Февральский разъезд

На половине пути между станциями Вожега и Коноша в пятидесятых годах находился разъезд Февральский и поселок того же названия с лесопунктом Вологодского топливоснабжающего предприятия – Гортоп. Выйдя из вагона поезда, надо было подняться на несколько ступенек к зданию вокзала, и ты уже на территории поселка.
Теперь мимо этого пустынного, поросшего травой и кустарником места, не сбавляя скорости, проносятся пассажирские и грузовые поезда. Железная дорога давно на этом участке электрифицирована и обустроена. Но это уже ничего не дало поселку Февральский.
На диком пустыре из окон проходящего поезда можно разглядеть по обе стороны железной дороги лишь по одинокому домику, которые не связаны друг с другом даже тропой в непомятой и нескошенной траве. И ничто не напоминает теперь о некогда шумевшей здесь жизни, работе Февральского лесопункта. О жизни поселка, в котором были жилые двухэтажные и одноэтажные дома с хозяйственными постройками и огородами, школа, контора лесопункта, медицинский пункт, гараж и ремонтные мастерские, железнодорожный вокзальчик. Здесь круглосуточно шла работа дежурных по станции, а за стенкой – зал ожидания с окошечком билетной кассы для отъезжающих пассажиров. По статусу железной дороги станцией Февральский не был. По количеству отправляемых и принимаемых грузов и пассажиров он вполне укладывался в самое низкое звено – разъезд.
Для восстановления послевоенной разрухи стране требовалось много леса, и его давали. И без того обезлюдевшие за годы войны колхозы облагались заданиями на выделение людей на заготовку леса и лошадей на его вывозку. На лесозаготовку отправлялись подрастающие молодые парни и такие же юные, только набиравшие после голодухи тело и красоту девушки. Это они заполняли неблагоустроенные бараки лесных участков, где в большой, чаще с двумя печами-плитами, комнате и железными койками жили одновременно не менее полусотни человек-лесорубов: мужчин, молодых парней, бывалых женщин и совсем юных девушек. На плитах они варили себе еду, а на веревках вокруг печей развешивали сушить промокшие за день одежду и обувь.
В бараках молодые люди проходили жизненную школу. Для девушек был один выход избавиться от очередной отправки на лесозаготовку – родить, что было несложно в таких условиях. Парни совсем не боялись отцовства. Совестливые иногда женились на обесчещенных ими девушках.
В дни зимних, а особенно летних каникул я приходил работать в лесопункт сучкорубом, щепал дранку и крыл ею крыши бараков и других зданий, которые строил мой отец. Жили мы тоже в бараке. Оформление на работу не проводилось. Мастер участка, записывая нас к себе, просто предоставлял работу. После окончания восьми классов я уже возглавлял бригаду из четырех женщин по производству кровельной щепы. Нам самим надо было заготовлять сосновые кряжи, на себе выносить их из леса, распиливать их на ровные, длиной около тридцати сантиметров, чурки. Затем клином я закреплял эту чурку в станок. Мои помощницы, по две с каждой стороны, вращали большое деревянное колесо диаметром метра два, надетое на ось с кривошипом. А я стругал дранку – ровные, толщиной не более пяти миллиметров, пластинки, набирая их в левую руку. Когда чурка была полностью обстругана, останавливал мой станок.
Женщины отдыхали какую-то минуту, а я закреплял новую чурку и стругал, стругал, пока стопка готового кровельного материала не превращалась в штабель количеством не менее десятка тысяч. Потом все это мы переносили на верх строящегося дома и дранка на дранку внакидку прибивали их гвоздями. Мой деревенский дядька Рафаил называл меня в шутку директором драночного завода.
Все это было в школьные годы. Трудовая книжка с записью о работе в Февральском лесопункте появилась у меня только после службы в армии. Трактористом трелевочного трактора работал там брат моей матери дядя Симон, к нему я и пришел чокеровщиком. Симон, как оказалось, был не только хорошим работником, но и учителем. У него я обучался приемам работы, технике безопасности. Во время ремонтов изучал трактор, под руководством Симона сел за рычаги и вскоре самостоятельно смог работать трактористом.
В ту мою первую рабочую зиму делянки вырубались недалеко от Февральского. Жил я с отцом в отдельной комнатке барака. Он в это время возглавлял бригаду плотников. В деревню, где жила вся наша большая семья, мы с отцом приходили только в субботу. Дома у нас магазина не было, и мы закупали разные продукты: хлеб, рыбу, сахар, чай, крупу, мыло… к тому же в выходные дни набиралось много работы. Перевозили сено, дрова, ремонтировали обувь ребятишкам, которых кроме меня было еще шестеро. Старшая сестра Валя находилась уже замужем.
В ту зиму мы с отцом еще заготовляли лес для строительства новой зимовки. Старая все больше уходила в землю. С нами жили родители отца – бабушка Таисья и дедушка Прокопий, так что семья была большая. Младший брат Володя появился позже. В выходные дни всегда мылись в бане. Отец уходил первым, ему предстояло перемыть полдюжины голов, и лишь потом доходила очередь до себя. Дедушка и бабушка мылись после всех. Этой весной бабушка умерла, а дедушка почти полностью ослеп, так что маме приходилось водить его в баню и мыть. А утром в понедельник мы опять уходили на работу, унося с собой картошки, чтоб готовить еду.
Моя армейская смекалка не прошла даром и не раз пригодилась в работе. Трудясь на тракторе с Симоном, я уже хорошо освоил приемы работы тракториста, овладел бензопилой «Дружба». Помню, как весенний снег, уплотнившийся под гусеницами трактора, часто приводил к сходу его катков. И, чтобы встать на них, надо было ослабить натяжение гусениц, разъединить их и только потом, включив скорость, въехать на гусеницу. За день это повторялось много раз. Я предложил Симону идею попроще. Тросом лебедки надо привязаться за хорошее дерево с противоположной стороны от сошедшей гусеницы и, включив лебедку, приподнять бок трактора  так, чтобы гусеница провисла внизу. Но тут требовалась ювелирная точность работы на лебедке. Не успеешь вовремя затормозить, трактор окажется на боку. Мы этот прием освоили. И я даже сам выполнял его не раз.
Однажды по наряду нам необходимо было на лесной дороге вытащить трактор наших коллег, который провалился в промерзшее болото почти до крыши. По прибытии увидели страшную картину. Казалось, никакая сила не поднимет трактор, так глубоко провалившийся в размятую жижу из воды и грязи. Стали думать. У меня появился свой план, и я сказал об этом Симону и тем незадачливым коллегам. Идею свою мне же и пришлось осуществлять. Симон на тракторе и тот экипаж подчинялись моим командам. Помню, как гордо я себя чувствовал, когда мы довольно скоро вытащили трактор из болота. Все уже понимали, что уровень чокеровщика я уже перерос, но до чего-то большего я еще не дорос.
Где-то в феврале или марте к нам с отцом зашел начальник лесопункта Алексей Андреевич. Авторитет моего отца на работе был большим. Других мужчин, даже старше отца, называли иногда по имени. Его – только Максим Прокопьевич, иногда просто Прокопьевич. У меня все это было впереди. Но тут начальник и ко мне обратился по отчеству. Оказалось, в конторе заболела бухгалтер, а начисление зарплаты отложить нельзя. Алексей Андреевич очень просил меня поработать месяц бухгалтером, а если понравится, то остаться совсем, хотя я понятия не имел об этой работе. В армии командир возлагал на меня ведение учета ГСМ по автопарку части. Но там дело простое: сосчитать по путевым листам по установленной норме расход бензина и списать его. Иное дело начислять зарплату лесорубам в бригадах с различным коэффициентом, грузчикам леса, трактористам  на ремонте, рабочим других профессий. Но раз надо, я согласился, да и отец настаивал.
И вот целый месяц я ходил на работу не в промасленной фуфайке, а в пиджаке, который мне шили еще до призыва в армию. Но сшит он был с большим-большим запасом, так что не вырос я из него и к этому времени. Огурков сам знал бухгалтерское дело и ввел меня в курс. К сроку получения денег обработанные мною наряды и составленные ведомости надо было доставлять в Вологду. Там в Гортопе у нас была головная бухгалтерия. Туда я и отправился.
Это теперь у всех маломальских чиновников портфели да модные кейсы. А тогда и в помине этого не было. Из Вологды мне предстояло привезти для расчета рабочих более 30 тысяч рублей. Когда эту сумму отсчитали, передо мной оказалась объемная куча денег. По карманам ее не рассуешь. В бухгалтерии упаковали деньги в газету, но ведь это ненадежно. В кармане зимнего пальто оказался платок матери, я даже и не знаю, с какой целью она мне его положила. Без всякого стеснения достал платок, разложил его на столе, положил солидный сверток денег, а концы завязал крест-накрест. Было смеху-то у городских женщин-бухгалтеров. А я потом сидел в поезде и очень боялся, чтоб никто не догадался, чего это я там берегу. Только кому могло прийти в голову, что в головном платке можно везти такую сумму – зарплату для целого лесопункта.
В общем, привез я деньги в целости и сохранности. На утро радостная весть облетела весь поселок Февральский. К вечеру я всех рассчитал, получил и сам зарплату. Мне полагалось четыреста рублей, тогда как рабочим в спецовке я зарабатывал в два с половиной раза больше. Нет уж. А тут и настоящий бухгалтер выздоровела.
К этому времени относится и одно из моих увлечений. Длинные зимние вечера, ничем особенно не занятые (даже клуба не было), подвигли меня написать рассказ «Без ремесла» о моих первых рабочих месяцах. Действительно, школа нам не давала никакой специальности, и жизнь надо было начинать с чистого листа. Мои наблюдения и впечатления я направил не куда-нибудь, а прямо в «Комсомольскую правду». Сам я тогда ее не выписывал, да и не рассчитывал на опубликование. Но как-то вечером приходит к нам Михаил Михайлович Вершинин, он работал в лесопункте пилоставом (точил лесорубам пилы), достает газету для того, чтобы свернуть самокрутку, и спрашивает: «Читал, Максим Прокопьевич, тут твой сын и про тебя пишет». И начал читать мой рассказ вслух. Все в нем так, как писал я, только название редакция изменила.
А потом пошел поток писем со всей страны. Я получил их тогда не менее девяноста. Писали по адресу в газете, но почтальон знала меня и приносила их ко мне домой в деревню. Писем я не берег, а были среди них очень хорошие, поддерживающие меня. Через какое-то время получил и гонорар, по тем временам немалые деньги, где-то рублей 180. когда отец узнал, что так оценивается писательский труд, то очень удивился. Ведь лесорубу за эти деньги надо работать почти неделю.
Я решил отыскать газету со своей заметкой. Позвонил директору районной библиотеки Валентине Борисовне Макаровой, попросил найти. Через несколько дней копия статьи была уже у меня.
Летом 1959 года мне исполнилось 22 года. Комсомольцем я стал еще в школе. Меня избирали в школьный комитет комсомола, был комсоргом класса., выступал на собраниях. Не знаю, чем я выделялся из числа других ребят, тем более городских эрудитов. Я – деревенский паренек, у нас даже не имелось радио, так что особыми познаниями не обладал. Но в армии опять оказался в комитете комсомола части и фактически руководил организацией. И на отчетном собрании комсомольцев лесопункта меня избрали секретарем организации. К тому времени я окончил курсы трактористов трелевочных тракторов.
Но мои смелые планы как секретаря комсомольской организации так и остались нереализованными. Через неделю меня пригласили в райком комсомола. В тот сентябрьский день 1959 года меня настойчиво просили прейти на работу инструктором райкома комсомола. Так неожиданно и скоро закончилась моя рабочая биография.