Арест

   Шел предпоследний день занятий на наших курсах, это была пятница, а в понедельник должны были начаться зачеты ,после которых следовал приказ о назначении. Я намечался комиссаром на один из вновь прибывших боевых кораблей. В этот день с нами должен был провести беседу недавно прибывший  к нам член военного совета флота Лаухин. Для встречи и отдачи рапорта начальник курсов назначил меня дежурным по курсам: ему, видимо,  нравилась моя строевая выправка, внушительная борода и командный голос. При появлении Лаухина я  скомандовал: « Встать! Смирно!» - и, как  положено, отчеканил рапорт. На приветствие все дружно ответили. Все было отлично и настроение у меня было приподнятое. В своей беседе, которая длилась около 2-х часов, Лаухин много внимания уделил содержанию и методам политработы в частях и на кораблях. По всему было видно, что он опытный политработник. Давая характеристику обстановке, он заострил внимание на повышении бдительности и необходимости выявления  врагов народа на флоте.  В связи с этим он огласил секретный приказ наркома обороны Ворошилова. В приказе отмечалось, что за последнее время в вооруженных силах раскрыто много шпионов таких национальностей, как немцы, поляки, латыши, литовцы  и эстонцы.  В связи с этим в целях пресечения возможности проникновения вражеской агентуры в вооруженные   силы ССР приказывалось уволить из рядов армии и флота представителей командно-политического состава этих национальностей.  Лаухин сообщил, что уже заготовлен приказ по Тихоокеанскому флоту, согласно которому все лица поименованных национальностей будут в ближайшее время уволены. После этого сообщения мое настроение упало ниже нулевой отметки, внутри вроде что-то оборвалось, по телу пробежали мурашки, на лбу появилась испарина. Мне пришлось приложить большие усилия, чтобы не выдать своего волнения, чувствуя на себе взгляды товарищей. Но у меня хватило духу скомандовать «Смирно!», когда корпусной комиссар выходил из аудитории. Это была моя последняя команда на Тихоокеанском флоте. Во время перерыва товарищи меня успокаивали, высказывая предположение, что в отношении меня должно быть исключение. Я еле сдерживал слезы, так был тронут чутким и душевным отношением ко мне товарищей-комиссаров.
   После занятий я отправился на прием к Лаухину, у него в кабинете сидел начальник наших курсов, с которым я тоже был знаком. Хотелось выяснить поскорее свое новое положение, чтобы ломка в жизни произошла безболезненно. Лаухин, пытаясь меня успокоить, стал растолковывать мне политику партии в национальном вопросе. От его ответов разило фальшью, он держал себя как растерявшийся и плохо играющий артист, мне было ясно, что приказ издан по указанию Сталина и не имеет ничего общего с национальной политикой партии. Понятно, в какое неловкое положение поставил себя этот высокопоставленный начальник, разгласивший секретный приказ в присутствии лица, которому знать о нем не полагалось. Он с запозданием понял, что совершил ошибку и что ему надо как-то выворачиваться. Мое посещение Лаухина ускорило события: на следующий день я был арестован.
   Очередная ночь в общежитии была бессонной. В субботу, еле дождавшись конца занятий, я поторопился домой, чтобы
 побыть с семьей. При посадке на рейсовый катер со мной садились оперуполномоченный особого отдела по учебному отряду Коханов и его помощник Алексеев, Видимо, они за мной следили и решили брать меня не в городе, а на острове, чтобы произвести обыск на квартире. Одновременно с ними на катер сел оперуполномоченный  по 9-ой бригаде,  ни один из них со мной не поздоровался. Перешептываясь между собой, они посматривали в мою сторону. Вопрос был ясен. С причала Коханов с Алексеевым отправились в штаб. Придя домой, я попросил жену собрать чистого белья, чтобы сходить в баню. Но дальше коридора мне уйти не удалось. Там меня встретили Коханов с помощником, за ними шел начальник штаба (понятым) и 4 курсанта, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. «Как ваша фамилия?» - начал Коханов, но, спохватившись , сиплым голосом заорал: "Вы арестованы,  руки вверх!» . После того , как обшарили все карманы и вытряхнуло из портфеля белье, меня вернули в комнату, где стояла побледневшая жена с ребенком на руках. Испугавшись, ребенок громко плакал, так и не  успокоившись до конца обыска. При обыске все было перерыто, но ничего не найдено.Была изъята копия моей автобиографии, написанной для аттестации на звание старшего политрука. Забрали табельное оружие системы»наган» с запасом патронов, отобрали удостоверение личности , удостоверение депутата Ворошиловского райсовета г.Владивосток и партийный билет, который затем был передан в парткомиссию флота и меня заочно исключили из партии как «врага народа».Стали отбирать сберегательную книжку, на которой числилось  около 2-х тысяч рублей, но по моей просьбе ее разрешили передать жене и написать доверенность на получение денег, ибо других средств к существованию семьи не оставалось. Кроме этого Коханов посоветовал захватить с собой теплое одеяло, рабочий китель( я был в белом) и рублей 200 наличных денег, т.к. отправляюсь надолго. Когда я при прощании стал успокаивать жену, чтобы она сильно не волновалась, ибо я ни в чем не виновен ,и просил беречь дочку, вмешался Коханов с репликой: «Все улики проверкой подтвердились», чем посеял какие-то сомнения у жены.
   На улице нас ожидал служебный автобус. Около квартиры Белоконя  автобус остановился, туда отправились Коханов с Алексеевым в сопровождении понятого и двух вооруженных курсантов, двое оставались охранять меня. Через некоторое время вывели перепуганного Белоконя, посадив его в автобус невдалеке от меня, и нас уже в темноте повезли в обратный путь на мыс Поспелов, где нас ожидал катер. Нас посадили в носовой кубрик, по пути в город Коханов и Алексеев с усердием срезали у нас нарукавные знаки   различия и срывали кокарды с фирменных фуражек. Высадили нас на знакомый 36-ой причал, Алексеев сразу убежал и вскоре вернулся на полуторке, в кузове которой нас отвезли в областное управление внутренних дел. Нас ввели в вестибюль, где нас встретил громким матершинным окриком дежурный старшина: «….. в рот! Лицом к стене, руки назад!» Дальше нас развели по камерам на разных этажах, меня посадили в камеру на 3-ем этаже. В этих камерах долго не задерживались, сюда прибывали вновь  арестованные для отправки в тюрьму, а из тюрьмы привозили на допрос, называли их «чижовкой»: прилетел-улетел. В этой «чижовке» мне встретился знакомый полковой комиссар, привезенный из тюрьмы на допрос, но он был трудно узнаваем. Он расспрашивал о новостях на воле, кого из начальства арестовали за последнее время. Мне он сообщил, что во время прошлого вызова на допрос встретил начальника политотдела одной из бригад подводных лодок. Рассказал об издевательствах при допросах. Задумавшись и поникнув головой, он сказал: Не падай духом, держись,  это им даром не пройдет. Вскоре меня вызвали, провели темными ходами во двор, посадили в черный ворон, который был уже заполнен, и отвезли в тюрьму.
-