К кофейному острову

Мокрые ботфорты ступали с мокрого песка на сушенный до хруста пляж. Носитель их стал суров давным-давно, и претензий к своему образу жизни не имел. Как и не имел давно утраченных друзей. Они уходили в неоглядную даль, как он в данный момент уходил от своего битого штормами ялика. Только они уходили в другой мир, он уходил в таверну и солнце сушило его выцветшие волосы. На пути его в тени пальм темнел досчатый домишко питейного причала моряков и путников. Оставалась лишь залитая яром солнца полоса пляжа между ними – искателем и искомым. Человек остановился, почесал щетину, и затем легко пересёк эту полосу.
Он взошёл по гнущимся почти белыми от солнца и ветра ступеням под навес и, раздвинув входные створки, появился в прохладе прокисшей пивом и ромом таверны. Направо стояли столы, за ними сидели люди с внешность покалеченных свинопасов, и налево стояли столы, терпящие разномастных посетителей. Воцарилась тишь, прерываемая лишь кашлем, скрипом и заунывной гитарой. К вошедшему присматривались. Видимое не вызывало нареканий так, как время шло, а ему ещё даже никто не крикнул. В дальнем правом углу у стойки поднялся нахально улыбающийся смельчак, но рядом сидящий старик без руки рывком усадил его обратно:
- Молоко утри… - послышалось оттуда.
«Вот и хорошо – много рук не переломано»: подумал путник.
Все вернулись к своим делам и разговорам, только один из сидящих не отводил глаз. Так путник узнал свой столик, к которому и направился.
- Что значит «их нет»… Что за дерьмо, ты мне тут рассказываешь, - спокойно сказал он, поставив не допитую бутылку на стол.
- Все сундуки увезли испанцы. Ещё лет двенадцать назад. Местные видели три галеона, они как раз огибали мыс Тахо-Дель-Коа. – сидящий напротив перешёл на шёпот. - Там и стали на привязь на два дня. После этого огни в пещере погасли, так говорят местные. Я сам всё облазал. Там пусто, холодно, и сыро.
- И ничего… - протянул путник, откинувшись к стене.
Собеседник допил ром…
- Почти ничего. - Вынул из под стола кожаный прямоугольный конверт, и подвинул его путнику.
Путник поднял голову, огляделся:
- Выйдем.
- Да ты только взгляни!
Путник обречённо покачал головой, затем склонился над столом, поманил пальцем, и сказал прямо в лицо:
- Ты многих не выдержишь – двое за твоей спиной – на тебе, остальные работают со мной. Начнём с молодого который сюда идёт. Погоди…
Он привстал и пропустил по боку руку с ножом, которая обрушилась на стол. Буян завалился вперёд и получил удар в затылок. Путник схватил его за шиворот и сбросил на пол. Вытащил из стола нож, осмотрел и, потеряв к нему интерес, выбросил туда же.
Оглядел присутствующих на предмет, повторного рвения. Такового не оказалось и путник, взяв своего собутыльника, уже стоящего с обнажённым кинжалом, под локоть, вышел с ним на воздух.
- Ух ты! Да ты опять в форме!
- Не ори… - путник всё ещё держал его под руку.
- Как ты увидал его! – не унимался компаньон.
- У меня глаз на жопе, - сухо ответил путник, - иди вперёд.

2.

В полутёмной жаренной масленой лампадой, завешенной сушёными листьями и плодами, хижине сидели двое и глядели на стол. Его закрыла старинная бумага, потрёпанная, выжженная морской солью, ветром и зноем. Эта бумага, над которой склонились двое искателей, – карта. Карта, в которой путник узрел…
- Кофейных островов не существует. – процедил он из-за зубочистки, - Сказки это.
Дарвин шлёпнул перчаткой по бумаге.
- Вот он. Нарисован.
- Я вижу… что нарисован.
- Да ты что! Я из-за него туземца зарезал! – но путник всё так же бесстрастно смотрел ему в глаза, - Шамана! – тот же взгляд, - Знаешь, где она была?!
- Под алтарём… – Путника толи это не интересовало, толи он усиленно обдумывал возможность.
- Жёстче, друг мой, жёстче! Вывалилось из раны! Я ж ему всё брюхо вспорол!
- В животе, значит?.. И не сгнило.
- В этом было… Сейчас…
Снаружи, тем временем, слышалась ругань, перемещающаяся вокруг хижины.
Дарвин вытащил из рубахи прозрачный комок. Передал его путнику, который, развернув ком, убедился в надёжности поклажи. Это было похоже на рыбий пузырь только прозрачнее и прочнее. Был, говорят,  такой материал, ценный…
- Целофан. Так значит - он есть… Это уже что-то. – Путник положил плёнку на стол и прижал ладонью. – Говорил с кем-нибудь о продаже?
- Хочешь купить, красавчик?! – игриво выискал Дарвин.
- И то хорошо. Меньше вопросов со стороны…
- Хотя… только за эту штуковину я могу купить бордель где-нибудь на Маоррэ…
- И умер бы с клинком в спине. Многие захотят узнать, откуда целлофан. Если это он.
- Потому и сижу здесь с тобой… Душно… – Дарвин одёрнул воротник… затем и вовсе снял рубаху, - это – он. Не волнуйся: я уже убил того, кто это подтвердил.
- Где?
- На Руэрто-Ре-Льтива.
- Ученый?
- Знахарь.
- Вовремя. Мог перед повешеньем обо всём на свете порассказать.
- Да. Они там как сливы на ветках, - Дарвин выкатил глаза и высунул язык набок, - вдоль главного пути и дорог окружных. Местные ими ворон на ужин приманивают. Ловят, жарят и жрут, а…
- Чёрт с ними. Где это? – путник ткнул пальцем в карту, - Был там?
- Плавал на пароходах, ещё до севильской компании, двумя штурмовиками. Но только обходил. Там мёрзлый берег, встрять можно.
- Для кофе нужно тепло и солнце… Чушь какая-то.
- Знаю, знаю, ты вот сюда глянь, - Дарвин провёл пальцем к краю рисунка, - это на ольдекхском значит, что-то вроде «внутри зимы».
- Если вулкан есть, то… - Путник рассмотрел карту, затем взглянул на Дарвина, тот кивнул, -  Вглубь острова по льдам и снегу... – продолжал он, нахмурившись, - нужен будет проводник.
- Хуже. Нужен боевой корабль. Севилья окружил эти воды, а на западе стоянится его флагман.
Путник почесал под подбородком. Молча глянул в стену.
- Придётся продать целлофан. На горох и патроны корабль не купишь, - добавил Дарвин.
- А кто здесь собрался что-то покупать?.. – путник вынул патрон из ремня, и выставил его на стол. Глаза Дарвина округлились,  он протянул руку и взял жёлто-блестящий цилиндр.
- Это же жёлтая платина!.. Как у Эртего…
Старый, вонючий Эртего, в сером костюме с усами до плеч и сапфировой бляхой на груди… Простреливший колено дочери коменданта Сан-Рольгадо - влиятельнейшего острова на архипелаге, когда ему отказали в звании капитана. Лихой бандит…
- И клеймо! Он же меткач меткачей!.. Украл?
Путник шлёпнул себя по поясу:
- Патронташ тоже его…
«Ясно»: подумал Дарвин. Бедный Эртего.
- Когда? – спросил он, разглядывая драгоценность.
- Два месяца назад. Слёг с одного выстрела. Розалитой. - Это был правый револьвер путника.
Дарвин поднял глаза, в них блестела безоговорочная уверенность.
- Тогда борт уж точно уведём!..
- Э-э-эй! – в дверь стучали, - Выметайтесь засранцы! Это мой дом!
- Пора освобождать номер, - сказал Путник. Дарвин натянул рубашку.
Они прошлись к двери и отворили её. За ней стоял всклокоченный сухой старик с яростью в глазах. Путник подвинул его в сторону. Дарвин вышел, за ним путник, напоследок закинувший деда в его бунгало и закрывший дверь.
- К причалу! - сказал Дарвин.
- К нему… - подтвердил Путник, - Через рынок.

3.

Продвигаясь сквозь базарную улицу, толкаясь среди поселенцев разной степени приветливости, пылающих жаровен, лавок, криков и обезвредив двух воришек, они обвешались скарбом по минимуму, а конкретнее - двумя мешками, куртками, сапогами, одним мачете, и пакетом табака. А вдруг на краденом судне не окажется…
Оставалось лишь дождаться ночи. Ночи, вслед за жгучим рыжим закатом носимым волнами прибоя, и купаемого в их пене. За последними ветрами тепла, когда молодые мулатки выходят к берегу, и, подставляя прохладному воздуху упругие нагие тела, стремятся в океан (отчего и Дарвин любил побродить вдоль берега вечером с бутылкой горячительного). Тёмной и звёздной, когда рассыпанные в чёрной пустоте мириады холодных искр льда высятся над головой. Когда песок из последних холодных зелёных тонов снова светился полосою рубящей воду и берег. И как стрекочут насекомые!... Ночь.
И она наступила.
Она дарила прохладу и кров двум авантюристам шныряющим вдоль палуб тенями змей, отчаянным мистификаторам, пропагандирующих тишину влазанья на борт, умелым крутителям сонных рук; милосерднейшим разбойникам, отправившим экипаж однопалубной «Эветты» странствовать в море, на предоставленной им шлюпке (правда, с мешками на головах); бесстрашным властителям штурвала, уводящим, освобождённый от швартовочных пут, корабль в тёмные морские просторы.
Где их и встретил рассвет.
Это была абсолютно выверенная и безупречно проведённая операция, вследствие которой Дарвин сейчас сидел на корме под палящим солнцем и зашивал ногу.
- Сэм… - взвыл он от боли, - … ты - сволочь!
Сэм, точнее – Сэмюэль, - так звали путника (и был он из знатного рода судостроителей), но все, кто долго его знал, звали его Путник. Ибо ничем не грозила новая встреча со старым другом Сэмом: ни  праздником, ни пьяными ночами и стрельбой по бутылкам, ни оккупацией борделя с купанием в сочных телах… Ничем, кроме путешествия. Со стрельбой, по, разной мокрости, телам: по ночам… с оккупацией… пьяными криками, и поджогом, керосиновыми бутылками, борделей. И иногда с сокровищами на конце.

А в этот раз обступившая со всех сторон вода плескалась по бокам и лизала борта солнечными бликами.
 - Сволочь! – прокряхтел Дарвин сквозь смех. – Сволочь…

4.

- Ну и куда мы теперь? Куда держим парус, капитан?!
Путник глянул вдаль.
- На, Сан-Рольгадо, конечно же…
Ну, конечно же, на этот благодатный остров. Административная колония в северной части архипелага. Пальмовый рай, скрывающий роскошные кварталы роскошных особняков вдоль широких каменных улиц. Прилежные горожане (пока не наступает ночь). Прилежные торговцы (которые, если и обжулят, то  вежливо). Попугаи, купающиеся в фонтане на главной площади. Дети, в чопорных нарядах семенящие в училища. Дамы и кавалеры, щеголяющие статью в тени навесов и крыш, увитых цветниками, и нищие, щеголяющие чем попало в тени собора Санта-Анны. Целомудрие, праздность и праздники. Ну и, конечно же, вся буржуазная шайка в широком дворце за площадью.

Туда-то и навострили киль новообретёного корабля двое друзей. И уже на вторые сутки, пережив за ночь ливень в море, мерно причалили к берегу в секретном незаметном месте. Ступив на землю, они разделились по плану, и Дарвин отправился в такое место, где местной целомудренностью и не воняло, а Путник… что ж Путник отправился в город - на площадь.
- Здравия тебе, матушка… - он снял шляпу, поприветствовав старую женщину, сидевшую на краю фонтана: уставшую, с затуманенным взором.
- Ох, молодой человек, я вас и не приметила... – она внимательно вгляделась в лицо, возвышающееся над ней, -  Да к тому же и не узнала! Сэр вы… До сих пор не знаю, как выразить нашу признательность вашей отваге и чести!
- Это лишнее…
«Мне заплатили»: подумал он.
- Тот бандит в итоге получил своё! Клянусь мадонной, я сама это видела, хоть и не пристало придворной особе наблюдать мужские дуэли! Но эта была исполнена благородства!..  А ведь негодяй служил  губернатору и прикидывался честным солдатом, - продолжала женщина, - какое безбожеское поведение, вы так не считаете? Стрелять в бедную девочку!.. Надеюсь, он горит в аду!
«Ну, не такая уж и девочка: девятнадцатое лето, как никак…»: подумал путник. А Эртего, скорее, там греется. 
 - Ваша правда, - сказал он и сухо улыбнулся, - Кстати, не могли вы мне кое-что прояснить в расположении дворца… Дело в том, что я намерен явиться к Его Превосходительству, но не силён в проходах по многим этажам. А такой знатной и умной женщине не составит труда описать мне всё в лучшем свете, – он вновь улыбнулся.
И она прояснила всё, что он хотел узнать. 
И вновь он ожидал ночи, пока она не приняла его в свои объятия, надёжно укрыв от людских глаз, даже когда фонарщики пошли по улицам, а в добротных домах вступила в караул стража. Тем, кто знает, как и куда идти, не страшны пересекающие пути глаза.
Под покровом темноты и тишины Сэм прокрался, минуя коридоры, прямо в окно спальни прекрасной, но на всю жизнь хромой, Эллаизе. Миниатюрная, она спала пригрев, под россыпью каштановых волос, тонкую подушку. Сам сон её казался хрупким, как лёд весною на материках, вокруг – только свежесть и спокойствие. Но он всё же присел и пригладил прядь её волос. Она проснулась. Узнав путника, она улыбнулась, протянула ему руку:
- Друг… - тихо прошептала она.
Он протянул к ней свою руку.
И в дальнейшем ночь скрыла их.
Наутро, он тихо покинул её опочивальню с длинным холщёвым свёртком и небольшим ящиком в руках – подарком за незабываемую ночь. Пора было возвращаться на пляж.
Перед полуднем он, уже уложив всё в корабль, ждал Дарвина. Не прошло и пол часа, как тот вырулил на берег из-за скалы со здоровым мешком на плече – провиантом, и отдирая повисшую на нём разгорячённую, вопящую шлюху.
- Останься!!!
- Да иди ты!..
Сбросив её голой грудью на песок, он побежал быстрее и вскоре вкинул мешок на борт, спешно толкая судно на воду.
- На вёсла, Сэм! Она догоняет!
Сэм смеялся и оттого не мог пошевелить руками. Дарвин толкнул ещё, решил что хватит, запрыгнул на корабль и выхватил весло из рук товарища. Развернувшись, он вовремя огрел подоспевшую и почти влезшую на борт даму в плечо. Она плюхнулась в воду у самого берега, быстро приподнялась на руке, но Дарвин погрозил ей палкой.  Друзья налегли на вёсла и через какое-то время отошли на «безопасное» расстояние.
- Всегда одно и то же… - с некоторой грустью сказала проститутка, глядя на удаляющийся корабль, - Всегда - так!.. – и шлёпнула кулачком по воде.

5.

- И какого чёрта мы взяли корабль БЕЗ пушек?! – вопрошал Дарвин.
Путник глядел в бинокль. Ему открывался чудесный вид семи боевых кораблей с фрегатом во главе, на фоне голубого выстуженного неба. «Зато у нас – быстроходная «Эветта»»: знал путник. Сэм был завёрнут в меховую куртку, Дарвин тоже. Они подошли к острову на карте после пяти изнурительнейших суток вслед за отплытием с Сан-Рольгадо. Дарвин, конечно, рассказывал и про штормовой сезон и про течения в этих краях, но на деле всё оказалось просто чудовищно: только этим утром они, наконец, просохли, и отдышались. Но всё это было ещё не так плохо, как пять килограмм шрапнели или ядра в борт, которые поджидали их впереди. Он убрал бинокль от глаз:
- Нам нужна была скорость…
- Быстрей пойдём - быстрей помрём… Логично, - заметил Дарвин.
Сэм нагнулся к небольшому трюму
-  Пора осмотреть наши «планы».
С этими словами он достал из углубления в палубе вытянутый предмет, завёрнутый в холст и в бычий пузырь – дополнительно, и, так же укутанный, ящик. Развернул.
- Мать моя – женщина! – присвистнул Дарвин, - Сколько ему? Работает?
- В смазке, ходит, – он вертел в руках древний «противотанковое ружьё» мушкетон: тёмно зелёный, тяжёлый, -  Не пристреливал.
- А патроны?
Путник откинул крышку ящика, там оказались длинные цилиндры боеприпасов:
- Взрываются при ударе, – заметил Сэм. – Так, по крайней мере, написано…
- Откуда?!
- Из дворца, – путник проверял затвор.
- На этот раз украл! Украл, точно!
- Это подарок. Эллаизы.
- Интересно, за какие такие заслуги? - Дарвин хитро прищурился.
- Истории всю ночь рассказывал. – Буркнул Сэм, взводя механизм и спуская курок «на холостую».
- Никак, про «любовь до гроба»! – подшучивал Дарвин.
Путник внимательно посмотрел на «ружьё» в своих руках, затем стал убирать его обратно вниз:
- Про неё, собаку, про неё… - он улыбнулся.
А потом они с Дарвином и вовсе расхохотались.

6.

- Обед! – объявил Дарвин.
Дарвин…
Вечно весёлый, вскрывающий людей, и откупоривающий дам, Дарвин. Он, между прочим, тоже любил похвастаться благородным происхождением:
- Правда, говорят, мой именитый предок был похож на обезьяну... Кажется так, если не путаю.
В отличие от Сэма, в пять лет потерявшего всю семью, он жил до полных семнадцати в роскоши, с семейством (включая бесконечных тётушек): холённый, наглый, жестокий и лицемерный. После того, как он убежал из дома захватив праздничный торт в мешке, жизнь обтесала его стряхнув шелуху, нарастив зубы и прибавив выдержки… но всё же не до конца. Он так и остался хитрым и жестоким говнюком - в меру приобретённой добродетели.
Путник же осмотрев импровизированный «стол» изрёк:
- Какое говно ты набрал...

Всё же они налегли на еду, а затем путник привалился спиной к борту, чтобы вздремнуть, горизонт к горизонту от острова холодной гальки, залитым во льды, и хранящим, возможно, самое невиданное за последние двести лет сокровище…
Вот только генерал Севилья тоже заинтересовался этим клочком суши. Закопошился небольшим отрядом в семь кораблей. И так повелось, что путник то и дело встречал тех, кто забирал его друзей.
Севильская тирания встала в море не так уж давно, но дел натворила, как два пиратских восстания. Стреляла и вешала, сажала и выбрасывала на улицу, захватывала и подкупала. Тройку хороших парней Сэм потерял между Монтенье и Самбуалькой. Одного на Таверсе и одного у атоллов Маленькой Арензии. Братался Сэм, в основном с лучшими из лучших, и кто-то из них добровольно пошёл к генералу на службу. Как и Сэм поначалу… Именно это и тревожило путника. Он видел в бинокль куда больше чем, сказал Дарвину. Он видел флагман. Он знал, кому тот принадлежал до капитана Севильи. И возможно штурман на нём не сменился до сих пор. Добер – старый пройдоха с саблей!..
Но сейчас Сэм проснётся и станет топить один за другим боевые корабли в память и в месть, так как задумал это с самого начала.
И главный -  тоже.

«Бомбить» флот стали в два часа пополудни. Выстроившиеся корабли целились в подходящих с моря. Но, вот так - запросто, подпустили небольшое судно, дрейфующее двух неподвижно лежащих мореходов. Пока тень одного из кораблей не накрыла Эветту. Подпустили, а большего и не надо было. Сэм приподнялся на колено и достал доселе прикрытое им ружьё, поставил на край, прицелился в воду под днищем первого, в цепи, гиганта. Лязгнул затвор – ничего. Руки молниеносно сменили патрон в гнезде. Снова прицел. И в этот раз взрыв в дуле порвал тишину, взбурлив белым воздушным шаром воду под нависшим над ними стражем моря.
Корабль треснул. Две половины, не скреплённые более развороченным килем, впились друг в друга  досками и, не выдержав скрипящего напряжения, разошлись по сторонам и вглубь одной и второй. Корабль стал скручиваться по оси на ещё действующих перекрытиях, но Сэм «разрубил» одно из них вторым выстрелом. Корабль сломился и стал вгрызаться в воду, выплёвывая обломки. Дарвин тем временем уже поднял парус и направил Эветту в сторону, но не далеко, идя зигзагом по линии осевого расположения флотилии не подставляясь их бортовым пушкам. Один за другим рушились массивные, статные и опасные соперники, внушающие трепет своей мощью. Оттого напряжение нервов, каждого движения Сэма звенело в рассекаемом судном воздухе, хоть издалека и могло показаться, что он действует как бы невзначай, безмятежно и легко.
- Ей, ей! - задористо кричал Дарвин, правя парус.
Позади них море пузырилось и изрыгало запчасти утопляемого оцепления острова.
Со стороны флагмана корабли стали разворачиваться, уже поняв манёвр диверсантов, но те просто правили курс, уходя из зоны обстрела пушек, хоть по ним и стреляли из мушкетов всёй командой. Реакция противника только добавляла жёсткости в ситуацию, но Сэм делал своё дело опытно и без промедления: взводя и стреляя, взводя и стреляя. Разрушая корабли.
Вслед за пятым появился шестой и, отгремев рычанием, трущегося друг в друга, дерева, лопающихся канатов и треском мачт открыл вид на Элисавар – главенствующий фрегат. Тот и не думал поворачивать.
На носу его откинулись две створки, открыв окошки, в которые выдвинулись две пушки, явно крупнее бортовых.
«Этого, только не хватало»: подумал Сэм. Было далеко, корабль стоял в невыгодном для критического выстрела положении. Он прицелился в полосу киля у самой воды и нажал на курок. Кусок спереди вырвало, корабль покачнулся, но одновременно с эти раздался выстрел одной из пушек. Борт Эветты раскрошило ядром, во все стороны полетели осколки. Дарвин что-то кричал сзади. 
- Дарвин!.. Дарвин, парус цел?!
- АААААААААААА!
Путник обернулся и увидел орущего во всё горло, скрюченного на палубе Дарвина без руки: на её месте торчал обломок доски, уходящий в рёбра. Но Дарвин тут же всхлипнул и, далее, катался по палубе, отталкиваясь ногами, беззвучно, харкая и истекая кровью по сторонам, под себя и в синее небо. Помочь ему было уже нельзя.
Лицо путника закаменело и он повернулся к Элисавару, поднял ружье, без волнения зарядил, навёл дуло. Прощай Добер…
Прицел этого последнего выстрела стоил им жизни. Возможно уже только ему, в отличие от исходящего Дарвина.
И он не подвёл. Спустил курок и, в месте, где мгновение назад выглядывали пушки, расцвёл грохочущий бутон огня последнего всполоха носового орудия. Ширящийся цветок, сожравший свой стебель – всё судно от края до края, зажарив экипаж. Шум кострища, куски метала разлетевшиеся на милю вокруг, и волны жара прокатились по морю. Элисавар полыхнул, как консерва с порохом, взвив в небо столб едкого желтизного-белого дыма, и орал огнём до тех пор, пока не осел навсегда у этого берега тоннами сгоревшего мусора и десятками обугленных мертвецов.
 
А Дарвин тем временем лежал залитый тёмной кровью на руках Сэма, настолько ослабев, что мог только улыбаться. Так и улыбался, сверкая прищуренными глазами, глядя на друга. Хотел, что-то спросить, даже поднял палец, но, не сумев, опустил его. А затем отпустил и измученное тело, расслабился, не закрывая глаз, так и оставшись навсегда весёлым.
Лишь суровый берег на пути, и прозрачность неба свидетельствовали этому.
 
Сойдя на камни, путник неторопливо справил тело Дарвина в море - на Эветте, как тот и просил при жизни: похоронить его на воде. Простившись, он только выстрелил напоследок в воздух.

И, отвернувшись, направился вглубь острова по обвалам и хребтам хладного побережья. Где у него оставалась хотя бы цель. Оттого потерянные силы в расчёт не принимались.
Как бы ни тяжел был подъём, он преодолевал его, как бы ни был студён воздух, превращающий сухой кустарник в стекло, он вдыхал его и жил - шёл дальше. Шёл и шёл сквозь колючий ветер, по охрипшей земле. Шёл к вулкану в центре. С осыпями стирающими ноги, кручами и чёрными заливами камня в расщелинах вдоль склона. Шёл, пока одна из расщелин не углубилась настолько, что вывела голодного и измождённого, в бреду, путника к пещере. Тёмной и просторной на вид. Обманчивой в своей сути. Хрупкой, как слежавшаяся пыль. Скала задрожала.
Первые же обвалившиеся камни закрыли вход, а с ними и солнечный свет, дальнейший обвал осыпал и почву под ногами путника, затянув, закружив его в водоворот раздирающей гальки. Тогда путник думал, что смерть, наконец, нашла его. Он был уже не против.

7.

Когда он открыл глаза, сияло ослепительное солнце, расчёсывая дымку жаркого воздуха, сочная трава стелилась меж песчаных россыпей, вокруг щебетали птицы и пели женщины. На всё расстояние взгляда перед ним протянулась зелёная долина, возвышаясь, казалось, в самое небо. Чёрные островитянки в пёстрых сари бродили меж рядов высоких кустов отливающих изумрудом и напевали свою солнечную песню. Они работали, непринуждённо заливаясь радостью голосов. Выбирая самые лучшие зёрна. Зёрна кофе.
Путник сел на колени.
Вот он нашёл кофейный остров, но испытал лишь удовлетворение. Не радость и не счастье. Где все те, кому он мог его показать? Где тот, кто отправился с ним на его поиски? Где, хоть один человек ещё ценный в его жизни? Где?
Ответа он знал: он всех потерял. От того глаза его погасли. Он сидел и сидел, глядя, на плантации, слушая пение, греясь на солнце, и молчал. Молчал без никого.
Одна из женщин заметила его и, подойдя, положила теплую руку ему на голову. Он поднял глаза, в них ничего не отражалось. Она улыбнулась ему, что-то хрипло прощебетав на своём языке, а затем, взяв его повисшую руку, что-то сунула в ладонь. И ушла к другим – столпившимся кучкой неподалёку.
Он поднёс ладонь к лицу и медленно разжал сильную кисть. На испещрённой линиями руке лежали два кофейных зерна. Он смотрел и смотрел на них, сначала ничего не видя, затем - не понимая, и только после этого к нему вернулось способность ощущать. Он покатал зёрна в руках. Тёплые. Вдруг его восприятие объяло всё вокруг, и переполняющее чувство взорвало воздух в лёгких. Он рассмеялся так широко и ярко, как только мог. Смех выбил нечто сковывающее его до сих пор и, сама собой, пришла мысль. Первая мысль ныне свободного человека…
- Где поставить хижину? – сказал он сам себе.
И встал с колен, неторопливо направившись к женщинам так же двинувшимся ему нему на встречу.

На этом, пожалуй, и заканчивается история похода к кофейному острову Сэмюэля VII – отважнейшего путешественника и азартного кладоискателя, включаемая в историю его давней любви, историю о любви до гроба известную всем его ныне покойным друзьям, так никогда и никем больше не узнанную.

Конец.