Глава 14. Стол и Родина

Обидел и обошел?
Спасибо за то, что — стол
Дал, стойкий, врагам на страх —
Стол — на четырёх ногах.

   ***               
               
Землицу, стёршуюся в пыль
Ужель ребенку в колыбель
Нести в трясущихся горстях;
— “Русь — этот прах, чти — этот прах!”


Стихи,  созданные внутренней необходимостью, — благодарность и тоска. Благодарность столу — цикл «Стол». («Поэма стола»? — прим. автора).

— Мой письменный вьючный мул
 Спасибо, что ног не гнул
Под ношей, поклажей грёз!
Спасибо — что нёс и  нёс.

Тоска по Родине. «Стихи к сыну» — напутствие: “Езжай, мой сын, в свою страну” — и наставление: дети должны писать “повесть дней своих и страстей своих”; ведь “наша ссора - не ваша ссора!/ Дети сами творите брань /Дней своих”. Цветаева верила: СССР — страна детей, не отцов.

Но, любя Родину, стремилась ли она вернуться домой? Она разрывалась между: “здесь я  н е  н у ж н а. Там я н е в о з м о ж н а”.Ведь она из племени  — вымирающего! — больших поэтов:

Поколенье! Я — ваша!
Продолженье зеркал.
Ваша — сутью и статью,
И почтеньем к уму
И презрением к платью
Плоти — временному!

Двойственность её натуры и судьбы в том, что она “втянута в насильственный брак со временем”.  Ей не нравился её век — хотя и “ваша”! И не нравился новый — “век трибун”. Её “нет” современности было порождено современностью же.

Поэтому первой, как и должно, — в “страну детей” — уехала в 1937 Ариадна. Уехала, полная радостных надежд. А Марина  — “отец”— осталась. Потом — спешно и тайно — уехал Сергей. (Вот уже несколько лет он верой и правдой служил советской Родине — агентом НКВД. Влип в политический детектив — до конца нераспутанный и по сей день — и вынужден был ретироваться). Марина осталась с Муром. Но не надолго. Так как отъезд их — верной жены и сына — отъездом Сергея был предрешён. И состоялся — 12 июня 1939 года.

Семья воссоединилась. Они жили все вместе в подмосковном Большово. Это было последнее счастье. Очень короткое. В августе арестовали Ариадну, в октябре — Сергея. Для неё с Муром начались скитания по чужим углам. Марина ездила с передачами Але и мужу; дрожала над хрупким здоровьем Мура; вызволяла прибывший из Франции багаж; занималась переводами: подвижнически, с самоотречением.

По-прежнему — общалась с собратьями по перу. Но это общение, как и двадцатъ лет назад, было лишь “людскою пустотою”.

Осень 1940.Гослитиздат собирается выпустить маленький сборник её стихов. Марина сама — старательно и волнуясь — составляла его. Но книга  — «зарезана». «Убийца» — К. Земенский, точнее - его рецензия. В лицо — он хвалил, а на бумаге объявил её стихи “формалистическими”.

Голод и нищета нависли над ней дамокловым мечом. Воля к жизни  — казалось, неистощимая —  стала ослабевать.

В апреле 1941 — после многих мытарств - она, наконец, принята в профком литераторов Гослитиздата. С фотографии в удостоверении смотрит старая (а ей всего 48!) женщина с остриженными, завитыми — не к лицу — волосами и слабой улыбкой.

Но страшно не это, не физическая старость Марины. Она — так долго юная — стала стареть душой. Она попала под гусеницы войны с судьбой. Боролась, сопротивлялась. Но была раздавлена. Не выдержала тяжести. Ведь  — о, несправедливость! —  в  б ы т и е она была Поэтом с твёрдостью алмаза, а в  б ы т у — женщиной с хрупкостью стекла.

Глава 15 - http://www.proza.ru/2012/10/20/59