Прогулки над спящим миром. Глава 1-7

7. Лица в окнах

Перед ними было громадное здание, устремляющееся в тёмное небо как огромная, пылающая и сверкающая ракета. Сорок этажей огней и блеска, и чем выше этаж, тем больше восторга и отчаяния, ближе небо и страшнее падение.
Они заворожено смотрели в окна, как на экраны в тёмном кинотеатре. Или в театре теней.
- Вот здесь, - сказала Стриж и указала на одно из окон.

…Всю комнату наполняли цветы. Розы, тюльпаны, хризантемы, лилии, гиацинты, фиалки, ромашки – и ещё, ещё, ещё… Огромными букетами и поодиночке. В вазах, кувшинах, горшках, банках, ведрах, на столе, на комоде, на зеркале и прямо на полу. Пир для глаз и безумие для носа: собрание такого количества самых разных цветов создавало дикую сумятицу запахов.
Она сидела на подоконнике, крепко обхватив руками колени. Это было, наверное, самое любимое её место в комнате (а может, и не только в комнате!), поэтому на подоконник она не ставила ничего. Она любовалась цветами. Да, цветы она любила. Они напоминали ей её саму: такие же прекрасные и такие же беспомощные! Цветы поднимаются из земли и тянутся к солнцу. Наверное, они не помнят о земле, которая их питает и держит, они видят перед собой только высь, только небо и солнце и тянутся к ним. Возможно, им кажется, что они вот-вот оторвутся от своих стеблей и упадут в небо. Они тоже живут мечтой. И они тоже обитают на границе: корни погружены в тёмную землю, а бутоны устремлены к солнцу. Жизнь цветов так коротка: если их срежут, чтобы украсить чей-то дом, то они немного попутешествуют, быстро умирая. Но и те, что остались на своих стеблях, тоже скоро умрут, так никуда и не сорвавшись.
Девушка сидела на подоконнике и любовалась цветами. Душа её не пела – душа её танцевала…

Она уже почти могла летать! Она чувствовала, как где-то у неё внутри зарождается могучий поток, который в тысячу раз сильнее земного тяготения, и этот поток толкает её вверх, отрывает от земли, несёт над землёй. Она уже почти летела! Пальцы ног лишь слегка касались пола, не поддерживая, а лишь придавая телу направление. Пространство вокруг гремело музыкой, проливалось водопадами света. И сотни глаз зачарованно взирали на неё.
Она почти не замечала ничего вокруг. Музыка, свет, восторженные взоры – всё теряло смысл, растворялось в брызгах того чудесного фонтана, что бил внутри. Восхитительная, сладостная невесомость наполняла её всю – невесомость стремительного движения, преодолевшего оковы, а не невесомость покоя. Она была трепещущей струной, тетивой лука – и она была звуком-стрелой, сорвавшейся с этой струны-тетивы. Она сама выстреливала собой и летела, летела, пронизывая и разрывая пространство…
Но вот пол, которого она касалась только самыми кончиками пальцев ног, внезапно обрывается, уходит вниз. Перед ней свободное пустое пространство. Ей нужно оттолкнуться в последний раз и устремиться вперёд-вверх, доверившись потоку. И тогда всё: земное притяжение окончательно утратит над ней власть, пол, такой незаметный и такой незаменимый, утратит над ней власть, и эти неотступные взоры, эта музыка, этот свет отпадут от неё, как стартовые ступени ракеты, и она останется одна: свободная и невесомая.
Она замирает у самого края. Несущий её поток внезапно ударяется о скалу страха, выросшую внутри в единый миг. И вот она уже вращается на одном пальце на самом краю, а не мчится вперёд. Только один толчок: вперёд, к свободе, к невесомости, или назад, во власть тяготения и пола. Она дрожит как струна, как тетива. Общий вздох ужаса и восторга. И вот она делает этот последний шаг.
Шаг назад…
Музыка потонула и смолкла в громе оваций и восторженных выкриков. Света стало больше. Она стоит посреди сцены, полуприсев на ватных ногах, низко склонив голову, бессильно опустив вдоль тела руки. Публика рукоплещет. Публика думает, что это глубокий грациозный поклон. Но на самом деле это безмолвный плач нелетающей птицы.

Она сидела на подоконнике – границе двух миров. Нет, даже трёх миров! С одной стороны – эта комната, привычная, уютная, удобная. Множество знакомых, полезных и бесполезных вещей, гости, мечты, сны и много-много работы над собой. За окном внизу – огромный город, иногда рукоплещущий, иногда пугающий, но чаще всего равнодушный, полный чужих далёких жизней.
А за окном вверху – бесконечная глубина, непостижимая и таинственная, влекущая и неприступная. Там обитали звёзды. Отсюда они казались гораздо ближе, чем город внизу. Её отделяла от них  всего лишь тоненькая ниточка. Неужели она не сможет её порвать? Неужели даже её сил не хватит на это?
Девушка стояла на подоконнике в распахнутом окне, как примадонна на театральной сцене.
Один шаг. Одна нить. И – полёт.
Она шагнула. И начался полёт…

- Я не всегда была такой, - сказала Стриж каким-то особенно спокойным и от этого пугающим тоном. – Ты, наверное, уже понял? У меня была совсем другая, большая жизнь. Вокруг меня было много людей: друзья, поклонники, завистники… И у меня была большая страсть, много больше моей жизни. Я могла ходить ногами по земле, но хотела летать, хотела быть свободной от всего. И однажды я решилась. Я оттолкнулась от подоконника и полетела. Но ударилась об асфальтовое небо… и сломалась!...
В один миг деланное спокойствие Стриж взорвалось и разлетелось вдребезги. Она действительно сломалась, скорчилась и скомкалась. Ноги её подкосились, и она с размаху села на крышу прямо в том месте, где стояла. Подтянула колени к лицу, обхватила их руками, уткнулась в них лбом и разрыдалась. На узкой спине под тонкой белой тканью проступили две острые лопатки – точно и в самом деле обломки костей, на которых некогда держались настоящие крылья. Всё тело Стриж затряслось крупной беспорядочной дрожью, по щекам поползли слёзы, а из горла вырвались какие-то очень тяжёлые, не по-женски низкие и грубые, и оттого очень жуткие рыдания.
Гор стоял рядом и не знал, что делать. Его тоже мгновенно охватила жестокая тоска. Все былые обиды, все несбывшиеся надежды, все забытые потери и ушибы вырвались из своих потаённых темниц и заполнили храм души. Уж чего-чего, а страданий у Гора в жизни было предостаточно, и память – подсознательная память, хранящая не факты, но лишь переживания, не освещённые светом разума – выплеснула все свои чёрные сокровища, откликнувшись на чужую внутреннюю боль.
Но, нет, это не правильно! Стриж сейчас не нужно, чтобы Гор тоже рыдал рядом с ней, также взахлёб, также безутешно. Ей сейчас как раз наоборот требуется чьё-то понимающее спокойствие. Ей требуется утешение! И Гор попробует его дать, хотя ещё ни разу в жизни ему не приходилось никого утешать.
Он наклонился над ней, протянул руку, осторожно прикоснувшись к плечу, но тут же нервно отдёрнул, словно от удара током. Потом встал на колени рядом. Снова протянул руку, дотронулся до плеча, до волос, до колючих лопаток, и стал гладить медленно и так ласково, как только мог, больше уже не отдергивая руку.
- Пожалуйста, не плачь! – проговорил неловко пересохшими губами. – Не надо! Пожалуйста, успокойся!
Стриж не успокаивалась. Но и не отгоняла Гора, и это придало ему уверенности. Он вытянул руки и обнял Стриж, прижав к своей широкой груди. Он почувствовал её живое тепло, её хрупкое тело под тонкой тканью, и его самого охватила внутренняя дрожь – кипящая смесь нежности и восторга от соприкосновения с этим осязаемым чудом и одновременно страха, что оно может сейчас рассыпаться и исчезнуть. Голова Стриж оказалась у самого его лица. Он чуть наклонился, и её волосы защекотали ему подбородок и ноздри. Он почувствовал её запах – едва уловимый, почти неразличимый молочный запах живого человека. Ему тоже захотелось зарыдать, но в его рыданиях была бы не только боль, не только страх, но и восторг от внезапно свалившегося буквально прямо в руки счастья. Ему хотелось сказать Стриж что-то ласковое, что-то утешительное, но он не находил ни слов, ни интонации. Никогда-никогда в жизни ему не приходилось никого вот так обнимать. Никто и никогда не ждал от него ласковых слов, и он не знал, где их взять. Он молчал. Но ему вдруг стало казаться, что он может передать свои чувства и свою заботу без слов, одними прикосновениями, одними объятиями. Только бы не сломать в своих медвежьих лапах! Только бы не раздавить, не задушить своей тролльей нежностью! Он только бережно прижимал её к себе, гладил по спине и плечам, опускал лицо в её волосы, согревал своё сердце её маленьким теплом и эхом откликался на её вздрагивания, тут же вздрагивая сам.
Постепенно рыдания Стриж превратились в тихие всхлипывания. Дыхание стало ровнее, тело перестало дрожать. Она почти успокоилась, во всяком случае внешне.
- Может быть, домой? – осторожно спросил Гор.
Кажется, Стриж чуть кивнула головой в ответ, но Гор не был в этом уверен.
- Хорошо? – повторил он. - Домой?
Только бы не спугнуть её зыбкое спокойствие, не опрокинуть обратно в пучину рыданий!
Но она кивнула в этот раз явственней.
Гор попробовал встать с колен, но почувствовал, что Стриж не поднимается вместе с ним. Она обмякла как тряпичная кукла, лишившись всяких жизненных сил. Утратив опору на груди Гора, Стриж тут же начала падать, и он поспешно встал обратно на колени, чтобы удержать её.
- Может, я понесу тебя на руках? – предложил, изумляясь собственной дерзости.
Снова едва различимый кивок. Стриж как будто утратила способность не только двигаться, но и говорить.
Очень медленно и осторожно Гор опустил одну руку и подхватил Стриж под колени. Другой рукой он обнял её за плечи, прижал к себе и легко встал на ноги. Она в самом деле была почти невесомая! А для него, привыкшего целый день таскать тяжести, для него, охваченного небывалыми, неизведанными, восхитительными, трепетными чувствами к ней она была уже не ношей – она была живым воздушным шариком, держась за который он и сам мог бы полететь, если бы только посильнее оттолкнулся ногами.
И тут в одном из ближайших окон, под самой крышей сорокаэтажной высотки, Гор увидел человека. Тот стоял неподвижно и смотрел прямо на Гора и Стриж. За спиной у него в комнате горел свет, а лицо оказалось в тени, и всё же Гор словно укололся о его взгляд, острый и цепкий, точно рыбацкий крючок.
Но на руках у него лежала Стриж – безвольная, почти безжизненная. И только она, только её жизнь и её спокойствие волновали Гора Что ему какой-то далёкий незнакомец в окне?
Гор покрепче прижал Стриж к своей груди, развернулся и уверенно зашагал в сторону трамвайной остановки.