Роман с враньем. Любовный, разумеется

Честно сознаюсь (каким бы оксюмороном, при данных обстоятельствах, это не прозвучало) – я вру. Я – враль. Был им, по крайней мере, когда-то.

Может, кто помнит историю про археоптерикса, якобы (сколько этих «якобы» будет в моей жизни!) жившего у меня дома, и которого я даже умудрился «продемонстрировать» своему школьному товарищу. Но врать я начал задолго до школы. Еще будучи детсадовцем я выдумал гигантскую жабу-людоедку и поселил ее в развалинах старой прачечной, что находилась за деревянным забором, отграничивающим ее от «зоны выгула» нашего сада (то есть, места, где – попарно и в розницу – выгуливали перед "тихим часом" и после оного щенячий молодняк, вроде меня). Выдумал, да сам в нее и уверовал. Свято. Что уж говорить про моих одногруппников.

Позднее, находясь в пионерлагере, я так «накрутил» своих товарищей, так взвинтил им (ну, и как всегда – себе самому тоже) нервы сказочками про шайку цыган (к тому же, «на деле», вовсе и не цыган, а «злых духов»), похищающую и убивающую или уродующую детей и, ЯКОБЫ, орудующую в окрестностях нашего лагеря, что однажды ночью выглянув в окно, мы их, цыган этих, увидали воочию – они стояли рядом с бараком, смуглолицые, обряженные в пестрое тряпье, мужчины и женщины, и со зловещим видом и как-то по-воровски о чем-то между собой перешептывались, явно строя преступные планы, главная роль в которых – роль несчастных жертв, несомненно, отводилась нам. Был ли это массовый самогипноз, или мы приняли за компрачикосов из «фараонова племени» собственных пионервожатых или какой иной обслуживающий персонал – не могу с уверенностью сказать. Но, струхнули мы тогда не на шутку, и даже пошли поутру к начальнику лагеря… с требованием, чтобы нас взяла под охрану милиция. А как-то летом в деревне, в Тверской (тогда еще Калининской) области, куда я прибыл на очередные вакации к бабушке, когда, так и не наученный прежним горьким опытом, я, что твой попугай Кеша, вновь принялся за старое – вешать макаронные изделия «про чертей», на этот раз уже сельским аборигенам, наивным, доверчивым и неискушенным, словно вольтеровский Простодушный, я даже сумел довести до слез 18-летнего парня – верзилу и верховода топоровской шпаны – ужасами ожидавших его адских мук (из меня, право, вышел бы неплохой проповедник – не хужей Савонаролы). Разревелся мой «гурон» как малолетний мальчуган, нимало не смущаясь свидетелей (в основном – собственных же прихлебателей, перед которыми ему полагалось бы держать фасон, чтобы, не дай Бог, не уронить авторитет) – в два ручья зашелся, размазывая огромными, привычными к сельхозработам ручищами – такими только пятаки гнуть да подковы ломать, по щекам грязь. А ведь его в том году уже должны были забирать в армию. Когда же, позднее, он понял (или ему объяснили), что все это – пустые байки, он поклялся меня убить. Да и кто, на его месте, спустил бы мерзавцу такую обиду – устроенный ему позор, тем более – публичный. Такое разве что кровью и смоешь. Сами понимаете – соваться, после всего случившегося, в Топорово – железнодорожную станцию и центр местной цивилизации, где находилось все необходимое для жизни – от магазинов до аптеки и почтового отделения, мне было категорически заказано. Попросту – небезопасно для жизни. Однажды, когда мне все же пришлось туда сунуться – то ли за хлебом послали, то ли еще за чем-то в том же духе – мой топоровский кровник и его брат начали швырять в меня и моего приятеля Сашу Кураскова, явно метя нам в головы, камни. А когда мы пустились наутек – погнались за нами на велосипедах. Спастись удалось буквально чудом.

Повзрослев, я перестал заниматься откровенным сочинительством. Самой последней моей грандиозной выдумкой стала «легенда» о моем появлении на свет в Хараре, столице Зимбабве, и что нянчила меня негритянка, представительница какой-то, уже и не вспомню какой (хотя тогда в деталях я был весьма точен) местной народности.

Зато теперь я частенько шучу. Шутки у меня довольно своеобразные. Но, самое главное – это как заговор всемирный какой-то – когда я говорю правду, к моим словам обычно относятся с недоверием, когда же я вру, шучу или прикалываюсь – их принимают за чистую монету.

Как-то, от нечего делать, мы с приятелем сварганили анимационный фильм. Точнее – нечто среднее между мультфильмом и диафильмом, с «вызывающим» названием «Sex with animals». Просто взяли валявшийся у меня без дела старый рентгеновский снимок моей собственной черепушки (скорее всего, предназначавшийся когда-то призывной комиссии), разрезали его на длинные ровные полосы, сделали приблизительную раскадровку и вписали в каждый кадр чисто схематическое, условное изображение (точка, точка, запятая, ручки-ножки, огуречик) человечка, занятого увлекательным процессом совокупления с кошками. Причем, нарисовано все было так, что при быстром просмотре на диапроекторе изображение оживало и начинало двигаться (возвратно-поступательные коитальные движения). Потом, шутки ради, я рассказал одной своей знакомой по имени Лариса (девушке, замечу, далеко не глупой), о том, что у меня имеется подпольный порнофильм, где, для удовлетворения известных надобностей, используют домашних любимцев. Не преминул озвучить и название фильма. А затем, театрально выдержав паузу (для вящего эффекта), «под большим секретом сознался», что и режиссером и, что важнее всего, актером (он же – главное действующее лицо) данного гривуазного творения являюсь я сам. «Отдачи» долго ждать не пришлось. Буквально через несколько дней мой приятель Игорь, прыская смехом, сообщил (о своем «признании» я ему не рассказывал), что Лариса, отозвав его в сторону и понизив голос до шепота, с обеспокоенным и сконфуженным видом спросила, знает ли он какую змею пригрел на груди, знает ли, что ближайший его дружок – зоофил и трахается с кошками?!? – ей об этом доподлинно известно, из самого, какой только может быть, надежного источника.

Другой раз невольной жертвой моих шуток (хотя, если подумать, единственной НАСТОЯЩЕЙ жертвой всегда был только я сам) стала вахтерша шарашки, при которой я работал дворником. А случилось вот что. Будучи человеком импульсивным в своих «хотениях» и склонным к некоторой экстравагантности во внешнем облике, я нередко, под влиянием сиюминутного каприза, этот самый облик менял (это я сейчас несколько законсервировался и сохраняю приблизительно одну и ту же прическу в течение уже довольно длительного времени, а тогда…), в общем, имея подобный неуравновешенный характер, я однажды взял, да и обрился налысо. Притом, не просто обрился, а повязал на свою гладкошерстную уже голову хайратник – двуцветный, зеленое с белым, элегантный шарф из тонкой пряжи, мамин подарок, собственноручно сооруженный ею на вязальной машине. Добавьте к этому рваную джинсу, в которую я тогда был облачен с ног до… ну, почти до головы, английскую булавку в ухе – и приблизительно получите картинку того, что я из себя на тот момент представлял (не даром ко мне пару раз подходили на улице и просили «продать пакетик», а я, чистая душа, не сразу даже въехал, про какой такой «пакетик» идет речь). В таком виде явился и на работу. На вопросительный взгляд вахтерши я сказал: - А, это… не обращайте внимания. Я просто намедни принял ислам. Теперь мусульманин. Когда же вечером того же дня я снова проходил мимо вахты, то услышал брошенные мне в спину слова (вахтерша, не совладав с эмоциями, громко поделилась со своей подругой новостью, вероятно, потрясшею ее до глубины души, криком которой, по сути, и было услышанное мной): - Вот ведь – ИЗМЕНИЛ НАШЕЙ ВЕРЕ! Однако это был не последний случай, когда мне пришлось влезть в магометанскую шкуру. Виновником следующего, правда, стал не столько я, сколько мой, не мене склонный к штукарству, приятель. Работая упаковщиком на том же прядильно-ниточном комбинате, на котором я значился в качестве уборщика территории, он имел дело со штампами для маркировки коробок с продукцией, производимой комбинатом – по цвету пряжи, и, между делом, предложил мне, опять же – шутки ради – поставить какой-нибудь штамп в… паспорте. Я, недолго думая, согласился (к паспортам, да и к прочим «бумагам», никогда никакого пиетета не испытывал). И вот, на той странице паспорта, где красовался мой обворожительный и узаконенный, то есть, признанный единственно верным портрет – и ровно под ним – появился лаконичный, но, совершенно абсурдный для данного документа штамп: «черный». Потом с этим паспортом, к тому же – стократ просроченным – я ходил и в паспортные столы, и голосовать, да куда только не ходил – и все как с гуся вода. Но всему на свете когда-нибудь, да приходит конец. Моему безнаказанному издевательству над одним из символов государственности и гражданства – тоже. Минуло уже несколько лет (мой развеселый товарищ успел перебраться поближе ко мне – из упаковщиков в дворники), и вот у нас, для каких-то целей, абсолютно не помню – для каких, собрали паспорта. Тут-то и всплыла на поверхность «загадочная» печать в моем удостоверении личности (или в удостоверении моей личности?). Собственно, непосредственно мне никто слова не сказал и никто ничего не стал спрашивать: стоит печать в таком важном документе, значит – неспроста, значит – должна там быть. Но головы ломать по поводу ее тайного смысла начали. Самой оригинальной оказалась версия нашей садовницы Фарафоновой, бабы довольно вздорной и неприятной. Матери моего товарища, также работавшей на нашем комбинате – уборщицей, она, со всей прямотой, заявила, мол, давно подозревала, что я – не тот, за кого себя выдаю. Что я – не Игорь Витальевич Сидоренко, а незаконный мигрант, таджик, Файзулло Такойтович Такоев, и что именно для того, чтобы я не вводил честных русских людей в обман, в милиции мне и поставили – принудительно – ОФИЦИАЛЬНЫЙ ШТАМП: «ЧЕРНЫЙ»! Как, позднее, любил приговаривать, лукаво улыбаясь, мой приятель: - Тебе повезло еще, что я тогда не поставил тебе штамп «голубой». Хотя это куда ближе к истине!

Но самую злую шутку – сам того не желая (ибо сам был шокирован ее последствиями) – я сыграл с собственной сводной сестрой. Она тогда работал в каком-то общепитовском заведении, то ли буфетчицей, то ли официанткой. Директором этой ресторации был выходец с Восточной Украины, над произношением и, якобы, неотесанностью которого моя сестрица любила подтрунивать (принижая другого, сам, вроде, начинаешь расти – в собственных, конечно, глазах, и только там). Однажды она разразилась гневной тирадой по поводу ценников на блюда в выше упомянутой забегаловке. Праведный гнев был направлен не на указанные в них цены (скажем, что они завышены), а на то, как, по ее мнению, неграмотно были написаны наименования самих блюд. Особенно задело ее такое, казалось бы, простое слово, как «яичница» (уж и не знаю, какую в нем ошибку можно было допустить, через букву «е» его, что ли, написали?). За подтверждением своей правоты, даже не подозревая, к чему это может привести, она обратилась ко мне – с чисто риторическим (на ее взгляд) вопросом: - Скажи, разве я не права? Ох, лучше б она этого не делала! В тот же момент во мне что-то щелкнуло и… «Остапа понесло». Я стал ее убеждать, с совершенно серьезным видом, даже – несколько печальным («ну как ты можешь не знать таких простых, общеизвестных вещей!»), что слово «яичница» - это… глагол. Что оно отвечает на вопрос «что делать?», и что писаться, посему, должно через «-ться», вот так вот: я-ич-нить-ся. Яичниться. Мне бы и в голову не пришло, что кто-то, по крайней мере, кто-то, для кого русский язык родной, в здравом уме и твердой памяти, может поверить в этот бред. Но я недооценил человеческие возможности. В частности – способности моей сестры. Да?!? – немного опешив, переспросила она. Да – утвердительно кивнул я – и спокойно отправился в свою комнату. А она, ни секунды не колеблясь, набрала номер своего начальника и принялась по телефону настойчиво ему объяснять, насколько он дурак, и КАК ПРАВИЛЬНО СЛЕДУЕТ ПИСАТЬ СЛОВО «ЯИЧНИЦА»!!! Пьяной, что редкость, она не была. На следующий же день она стала посмешищем всего рабочего коллектива едальни. А я – предметом ее (не едальни – сестры) ненависти, минимум – на месяц.

Удивительно, что ее вообще тогда не выставили за двери…