в освободившееся кресло рядом с ним усаживается Тина. Он смотрит на нее, потеряв дар речи.
«Привет!» – говорит Тина таким тоном, будто расстались они только вчера.
Максим молчит, только по-идиотски пялится на нее.
«Привет!» – снова говорит Тина и смеется.
Несостоявшаяся блондинка оглядывается, и во взгляде ее читается обида и неодобрение.
«Ты… откуда?.. – наконец выдавливает из себя Максим. – Откуда ты взялась?»
Тина смеется еще громче:
«Почему ты удивляешься? Ведь ты знал, что я жива, а пока люди живы, они могут встретиться. Разве не так?»
«Но ты ведь живешь в Израиле?»
«И что?»
«А самолет летит из Москвы!»
Максиму кажется, что этот довод неоспорим и Тина теперь должна немедленно убраться из самолета.
«Это-то как раз ерунда!  Я была в Швеции и решила полететь оттуда через Москву, чтобы повидаться с Ольгой. Помнишь Ольгу? – говорит Тина. – Труднее объяснить, почему я захотела тебя увидеть и села в твой самолет...»
«Но самолет летит не в Израиль, а в Италию!» – не сдается Максим, игнорируя ее последнюю, самую главную фразу.
«Глупый ты, глупый! – Тина с нежностью смотрит на него. – Удивительно, насколько люди не меняются! Ведь прошло сколько, десять лет?»
«Одиннадцать, – без запинки выпаливает Максим, выдавая себя с головой; и поняв это, добавляет растерянно: – Будет  в августе… А откуда ты вообще про меня узнала? Что я куда-то лечу?..» – Максим начинает медленно возвращаться к реальности и, действительно, обнаруживает более удивительные вещи, чем самолет, летящий, по его мнению, не в том направлении.
«Узнала… – неопределенно  отвечает Тина. – И решила, что пора нам поговорить. Я должна кое-что сообщить тебе…»
Говорит она это таким странным, загадочным тоном, что Максим мгновенно покрывается испариной, как тогда… когда она сказала, что уезжает. Он незаметно вытирает ладони о ручки кресла и … просыпается.
Жена трясет его за руку.
- Максим… Максим! Пора делать укол, а ты спишь… Да проснись же, наконец!
- Да… Да, укол… –  бормочет Максим. – Я сейчас… сейчас. Извини. Иди спи…
Жена бледно ему улыбается и уходит, тихонько прикрыв дверь, а Максим достает из металлической коробочки прокипяченный в обед шприц, отламывает от ампулы с лекарством носик и будит отца. Отец ворчит, сопротивляется, но скорее для порядка, ради соблюдения ритуала, потому что долгие месяцы сын будит его в это время,  он давно к этому привык, и если бы полуночный укол отменили, ему бы его не хватало. Какое-никакое – а развлечение, и главное – проявление заботы.
Теперь Максим тоже может лечь. Бесшумно, стараясь не скрипнуть дверью, он входит в спальню и ложится рядом с женой. Она спит так крепко, будто и не просыпалась десять минут назад. А может быть, и действительно не просыпалась – за долгую болезнь отца  и жена, и он сам превратились в хорошо отлаженные автоматы, и нередко Максим делает этот укол, так сказать, «на автопилоте», а потом не может вспомнить, делал ночью укол или нет. Хорошо, что на столе остается использованный шприц и пустая ампула.
…На чем, значит, мы остановились? Ах, да, Тина. Летит вместе с ним в самолете и ведет загадочные разговоры. А с какой, собственно, стати он с ней разговаривает? Ведь она предала его, выбросила из своей жизни, как половую тряпку, а теперь, видишь ли, «должна нечто сообщить»! Нет, не желает он ее видеть.
Блондинка. Только блондинка с низким голосом! Наконец это в его власти: выбирать, отвергать, посылать к черту кого захочется. И Тину тоже…
Как там было? Что она последнее сказала? Нет, не Тина, а блондинка! Да, «лететь четыре часа». Отлично! Четыре часа. Уйма времени. С этого места и продолжим.
Снова площадка перед магазином, будь она неладна! И чего привязалась?
Нет, самолет, самолет… стюардесса, ликер. Соседка-блондинка.
«Вы живете в Риме? - спрашивает Максим. – Или просто путешествуете?»
«Путешествую», - приветливо говорит соседка, собирается еще что-то сказать, но, как и в прошлый раз, испуганно встает с кресла. И снова в него плюхается Тина.
«Ты бы хоть поинтересовалась, хочу  ли я с тобой разговаривать!» – намеренно грубо говорит Максим и с подчеркнутой озабоченностью оглядывается на блондинку, медленно, с сожалением идущую по проходу. Почему всегда все в их отношениях решает Тина, а он ведет себя как последний подкаблучник?
«Хочешь ли ты со мной разговаривать? Хочешь!  – улыбается Тина. – А если даже и не очень, то захочешь, когда узнаешь, какие у меня новости».
«Не кажется ли вам, мадам, что вы слишком самоуверенны?» – иронически качает головой Максим, но ирония выходит какой-то искусственной.
«Брось! – насмешливо говорит Тина. – Не притворяйся. Ты же понятен, как ребенок. Я развелась с Аркадием и совершенно свободна. Не пора ли и тебе сделать то же самое?»
Самолет проваливается в воздушную яму. Пальцы Максима впиваются в ручки кресла. Тина замечает это и улыбается.
«Чего ты хочешь?» – умоляюще спрашивает Максим.
«Того же, чего и ты. Наконец, нам хочется одного и того же! Значит так. В Риме мы сойдем и на первом же самолете улетим в Израиль».

Максим открывает глаза. Нет, тут что-то не склеивается. Даже если он согласится лететь с ней, то ведь появится масса проблем: виза, деньги и прочие неизбежные осложнения.
Но ведь это же выдумка, игра!
Я такие вещи буду пропускать, решает он,  просто не буду о них думать.
«О визе и прочих формальностях ты не думай, – подтверждает Тина, – это моя забота. От тебя требуется только одно: решиться».
А почему бы и нет? Сердце у Максима делает резкий рывок. И, кстати, вовсе не обязательно на что-то решаться. Проведу эти две недели не в Риме, а в Иерусалиме - тоже великий город. Только и всего. Никто и не узнает.
«Из Рима ты позвонишь Белле и скажешь, что не вернешься», – читает его мысли Тина.
«Но я же не могу просто не вернуться! Взять и не вернуться!.. У меня, между прочим,  в Москве дела, обязательства, работа, в конце концов! Нет, моя дорогая, я вернусь, уволюсь, оформлю отъезд и тогда…»
«Вернешься, но не к ней и не надолго; я поеду с тобой», – жестко говорит Тина, и, как всегда, он не находит, что ей возразить.
«Проклятье!» – думает Максим, но уже знает, что будет все именно так, как она говорит.
Он не замечает, как засыпает, и снится ему вовсе не «Боинг» в поднебесье, а два знакомых алкоголика, постоянно торчащих возле магазина в надежде, что кто-нибудь оставит возле мусорного ящика пустую бутылку.

Игра, которую придумал Максим, действительно оказывается чудо как хороша. Подумайте сами! Раньше любую радость или даже просто элементарное удовольствие он отодвигал на неопределенное время: "когда отец поправится", а теперь - на четко обозначенное и, главное, реальное время: "когда отец уснет". Ждать  ближайшей радости теперь приходится каких-нибудь полтора-два часа -  а разве это срок?
Он помогает отцу умыться, побриться, кормит его картофельным пюре, одевает потеплее и усаживает в кресло на балконе. Весеннее нежное солнце  мгновенно убаюкивает старика, и он, запрокинув голову, блаженно засыпает. Максим надевает теплую куртку, садится рядом с ним на пластмассовый стул и тоже закрывает глаза. И тут же оказывается в самолете, но уже в другом - летящем в Тель-Авив. Блондинки и след простыл. Тина поглядывает в окно на белую пустоту, под которой синеет, как на школьной карте, море, а он все еще не может успокоиться - до сих пор дрожат руки после разговора с женой, которой он позвонил из Рима. Он даже не заметил, вернее, не осознал, что это Рим -  тот самый, о котором он мечтал чуть ли не всю жизнь, еще со времен юности, когда увидел потрясший его фильм "Рим - открытый город". Но сейчас он был бы не в состоянии ответить даже на вопрос, чем отличается Римский аэропорт, скажем, от Шереметьева. В Римском аэропорту он запомнил только телефонную кабинку и радостный голос Беллы:
- Максим?.. Долетел? Ну?!.. Неужели ты в Риме?!
Когда-то Рим,  да и вообще Италия, были их общей мечтой. Пожалуй, именно с нее, этой мечты, и началась их любовь. С того неожиданного разговора о Флоренции в библиотеке Бауманского института, никак не располагающего к романтическим мечтам о путешествиях в экзотические страны.
- Ну что, Максим!  ; кричала в трубку Белла. - Рим действительно существует?! Или все это выдумки?
Максим замялся, промычал что-то нечленораздельное, что могло сойти за восторженное междометие, но, встретив насмешливый и непреклонный взгляд Тины, стоявшей в шаге от него, покорно сказал:
- Белла… я улетаю в Иерусалим… То есть, - зачем-то поправился он, -  в Тель-Авив.
-   В какой Иерусалим? В какой Тель-Авив? - изумилась жена. - Ты где? Ты разве не в Риме?
- В Риме… Но сейчас улетаю в Тель-Авив.
- Надолго? - спросила жена, окончательно сбитая с толку.
        -  Навсегда, - подсказала Тина, читающая по глазам Максима все, что говорила Белла.
- Навсегда, - послушно повторил Максим.
- Как  это навсегда? Послушай, - внезапно догадалась она, - кто с тобой рядом? Тина?
- Да, - упавшим голосом проговорил Максим, и хотя он намеренно не произнес ее имени, Тина догадалась, что обнаружена.
- Вешай трубку, - с удовлетворением сказала, чуть ли не приказала она.
- Я еще позвоню… из Иерусалима… - пробормотал Максим и повесил трубку, не сразу попав на рычаг.

- …Смотри-ка, море будто мраморное, - говорит Тина, глядя в окно, -оно с такими же темными прожилками, как стол возле раковины у меня на кухне. Скоро увидишь.
Максим кивает и, чтобы унять дрожь в пальцах, открывает путеводитель по Риму, предусмотрительно засунутый женой во внешний карман сумки.

- Что лучше приготовить на обед - борщ или рассольник? - спрашивает жена, выходя на балкон. - Спит? - она кивает в сторону отца.
- Спит. Борщ, - отвечает Максим, на этот раз немедленно "врубаясь" в действительность, но тем не менее чувствуя себя безмерно виноватым перед женой.
Отец спит, слегка посапывая, а значит, раньше чем через полчаса он не проснется, и Максим тоже закрывает глаза. За полчаса можно многое успеть.

Как Римский аэропорт не оставил в его мозгу никаких следов, точно так же Максим не может ответить на вопрос, как выглядит аэропорт Бен Гурион.
…Сильнее всего его царапнуло даже не удивление Беллы, а ее мгновенная догадка про Тину. Значит, все эти долгие годы она обо всем знала. Знала, но ни разу себя не выдала. Легенда, которую, как ему казалось, он прочно внедрил в ее сознание - что они с Тиной просто сослуживцы и добрые друзья, точно так же, как, скажем, с Софьей или с Колькой Прохоровым, - эта легенда, оказывается, всего-навсего была ей удобна, но ни секунды она ей не верила и впервые потеряла контроль над собой именно тогда, когда всё рухнуло. А он-то, он-то!.. Болван! Даже приглашал Тину на день рождения, и она приходила вместе с мужем, болтала с Беллой о тряпках и рассказывала анекдотические случаи, происходившие у них на работе. Максиму казалось, что именно эти истории, которые Белла не раз слышала и от него тоже, являются самым убедительным его алиби: дескать, смотри сама, просто вместе работаем, общаемся с одними и теми же людьми и даже смеемся над одними и теми же дураками.
Вот тебе и алиби.
Значительно труднее стало придумывать объяснения, когда Тина уволилась. Но они договорились, что домой она звонить ему не будет - только на работу, и постепенно Максим успокоился: он был уверен, что Белла даже не подозревает о том, что Тина в его жизни продолжает существовать.
И что же? Как теперь выясняется, Белла все знала, но терпела, берегла их необъяснимо долгий и непонятно кому нужный брак - брак без детей, без нежности, без радости.

Максим осторожно покосился на окно, в котором время от времени появлялась и исчезала фигура жены, готовящей обед, и с трудом подавил в себе желание пойти, взять ее за руку и сказать: "Прости меня…"
Это же выдумка, напомнил он себе, ничего она не знала! А если даже что-то и знала - то давно забыла. Ведь уже одиннадцать лет, как Тина уехала, а время стирает всё. И вдобавок к этому последние несколько лет, с тех пор, как их институт развалился вместе со всей страной и Максима, как и большинство его сослуживцев, отправили на досрочную пенсию, он вообще почти не выходит из дома, особенно после того, как заболел отец.
Ладно, хватит. Знала, не знала - какая теперь разница?

Итак, Иерусалим.
 Они с Тиной расположились на балконе, висящим над пропастью - Ольга, когда вернулась от Тины, о чем бы ни рассказывала, обязательно возвращалась к этому поразившему ее балкону - можно было подумать, что это вообще главная достопримечательность Израиля. Они лежат под цветастым зонтом на шезлонгах, - составленных вместе, а вокруг - небо и горы. И крошечная черная точка - это летит самолет. Наверное, в Италию.
- Нравится? - спрашивает Тина. Вот уже почти месяц она задает ему этот вопрос по десять раз в день
- Нравится, - кивает Максим и притягивает ее к себе.
Она кладет голову ему на плечо, но, как ему кажется, неохотно, думая совсем о другом.
 Интересно, о чем? Или вернее, о ком?
О, это не загадка. Максим знает, о ком она думает. О смуглом белозубом соседе, похожем на мулата, который, видя ее, всегда широко улыбается и, полностью игнорируя присутствие Максима, что-то говорит на своем тарабарском, царапающем языке, больше похожем на птичий клекот, чем на человеческую речь. Максим не сомневается, что говорит он какую-то двусмысленность, уж больно масляные у него глазки, но Тина вместо того, чтобы его отшить или хотя бы пройти как мимо пустого места, с явным удовольствием останавливается и тоже что-то говорит ему, с улыбкой поглядывая на Максима.
- Что он сказал? - каждый раз спрашивает Максим, чувствуя, как стремительно у него портится настроение.
- Да так… - неопределенно пожимает плечами Тина. - Говорит, привет…
- Что-то длинно это звучит на иврите… По-моему, он сказал несколько фраз?
Он издевательски улыбается и смотрит ей прямо в глаза, но Тина отворачивается и ничего не отвечает.
- Или ты считаешь меня дураком? - настаивает Максим.
- Послушай, не начинай всё сначала, - просит Тина и ласково проводит  рукой по его волосам.
Пожалуй, чересчур ласково, и это подтверждает подозрения Максима. Тогда, на пляже, она тоже почувствовала к нему прилив нежности после того, как он засек ее переглядывания с тем мощным дебилом, похожем, как она сказала, на Бельмондо. А потом они еще и заплыли вместе Бог весть куда.
И теперь та же самая история, один к одному.

Самолет исчез. К шезлонгам подбирается солнце. Максим искоса поглядывает на Тину: она закрыла глаза и улыбается каким-то своим мыслям. Определенно, она думает об этом проклятом мулате, но Максим твердо решил ни о чем ее не спрашивать. В конце концов, он к ней не напрашивался, это она чуть ли не силой приволокла его сюда, взяла в железные тиски, да так, что он не мог даже шелохнуться!
Солнце уже светит прямо в глаза, надо бы передвинуть шезлонги.
- О чем ты думаешь? - все-таки не выдерживает Максим: мысль о соседе-мулате мешает ему сосредоточиться, мешает чувствовать себя счастливым и наслаждаться этими сказочными горами, украшенными, словно ожерельями, крошечными белыми домиками, лепящимися один к другому. ; О чем ты думаешь?
Он говорит это и осекается, испугавшись того, что сейчас произойдет.
И действительно, в глазах Тины вспыхивает сумасшедший огонек, свидетельствующий о том, что она взбешена. С грохотом она отодвигается на своем шезлонге, окидывает Максима насмешливым и, как ему кажется, ненавидящим взглядом, и патетически восклицает:
- О чем думаю? Конечно о тебе, любимый! - И о нашей необыкновенной любви! - и простирает к нему обе руки.
Максим резко поднимается и уходит в дом, а Тина остается на балконе парить над пропастью вместе со своими мечтами о белозубом ковбое.  Максим подходит к холодильнику, наливает себе стакан ледяной воды, садится в кресло и снова, как всю последнюю неделю, думает о том, что зря он сюда приехал. Слишком разные они с Тиной, и не случайно один раз у них уже ничего не получилось.
 "Надо уезжать, - думает он. - Это невыносимо"
- Ты прав, - откликается Тина, входя в комнату. - Это невыносимо.
Максим уже давно не удивляется, что Тина читает его мысли. Впрочем, может быть, он сказал это вслух?
- Я завтра улечу! - отрывисто говорит он, надеясь в глубине души, что Тина ахнет и начнет его отговаривать.
-   Лети, - спокойно соглашается Тина, и ни малейшего сожаления не слышно в ее голосе.
- Что я скажу Белле? - с упреком говорит Максим.
- Что-нибудь скажешь, ты ведь совершеннолетний, - насмешливо отвечает Тина. - Я сейчас закажу тебе билет. - И поднимает телефонную трубку.

- Максим, обед готов, - приоткрывает балконную дверь жена. ; Поешь, пока отец спит.
- Рано еще, - морщится Максим. - Не хочется. Давай попозже!
- Как хочешь, - говорит жена и закрывает дверь.

…Что за чертовщина! Зачем он выдумывает эту чушь? Почему у него никогда ничего не получается, даже выдумка? Откуда вообще взялась Тина? Ведь он летел в Рим, в Италию, а Тина живет в Израиле. Вот и пусть себе живет, а его оставит в покое!
…Блондинка, стюардесса, "Боинг". Никакой Тины в этом варианте и не предполагалось, откуда она взялась? Ведь он уже наверное год о ней и не вспоминал! Проклятье! Не каторжник же он, пожизненно приговоренный к галерам!..
Максим в раздражении с грохотом встает со стула, но тут же сам себя останавливает. Стоп! Что, собственно, происходит? Какой-то абсурд. Не хватает только разбудить отца.
- Давай все-таки пообедаем, - говорит он жене извиняющимся голосом. - А то отец проснется …

Вечером жена уходит на курсы кройки и шитья.
Максим включает телевизор, почти полностью вырубает звук, чтобы не мешать дремлющему в соседней комнате отцу, и тупо смотрит на альпийские пейзажи, сменяющие друг друга на экране. В неправдоподобно синем небе летит самолет. Кстати, "Боинг". На нем - Максим знает точно - летит очаровательная блондинка с низким музыкальным голосом. А Тины там нет и быть не может! Она в Иерусалиме, на своем балконе вместе с загорелым соседом. Слава Богу, что ему не слышно, о чем они говорят, а если бы даже было и слышно, он все равно ничего не понял бы, потому что говорят они на неведомом ему языке,  который называется иврит.
Из дремы Максима вырывает телефонный звонок. На этот раз - реальный телефонный звонок.
- Максим? - вопросительно говорит женский голос. Голос знакомый, но Максим не может вспомнить, кто это.
- Не узнаешь! - с легким упреком произносит женщина. - Это Ольга.
- Теперь узнаю, - говорит Максим. - Давно тебя не слышал.
-   Да, года два, - соглашается Ольга. - Или даже больше. У меня для тебя новости.
-   Новости? - к щекам Максима приливает кровь.
 Он знает, что она сейчас скажет. Знает и сам пугается своего знания.
- Завтра приезжает Тина! - в голосе Ольги звучит торжество.
- Ну и что? - ледяным тоном спрашивает Максим, ощущая к ней неодолимую враждебность.
-   Она просила позвонить и сказать это тебе! - Ольга преподносит ему новость, как конфету. Она не сомневается, что Максим поражен, взволнован и только разыгрывает равнодушие.
- Ну а при чем тут я? - говорит Максим. - Приезжает - и приезжает.
Наступает пауза. Недоверчивая, недоуменная пауза.
- Не притворяйся, - наконец произносит Ольга.
Максим молчит.
- Она хочет тебя увидеть, - Ольга раздражена, даже обижена, и говорит не то, что собиралась. Это Максим должен был сказать, что хочет увидеть Тину, а Ольга - согласиться, но лишь после небольшой заминки.
- Хочет меня увидеть? Это она просила мне сказать? - спокойно спрашивает Максим.
- Она… - нетвердо произносит Ольга, она не знает, как себя вести.
- Нет, мы не увидимся, - решительно говорит Максим. - Это ни к чему.
Ольга чувствует, что он сейчас повесит трубку.
- Но ты не знаешь главного! - в отчаянии кричит она. - Тина разошлась с Аркадием!
- Знаю, - говорит Максим.
- Откуда? - изумляется Ольга. - Я сама только вчера узнала!
-   Знаю, - повторяет Максим. - Передавай ей привет. И ее соседу-мулату.
- Какому мулату?! Ты что, с ума сошел? Слушай, что происходит?!..
-   Ничего не происходит. До свидания, - сухо говорит Максим и кладет трубку.
Какое-то время он сидит неподвижно и думает о том, как удивится завтра Тина, когда Ольга расскажет ей об их разговоре, как будет уязвлена, обижена и, может быть, даже взбешена.
 Он закрывает глаза и видит Ольгу, стоящую у заграждения в аэропорту. Вот появляется Тина, она тянет за собой чемодан на колесиках и напряженно вглядывается в толпу встречающих. Ольга машет ей рукой и бросается навстречу.
"Максим здесь?" - спрашивает Тина.
Ольга отрицательно и почему-то виновато качает головой.
"Ты ему звонила?"
"Звонила… По-моему, он сошел с ума… Он не хочет тебя видеть…"
"Как это не хочет?" - не понимает Тина.

- Максим! - раздается из соседней комнаты голос отца. - Я бы выпил чайку!
- Сейчас, - откликается Максим, с трудом поднимается с дивана и ставит на плиту чайник.

Так, на чем мы остановились?.. Ах, да, Тина изумлена, что он не хочет с ней встретиться…