И вновь рассвет... Глава 3

Жиззеа даже не заметили, что при первых лучах рассвета все шемма замерли, повернувшись в одном направлении — они смотрели туда, где королева исполняла свой Священный Танец — только для них.

Поблёскивали серебристые крылья, кружилось стройное бархатистое тело, ноги легко скользили по гладкому полу, взлетали, покачивались, вибрировали усики, все четыре руки совершали плавные, строго выверенные движения; лишь глаза оставались неподвижными, в них ничего не отражалось, они ничего не видели.

Шемма тоже будто бы ослепли в эти минуты, глаза их были обращены в сторону королевского замка, к площадке для Священных Танцев. Разумеется, они не видели Азафу. Никто не видел её Танца, но Великое Повеление достигло всех, к кому было обращено.

Везде, по всей Аззе, и даже в Великих Западных Лесах, которые не входили в границы королевства, шемма бросали свои дела. Спящие — пробуждались, сидевшие — поднимались на ноги, и каждый из них устремлялся к указанной цели — к побережью, чтобы ждать появления эскадры Жжуа. Чтобы защитить Аззу любой ценой.

Окончив Танец, Азафа ещё несколько минут неподвижно стояла в центре площадки, чувствуя себя ещё более опустошённой и потерянной, чем прежде, затем повернулась, направляясь к двери.
Теперь в её движениях не было ни лёгкости, ни изящества. Здесь, на площадке для Священных Танцев, где она переживала небывалое единение со всей Аззой и такое же небывалое одиночество, она может себе это позволить. Здесь её никто не видит.

Азафа положила руку на резную ручку двери, подняла голову, вздохнула, придала усикам подобающее положение и открыла дверь.
Шемма застыли вдоль стены. Они стояли на уходящих в темноту ступенях и смотрели на неё, неподвижные, безмолвные, как и всегда. Или нет?

"Теперь-то они точно знают", — подумала Азафа, и эта мысль оказалась не только неприятной, но и, как ни странно, неожиданной для неё.

Все взрослые шемма должны отправиться на берег, за исключением тех, что охраняют королеву и её наследниц первой, второй и третьей ступени.

Всё так, Азафа знала это, она сама так распорядилась, но не подумала, что ей придётся лицом к лицу столкнуться со стражами, знающими, что она отправила всех их сородичей на войну, на смерть, возможно — навстречу полному уничтожению. Об этом она не подумала.
Если бы это пришло ей в голову раньше, может быть она послала бы на восток всех шемма, без всяких исключений. Было бы это ещё большей жестокостью? Она не знала.

Был ли в этих тёмных глазах, устремлённых сейчас на неё, упрёк, горечь, сожаление, боль, может быть — ненависть? Она не могла понять.

В эти мгновения Азафа ясно поняла только одно: у этих существ, к которым она привыкла относиться как к удобным, почти неодушевлённым орудиям, есть и душа, и чувства, и мысли.
Смотрят ли они на неё так же, как и прежде, или в этих непроницаемых глазах действительно что-то неуловимо переменилось — это не имеет значения, потому что теперь она точно знала — перемены произошли внутри.

Королева медленно спускалась по ступеням, проходя мимо своих телохранителей — так близко, что лёгкая ткань её платья соприкасалась с грубой одеждой стражей. Страх шевельнулся в груди Азафы, вернее — тень страха, слабое подобие.

Если бы шемма набросились на неё и попытались убить, она не стала бы ни сопротивляться, ни звать на помощь, и не только потому, что это было бы бесполезно, но и потому, что она считала их вправе сделать это.

Когда Азафа поравнялась с восьмым стражем, двенадцатый уже распахнул дверь в её личные покои, где находилось ещё шестеро шемма, три охранника прошли первыми, королева — за ними, следом — остальные девять стражей. Всё было как обычно, как должно быть, но что-то всё-таки изменилось.

Опустившись на удобное мягкое сиденье, Азафа взмахнула рукой, отпуская стражей. Они беззвучно покинули комнату через дверной проём, прикрытый плотным занавесом, за ним — помещение для стражи. Так близко…
Они практически находятся в одной комнате, королеву и преданных ей стражей-шемма разделяет всего несколько шагов и вышитый кусок ткани. Прежде она никогда не задумывалась об этом.

Уже находясь в полусне, Азафа услышала какой-то шум, голоса… должно быть, это шемма… они идут, чтобы убить её или ещё хуже — сказать ей всё, всё, что…

Выныривая из дрёмы Азафа взмахнула усиками. Шемма не могут говорить! Что такое ей мерещится? Однако чей-то голос, приглушённый толстым занавесом, продолжал доноситься до слуха королевы.

Что ещё стряслось?.. — подумала она устало. Надо бы выйти и разобраться, но как же не хочется… Если это что-то важное, сами придут.
Действительно, расшитая ткань шевельнулась, в образовавшуюся щель просунулась тревожно перебирающая усиками голова старой служанки.

— Что случилось? — неприветливо спросила Азафа, не ожидая ничего хорошего.

— Простит ли меня королева, если я осмелюсь… — начала женщина.
Вслед за головой из-за занавеса выдвинулось облачённое в добротную, но скромную одежду тело.

— Говори, — устало повелела Азафа.

— Это касается Жазу. С ней кое-что произошло… — быстро произнесла посетительница и остановилась в нерешительности.

С одной стороны, королева утомлена и расстроена, так что следует выражаться сжато и ясно, но с другой… Речь ведь о Жазу, а с ней у королевы какие-то особые, никому непонятные отношения.
По неизвестной причине эта малосимпатичная женщина внезапно возвысилась настолько, что в это просто трудно было поверить, так что теперь никто не решался говорить о ней что бы то ни было, в особенности, в присутствии королевы.

— Говори, — с нажимом повторила Азафа, давая понять, что можно не выбирать выражений.

Никто в замке не любил Жазу, и никто не догадывался, что меньше всего к ней расположена возвысившая её королева.

— Жазу… обезумела. Сначала она кричала… что-то непонятное, переполошила полдворца, бросалась на служанок, пыталась их душить, потом убегала, металась, как слепая, налетала на стены… Наконец, нам удалось схватить её и привязать к постели — в её комнате. Надеюсь, королева поймёт, что мы сделали это для блага самой Жазу.

— Да, да, продолжай.

— Я велела, чтобы двое служанок постоянно находились рядом с ней, но они не выдержали — убежали, слишком были напуганы её словами, криками, бормотанием… Я сама должна была с ней остаться, это моя вина…

— Я ни в чём тебя не обвиняю. Продолжай. Что было дальше?

— Жазу… исчезла.

— Как это? Она не могла испариться, как роса поутру.

— Конечно. Когда мы вернулись в её комнату, то увидели потайную дверь, ведущую в подвал, — она была открыта. На стержне, входящем в паз, когда дверь закрывается, остался клочок от её шарфа. Я не знала, что там есть выход в подземелье…

— Это всё?

— Да, всё. Я оставила в той комнате несколько слуг, хотела приставить стражей из дворцовой охраны, но не смогла никого отыскать. Все слуги трясутся от страха, говорят, что из подземелья тянет холодом и… чем-то ещё…
Если королева прикажет, мы немедленно отправимся на поиски. Но может быть, королева пошлёт хотя бы двоих, хоть одного стража нам в помощь… — женщина виновато опустила голову, усики её, несмотря на все усилия, тревожно вибрировали.

— Успокойся, Зафа, — мягко произнесла королева. — Не надо никого искать. Я уверена, что Жазу сама вернётся, когда придёт в себя, а если не придёт… что ж… Закройте ту потайную дверь и возвращайтесь к своим делам. Если Жазу вернётся, то сумеет открыть её.

— Будь благословенна, Цветущая! — с облегчением воскликнула служанка.

— Постой, — остановила её Азафа. — Скажи, когда это произошло?

— На исходе ночи.

Казалось, Азафа ждала более точного ответа, и Зафа, помедлив, прибавила:

— Как раз когда зашла Одинокая Луна… — она смущённо переступила с ноги на ногу.

— Значит, сегодня была Ночь Одинокой Луны? Я совсем забыла об этом, — медленно произнесла Азафа, размышляя о чём-то.

— Да будет известно Цветущей, — радостно подтвердила Зафа, довольная тем, что её не укоряют за упоминание этих суеверий, — именно так. И как раз одна из девушек сказала, что Одинокая Луна наконец-то скрылась, так что больше уж ничего не произойдёт… — Зафа осеклась, но Азафа молчала, глядя в сторону.
— И тут как раз послышался шум и крики, — закончила служанка.

— Значит, вы не ложились спать?

— Да как же… Тут такое… Мы… мы слышали, что принцесса жива? — вдруг с жаром и даже с какой-то мольбой спросила Зафа — осмелилась спросить, не удержалась.

Обычно слугам известно всё, по крайней мере — не меньше, а больше, чем их хозяевам, но на этот раз всё было не так, непонятно, невероятно.

Азафа взглянула на служанку, проявившую неслыханную, вопиющую несдержанность. Задавать вопросы королеве! Служанка сжалась, словно хотела исчезнуть, обратиться в ничто под испепеляющим взглядом королевы и вдруг краем глаза, сама себе не веря, она заметила, что взгляд этот вовсе не испепеляющий.
В нём… что? — нежность? боль? сострадание? желание разделить свою боль, найти сочувствие? у кого? у служанки?? Зафа оцепенела.

Эта женщина спрашивает не из любопытства. Азафа ясно ощутила, что и стоящая перед ней Зафа и многие другие этой ночью испытывали чувства, подобные её собственным. "Они любят Ззию. Действительно любят".

— Принцесса Ззия жива. Пока жива.

— Благодарение Повелительнице! — выдохнула Зафа, отступая к выходу.

Азафа снова прикрыла глаза, полупрозрачные веки почти сомкнулись, оставив узкую полоску точно посередине огромных фасетчатых глаз. Сквозь эту узкую щель Азафа продолжала смотреть то ли на стену прямо перед собой, то ли в какую-то недоступную даль.
И стена, и даль расплывались, наезжая друг на друга, расплывались и мысли.

Жрицы сказали: пришельцы спасли принцессу, убили чудовище. Кажется, они поверили в это. Смерть, Приходящая в Ночи… Ночь Одинокой Луны…
Убили чудовище… на исходе ночи…

Продолжение: http://www.proza.ru/2012/10/21/1628