Поздней осенью, на Оке...

               
       Ненастный день нехотя скатывался к закату. Набухшие, насквозь пропитанные влагой, темные облака мучились неразрешенностью. Было ветрено, сыро, зябко…
 С низкого неба сеял реденький мутный дождичек, не приносящий облегчения. Устав от неопределенности и бессмысленности «броуновского движения» по серому безжизненному пространству, облака решительно двинулись на запад, и вскоре половина небосклона покрылась чернью туч, скрывших скупое осеннее солнышко. Ветер утих, тревожная тишина разлилась в воздухе…
По низкому песчаному берегу реки неторопливо шла женщина. Теплый плащ с капюшоном, вязаный шарф и растоптанные сапоги на ногах надежно защищали ее от холода. Руки в перчатках были глубоко спрятаны в карманах плаща, а на левом плече удобно покоилась потертая, но не потерявшая былой элегантности, черная замшевая сумка. Иногда женщина останавливалась, и было видно, что каждый шаг по песку дается ей с большим трудом. Казалось, она не замечала ненастья и не заботилась о том, что ушла далеко от дома, что дело к вечеру, что у нее нарастает одышка, и предательски слабеют пудовые «ватные» ноги. За ней наблюдали местные старухи, привычно коротавшие невеселые вечера на ветхих скамейках у глухих ворот своих подворий. Они давно уже приметили эту странную женщину и всласть посудачили о ней, строя предположения – кто она и откуда? Было понятно, что она – приезжая, но из каких краев – неведомо…
Их разбирало любопытство, почему она, далеко не молодая женщина, вроде бы интеллигентной наружности, так часто ходит к Оке по их улице - всегда одна, всегда в вечернее время и всегда с сумкой через плечо? Эта замшевая сумка на длинных ремешках, привычно висевшая на покатом ее плече, раздражала старух не только своей элегантностью, но и чужеродной, нарочитой своей ненадобностью при таких-то долгих поздних гуляньях далеко за городом, вдоль реки. Женщина-загадка, будоражившая воображение старух, возможно, многим из сидящих на скамейках бабушек – была ровесницей, но ее странные прогулки, участившиеся в нынешнюю осень, подчеркнутое одиночество и модная сумка – словно обозначили невидимую черту, за которую они не смели переступить, как ни разбирало их любопытство и желание познакомиться с ней поближе.
Подойдя к понтонной переправе через Оку, женщина решительно шагнула на шаткие конструкции наведенного плавучего моста, дошла по нему до середины реки и стала смотреть на воду…
Она очень любила смотреть на воду, особенно – текучую:  был ли это всего лишь застенчивый весенний ручеек или, вздыбленная водопадом, кипящая пена порожистой горной реки, либо просто - тихая лесная протока, сплошь усыпанная осенними желтыми листьями, осторожно раздвигаемыми подросшим выводком, важно и горделиво плывущих диких уток. Почти мистическое благоговение испытывала она, глядя на отражение неба в изумрудном зеркале высокогорных озер, будто застывших от изумления перед собственной красотой. Белогривая пенистая рябь, легкомысленно играющая в синих медленных водах почтенного морского залива при свежем утреннем ветерке, наполняла ее сердце созидательной энергией – хотелось жить, творить и любить! А вот - ревущий, бездонный, бескрайний океан, непрерывно и своевольно меняющий свой цвет и характер - дурманящий, манящий и всегда непреклонно ускользающий за горизонт… вызывал в ее душе неповторимый восторг перед непостижимостью и величием бытия!
Прожив большую часть жизни у моря, на дальневосточных окраинах страны, она неожиданно очутилась в глухой рязанской глубинке, среди зыбучих песков и заболоченных берегов спокойной русской реки…
Ранее, ей приходилось видеть  крупные, полноводные реки и даже довелось проплывать теплоходами по Волге, Енисею и Дунаю, но эти мощные, живописные «вены» земли запомнились ей, скорее, в плане обретения исторических и географических познаний.
Совсем другое впечатление произвела на нее Ока. Здесь, у этой реки ей было, определено Богом последнее поприще ее земного пути, и оттого, как (достойно или не очень), она сумеет одолеть этот последний жизненный этап, зависел исход ее многогрешной души – либо в рай к Богу, либо  в ад к дьяволу…
Темные строгие воды, пока еще незнакомой, широкой, медленно и тяжело текущей под железным настилом реки – призывали к трезвому глубокому осмыслению и исправлению жизни, не утешая и не выдавая авансов на прощение.
Когда от долгого стояния на плашкоуте, слегка закружилась голова и затекли ноги, женщина вернулась на берег, присела на днище старой, вросшей в песок лодки и стала пристально смотреть на противоположный высокий берег Оки. Там, на крутом склоне
(в городище Старая Рязань), возвышаясь над окскими далями, стояла древняя белокаменная церковь Преображения Господня, построенная в 1735 году. Трижды перекрестившись на Храм и, еще раз оглядев неслышно и ровно текущую водную гладь, женщина глубоко задумалась, взглянула на серое низкое небо и…сразу же обожглась болью воспоминаний, одолевавших ее поминутно в последние два месяца и приносящих неизбывную боль утраты…
Безутешный немой вопрос: «Боже мой, Боже, вскую оставил мя, еси?» – птицей бился в  висок, но произнести вслух эту мольбу пред Божьим Храмом  и суровым Небом она не посмела, так как хорошо знала, почему и за что оставлена сейчас Всевышним.
Ощущение богооставленности не покидало ее в последние дни, и оно было сильнее душевной боли и одиночества. «О, одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным…» - горестные строки великого поэта жалили ее сердце, погружая в бездну отчаяния. Умом она понимала, что однажды приблизившийся к Истине всего сущего и уверовавший в Бога человек, никогда и нигде не может быть одиноким, но сердце, тем не менее, безжалостно саднило и кровоточило тупой болью потери и оставленности. Стало еще прохладнее и темнее. К берегу потянулись лодки заядлых рыбаков. Вскоре они, в мокрых брезентовых плащах и в высоких резиновых сапогах, закинув на спины рыболовные снасти и увесистые рюкзаки с уловом, тяжело протопали  мимо неподвижно сидящей женщины, обдав ее вкусным  запахом папиросного дыма. Она проводила их взглядом и вспомнила запах  весны, когда ее, шестилетнюю, впервые выпустили на улицу после тяжелой болезни…
 Во дворе дома, сквозь тающий ноздреватый серый лед, пробивались несмелые ручейки с мутной, но веселой водой. Слепило солнце, пахло навозом и прелой соломой, от амбаров тянуло сыростью, ломило руки от стылой весенней воды, в которой она вылавливала щепки и соломинки. Было необыкновенно хорошо (она теперь понимала, что именно тогда ей впервые было даровано Богом ощущение полноты жизни, именуемое тихой радостью.
 Позднее, перебирая в голове этапы своего становления, погружаясь эмоциональной памятью в глубинные проемы потрясенной детской души и анализируя свое отношение к миру в те давние годы из далекого далека старости, она поняла, что у нее все-таки было детство – непростое, но ее! Она давно простила и поняла маму, простила всех обидчиков и клеветников, простила тот жестокий мир, в котором взрослела и попросила прощения у всех – живых и мертвых за свою неуемную гордыню. Трудности и несправедливости детства закалили ее волю, сделали сильной. К тому времени она уже знала, что Господь послал ей  все это для ее же пользы, предуготовляя к несению нелегкого пожизненного «креста»…
Смиренно принимала она заслуженное страдание, понимая свою вину перед Господом, которого распинала и оставляла не однажды, надеясь на Его милосердие, долготерпение и любовь. И вот теперь, напряженно всматриваясь в строгие очертания древнего православного Храма над величавой рекой, женщина тихо молилась милосердному Богу, испрашивая прощения грехов и милости к ней, павшей!
Слезы медленно текли из выплаканных глаз по тронутому морщинами лицу и тихо скатывались в прибрежный песок. Постепенно боль стала стихать, и вскоре ушла совсем. Благость разлилась и в сердце ее, и в природе. Надоедливый «немотный» дождик кончился, на западном краешке небосклона, пробившееся сквозь тучи остывающее  предзакатное солнце, осветило, дотоле сумрачный и строгий Храм – засверкали его купола и звонница. А в небе над Окой и Старой Рязанью неожиданно повисла веселая радуга,  в означенной полусфере которой проявились кружащиеся точки, оказавшиеся разноцветными куполами  парашютов местных любителей-планеристов, дождавшихся солнышка на исходе дня. «Слава Богу, за все!»  – радостно выдохнула женщина и подумала, какое великое благо подарил ей Господь, так долго и терпеливо стучавшийся в ее сердце, томивший невнятным зовом и неодолимой духовной жаждой, спасавший от бед, оберегавший от искушений и призвавший на Великое служение в 9-й час ее земного бытия! «Воистину, это началось давно» - подумала наша героиня и мысленно погрузилась в прошлое, раскручивая киноленту своей жизни...          
      Проживая памятью события давно минувших лет, она словно бы выпала из реального времени и не замечала, что изрядно озябла, а ее спина, и ноги давно  затекли от долгого сидения в неудобной позе. Очнувшись от холода, женщина вдруг вспомнила, что привело ее сегодня в столь поздний час к реке, но обнаружила в себе покой и тихое, радостное умиротворение. Никакой боли, ни чувства оставленности, ни одиночества в ней не было…
Ей расхотелось думать о последнем этапе своей жизни, о переезде на рязанщину, о событиях последних времен. Как-нибудь, потом, позднее, когда утихнут страсти, она позволит себе вспомнить пережитое и, возможно даже, напишет об этом повесть во имя спасения своей души и в назидание потомкам, но… не теперь!
Женщина взглянула на Оку, перевела взгляд на темные очертания храма, перекрестилась и вдруг радостно вскрикнула – последний луч заката, неожиданно вырвавшийся из-за туч, осветил церковь Христова Преображения во всем ее величии и красоте!
Проходивший мимо запозднившийся рыбак с удочками в руках и мокрым рюкзаком за спиной проследил за ее взглядом и сказал:
- Вставай, мать, хватит сидеть тут одинешенько!
- Уж скоро 3 часа, как сидишь на этой лодке, приросла к ней, че-ли?
- Небось, дома-то тебя потеряли, заждались?
- Иди уж, простил Он тебя, простил…

Женщина тяжело, с трудом поднялась, расправляя затекшую спину, оглянулась на Храм и, улыбнувшись, побрела к дому, шепча чуть слышно «будем жить, не тужить, никому не досаждать, никого не обижать – и наше вам почтение», как учил святой праведный  Амвросий Оптинский! Слава Богу за все!

10 июля 2009 года