Пощадите!

Перетянув нагруженный воз сена перекинутой вдоль жердью, мужик забросил наверх снятый при работе тулуп, забрался туда же сам. Поехали. Мороз на вечерней зорьке крепчал. Выправив лошадь на накатанную уже дорогу, мужик укрылся тулупом, лошадь найдет дорогу домой, под скрип полозьев, кажется, задремал. Дорога неблизкая, часа два, на морозе даже под тулупом пробирает. Подъезжая к деревне, мужик очнулся. Понял, что окончательно продрог. Слезать с воза не было сил. Хотя знал, что только бегом за возом и можно согреться. Вспоминалось, как отец брал его в извоз и когда замерзал, насильно сталкивал его с саней, подстегивал лошадь, и ему приходилось бегом догонять. Вот так бы и сейчас, да уж приехали.
С большим трудом распряг лошадь, а воз и завтра перебросает в сарай. Скорее на теплую домашнюю печь. Ноги зашлись, не чувствуют, что на печи и тепло. По спине мороз так и ходит, волосы на голове, кажется, стали дыбом, а руки,  куда их ни положи, ноют – спасу нет.
Освободив на середине печи самое прогретое место от старого одеяла и скопившегося там какого-то тряпья мужик стал вроде бы отходить, но еще не согрелся, поворачивал тело то одним, то другим боком. Подкладывал закоченевшие руки под себя.
Тепло подкралось незаметно. Вдруг стало солнечно и приятно, все изменилось, и сам он – еще маленький мальчик – бежит по узкой тропе среди высоких колосьев ржаного поля. Знает, куда бежит, и торопится первым попасть на поле поспевающего гороха, сладкого, сочного, куда так тянуло деревенских ребятишек. Но там, как всегда, старик-сторож, попадаться в руки которому боялись.
А вот и зеленое гороховое поле. Скорей успеть! Стручок в рот да два за рубаху, еще и еще. И тут сильная рука сторожа уже держит его за ворот и трясет, а в другой руке у старика гибкая ивовая вица, которая со свистом  - вжик, вжик  - больно обжигает спину, а она почему-то вдруг стала голая. Куда же подевалась рубашка?! Вица так больно обжигает спину, что он извивается, кричит:
– Простите, пощадите! Я больше не приду! Пощадите, дяденька…
А сторож вдруг поднял его высоко, да так встряхнул, что тут мужик и проснулся. Это оказалась жена, которая трясла его за плечи.
– Проснись ты, старый, чего кричишь-то, сгорел ведь, наверное, лежишь вон на голой печи больше часа, храпишь на всю избу.
Спина нестерпимо горела, неужто от вицы? Едва оторвал спину от печи, с нее будто кожу сдирали. Жена подняла на нем рубаху, да так и взвыла, будто ей самой было больно. Спина и в самом деле вздулась сплошным водянистым пузырем. Боль от ожога была такая, что мужик метался по избе, кричал жене:
– Да сделай ты чего-нибудь!
Жена смочила в холодной воде платок с головы и накрыла им голую спину (мужик облегченно вздохнул), а сама скорей побежала к соседям. Надо узнать у людей, чем лечат ожог, про какой-то жир слыхала.
– Надо же так заснуть, чуть ведь заживо не сгорел на печи, старый, - рассуждала на ходу старуха.
В углах деревенских изб трещал мороз. То в одном, то в другом конце деревни гулко от этого ухало…