Ой, Вань, гляди, какие клоуны...
Калиныча, что ли, позвать, тоскливо подумал Иван Иванович о соседе. Небось, тоже, собака худая, мается после вчерашнего кабанихиного «коньяка». А ну его, нехорошего, подумал вдруг с внезапно-закономерной обидой. Вспомнилось старое: когда сосед свою старшую, Любку, замуж отдавал, то позвал его, Ивана, только на второй день, на объедки-недопивки. Да и то состроил при этом такую капризную морду лица, что, дескать, ладно уж, прими, сосед, сто пятьдесят с недоеденным вчера, пока вроде бы не окончательно прокисшим винегретом! Всё равно его поросёнку отдавать, а тут, видишь, ты появился, черти тебя носят непонятно зачем…. Вот, видишь, слава Богу, от одной дуры избавился. Теперь другая, Варвара-краса-длинная коса, дитятко моё ненаглядное, пока ещё вроде бы от всех этих наркоманских дискотек не беременное (хотя кто её щупал-проверял? Может, уже и с икрой!), на подходе. Где бы и ей какого дурака, как теперешний Любкин супруг, найти? Ты ешь винегрет-то, ешь! Бесплатно! А сколько моя майонезу туда навалила – страсть! Кто же знал, что гости его жрать не будут, а ты, как назло, обязательно зайдёшь… Как будто для тебя, урода, с этим майонезом старалась… Тридцать пять рублей – пачка! С ума сойти!
Нет, не буду я его звать, решил окончательно и бесповоротно Иван Иванович и ещё раз, совершенно без всякой причины, пнул ни в чём не повинную калитку. Нехороший он человек, этот Калиныч. И жена его, Зинаида, самая настоящая стерва, потому что в долг никогда не даёт. На похороны, что ли, копит, жадина неприветливая? Кому? Кому-кому… Супругу, кому же ещё!
- Эй, Калиныч! – крикнул он, сложив ладони рупором. – Выходи! Дело есть!
Ответом ему послужила пугающая тишина. То ли сосед просто спал, то ли продолжал «праздновать», в гордом одиночестве, или как говорится в народе, угощался «в одну харю». Да, он действительно способен на такое, потому имеет выраженную склонность к отвратительно-мерзкому частному индивидуализму. Ну и как к нему прикажете в таком случае относиться? Всё, решено: ни грамма единоличнику, хоть он и сосед!
- Калиныч! Ты слышишь меня или уже нет?
-Чё те надо? – выскочила на соседово крыльцо Зинаида (или Зинида, как называл её Пашка Михельсон, их сосед по другой, но тоже соседней улице имени бывшего Первого Мая, а ныне – Второй Демократической), калинычева благоверная - огромная, с вечно злобными поросячьими глазками баба, одетая так, словно собиралась немедленно уходить в партизанский отряд: на голове - шапка-ушанка, на безобразно расплывшемся туловище – потёртая телогрейка, на тумбах-ногах – кирзовые сапоги. Да, есть ещё женщины в русских селеньях… И коня на скаку остановят, и в ухо заедут без всякого на то твоего согласия… Если же учесть, что на дворе был конец мая и температура уверенно зашкаливала за двадцать градусов, то одежда на Зиниде была, конечно, как раз по сезону. Убогая, подумал с неприязнью Иван Иванович, поспешно-трусливо захлопывая калитку. Чего с неё возьмёшь, хотя и работает бухгалтершей в их насквозь коррумпированном домоуправлении.
- Чё надо, спрашиваю? – злобно продолжил допрос это танк в юбке.
- А он не тебя зовёт, а меня! – нарисовался за её могучей спиной гарный хлопец Калиныч и со значением добавил. – Гуляй отсюдова! У нас будет мужчинский разговор! Не для всяких там разных бабов!
И вот тут случилось совсем уж невероятное: Зинаида, этот бронетранспортёр с глазами, вместо того чтобы выдать в ответ привычный многоэтажный мат, от которого наверняка прокисали даже её годовые бухгалтерские отчёты, вдруг сразу сникла, шмыгнула своим могучим носом, опустила голову, и не сказав ни слова, скрылась в дверях.
Как это красиво говорится в любезных романах? «У героя от удивления отвалилась челюсть». Нет, у Ивана ничего отвалилось. Рано ещё отваливаться. Возраст ещё не подошёл. И волосы у него на голове дыбом не поднялись (там, честно говоря, уже и подниматься-то было нечему). И во рту не пересохло, потому что и так ощущалась противная сухость неудачного похмелья. Он просто замер и тупо выпятился на неожиданно осмелевшего соседа.
- Заходи, Вань, - хмуро сказал Калиныч. – Не обращай внимания.
«Ой, Вань, гляди какие клоуны…», - пел из магнитофона покойный Высоцкий. На столе в терраске стояли бутылка водки (Водки! Самой настоящей! Рублей за восемьдесят, не меньше! Это чего же такое творится на их Дворянско-Лукерманской и вообще на белом свете?), гранёный стакан, тарелка с солёными огурцами и крупно порезанной колбасой и хлебница с ломтями хлеба. Да, похоже, у Калиныча сегодня действительно был какой-то праздник. Только какой? Может, Варьку свою, задрыгу колченогую, какому-нибудь дураку, наконец, сосватал?
- Проходи, садись… - сосед полез в стоявший у стенки шкаф, достал ещё один стакан.
- Чего случилось-то? - растерялся Иван.
- А-а-а… досадливо махнул рукой Калиныч, берясь за бутылку. – Сёмка пропал.
Вот теперь всё стало проясняться. Семён, Калинычев сын, служил по контракту на Кавказе. В последний отпуск похвастался: на квартиру накоплю – и всё, завяжу с этим самым контрактом. Надоела постоянная фронтовая обстановка. Того и гляди или пулю словишь, или подорвут к едреней матери. Он и в контрактники-то записался из-за этой самой квартиры. Потому что здесь, у родителей, было, конечно, тесно: сам Калиныч с Зинкой, дочь Варвара и Семен с женой и трехгодовалым сыном. Разместись-ка такой оравой на тридцати метрах! Отсюда и бабы, Зинка и семёнова жена Маруся, постоянно сварились – а чего свариться, если действительно теснота? Она ведь от ваших свар и склок не расширится-не распахнётся!
- А мы всё думали-гадали: чего это у него мобильник уже неделю молчит. Я в военкомат позвонил, вот там мне и сказали… Ладно, будем!
Калиныч поднял стакан, чуть помедлив, протянул его для чоканья. Иван поспешно чокнулся. Всё правильно. Не на поминках. Тьфу-тьфу-тьфу…
Молча выпили. Молча закусили. Говорить было не о чем. «А к роту хоть завязочки пришей…» - продолжал петь покойный бард. Иван вспомнил: Сёмка его песни очень любил. Долюбился…
Калиныч как-то странно покосился на магнитофон, но выключать не стал, сидел сгорбившись, упираясь щетинистым подбородком в сцепленные в замок руки.
- Ну, ты это… ты не паникуй пока-то… - пробормотал Иван. – Мало ли чего… Отобьют…
- Только-только диван в их комнату присмотрели, - сказал Калиныч глухо. – И недорогой – две тысячи. Хороший диван. С подушками. Зинка говорит – давай подождём покупать… - и вдруг почти выкрикнул, обращаясь неизвестно к кому. – А вот х… вам всем! Всё равно куплю! И не х… ныть! Пусть стоит! Наливай, Иван, чего ты как засватанный!
Опять выпили, пожевали огурцов и колбасы, закурили.
- Ванятку жалко… - пожаловался Калиныч. – «Где папка? Когда приедет?». Вон, в воскресенье в цирк с ним собрались.
- В Москву? – спросил Иван.
- Нет. На прошлой неделе к нам приехал, на площадь стоит. Ванятка говорит: на клоунов посмотреть. Очень уж ему клоуны по телевизору нравятся. Смеётся аж заливается! Весёлые говорит, какие! Особенно когда с собачками. Да-а-а… Смеху теперь полны штаны.
И опять замолчал. Разговор получался какой-то непривычный, наскоками: две-три фразы - и опять молчок. Да и о чём говорить?
- Я раньше думал, что само страшное, это когда погиб. А, оказывается, нет. Оказывается ещё страшнее, когда без вести. Измаешься весь, глаза ни на что не глядят… И эта зараза… - и Калиныч кинул на бутылку, - … не забирает. Так, на три минуты… Паскудство какое-то. На душе всё переворачивается и никак угнездиться не может. Хуже похмелья.
- А Сёмка не курит, – опять неожиданно сказал он. – Нет, водочкой-то с ребятами баловался, Я, помню, когда его ещё в школе поймал, ремня всыпал. Дурак, чего я тогда на него взъелся? Ну выпил и выпил! Когда-нить всё равно начинать.
- И чего ж теперь? – осторожно спросил Иван.
- Контрактников они не щадят… - тихо и зло сказал Калиныч. – Контрактники – это те же наёмники. Это совсем не то, что по призыву. Призывника ещё, может, пожалеют. Чего с него взять-то? А контрактника нет…Да, заработал Сёма на квартиру…
- Может, обойдётся ещё… - сказал Иван (да чего там обойдётся!). – Может, выкуп какой заплатить предложат.
- Может и предложат, - вяло согласился Калиныч. – Только долго чего-то думают. Да и ведь не три копейки запросят! Если, конечно, запросят… Тоже мне, нашли миллионеров… Я как чувствовал, что ничем хорошим эта квартира не кончится! – добавил он яростно. – Жили и жили! Крыша над головой есть - и ладно! Нет, отдельную ему подавай! Тоже мне нашёлся… фон барон! Зинк, неси ещё бутылку!
Из комнат появилась неслышная как тень Зинида, моча выставила на стол ещё один пузырь.
- Чего ты на меня смотришь? – накинулся на неё Калиныч. – Я чего, выпить не могу?
- Да пей… - ответила она и ушла назад, в дом.
- Тоже переживает… - бросил зло Калиныч. – Ну так иди, выпей с нами! Чего выть-то? Ходят все как на похоронах! Смотреть тошно!
На пороге показался толстый малыш с серьёзными глазами.
- А вот и Ванятка! – обрадовался Калиныч. – Иди, садись вот здесь, со мной! Ничего! В выходной в цирк с тобой пойдём! «К роту хоть завязочки пришей!». Эх ты, мордюля! Конфетку хочешь?
Внук, набычившись, кивнул.
- На! - и Калиныч достал из кармана карамельку. - Ничего, не пропадём! А в цирк - обязательно! И диван купим! И дядь Ваню с собой возьмём! Пойдёшь с нами, а, дядь Вань?
- А чего же? – преувеличенно бодро согласился Иван. – Я клоунов тоже люблю! Обязательно!
Иван вышел на улицу. Дворянская-Лукермана была по-прежнему пуста. И куда все черти подевались, недовольно подумал он. Не улица, а прямо какое-то натуральное кладбище! Попрятались все по своим курятникам! Он поморщился и пошёл в сарай. Надо было настрогать досок и поправить калитку, а то действительно уже совестно перед людями…
Свидетельство о публикации №212102001223