Легенда о Гомартадж

За окном уже давно стемнело. Душная ночь вступила в свои права, утомлённые горожане разбрелись по своим домам и теперь уже завершали ужин. Но ханская дочь и не думала смыкать глаз: с малых лет Гомартадж была приучена к рукоделью и слыла среди дворцовых девушек первой умелицей. Она знала, что служанки за глаза называют её «Лунный Венец», потому что на прошлый день рождения она подарила отцу халат, на котором сама вышила бисером луну в короне. Вот и сейчас она трудилась над чалмой для своего брата, молодого и храброго Шабынь-Дебея. Золотая нить, направляемая смуглой умелой рукой, вплеталась в складки ткани, образуя яркий узор. То-то же брат удивится, когда они с отцом вернутся из плавания! Ещё пару дней назад шахский флотоводец Менеды-хан и его рвущийся к подвигам сын отплыли во главе эскадры в Фарабат, где, по слухам, что-то случилось. Но это всё не имело отношения к делу, пятнадцатилетняя Гомартадж не вникала в такие вещи, предпочитая проявлять об отце и брате посильную женскую заботу.
Маленькая, юркая, словно чайка с Каспия, но при этом стройная, как степной ковыль, Гомартадж была первой невестой Решта, но хан не спешил выдавать её замуж и всячески скрывал от посторонних глаз. Даже будучи одна в комнате, девушка куталась в чадру. «Уже поздно», - зевнула она. – «Но брат с отцом могут вернуться уже завтра, так что чалма должна быть готова». Следовало поторопиться, и Гомартадж вдела в иголку новую нить. В этот самый миг откуда-то со стороны каспийского берега что-то глухо и отчётливо прогрохотало. Девушка замерла, прислушиваясь. Гром повторился, хотя небо, видимое из высокого, арочного окна, оставалось чистым, и звёзды по-прежнему светили ярко и тепло. «Что бы это могло быть», - спросила себя ханская дочь, когда загрохотало целыми раскатами, которые сменяли друг друга с завидной частотой. Спустя какую-то секунду, в грохот вплелась заполошная частуха выстрелов. Гомартадж не раз слыхала ружейную пальбу, когда телохранители отца тренировались во дворе. Теперь она безошибочно узнала выстрелы множества мушкетов.
Ночь буквально взорвалась воплями, к которым примешивались стрельба и редкое лязганье стали. Казалось, будто бы Решт сошёл с ума. Под окном кричали, слышался топот сапог, кто-то истошно звал на помощь. Девушка проворно подошла к окну, и увиденное ей не понравилось. Вид открывался на город с противоположной от моря стороны, но и там уже в нескольких местах полыхали пожары. Из ворот дворца выскочили Хаджи-Шапур, начальник стражи отца, и несколько не ушедших в плавание бойцов. Обычно неторопливый и осанистый пожилой Шапур мчался в одном халате и белой чалме, но в его руке опасным блеском сверкал обнаженный ятаган. Явно, происходило что-то неожиданное и страшное, потому что из города доносилось всё больше криков, часто перекрываемых резкими выстрелами. Со стороны Каспия всё сильнее нарастал непонятный и оттого грозный клич: «Сарынь!».
- Тайджи! Нельзя здесь оставаться, - в комнату, игнорируя приличия, вбежал четырнадцатилетний поварёнок Ахмед. Тощий, растрёпанный парнишка больше всего напоминал мокрого воробья, невзирая даже на то, что в руках он нервно вертел кухонный нож. Гомартадж замечала на себе его робкие взгляды и догадывалась, о чём мечтает юноша больше всего на свете. Но сейчас было не до выяснения отношений.
- Ахмед, что происходит?
- О Лучезарная! Тебе нельзя здесь оставаться! На Решт напали какие-то люди, - скороговоркой частил парень, тем временем хватая её за руку и буквально вытаскивая в коридор. Не понимая, как реагировать на такое нахальство, Гомартадж немо следовала за ним, запахнув чадру свободной рукой. Молодые люди миновали сад и выбежали сквозь открытые ворота в переулок. Ахмед сразу же споткнулся обо что-то и вскрикнул, увидев, что же такое он задел ногой. Гомартадж пригляделась и обомлела: прямо на мостовой лежал Хаджи-Шапур, раскинув руки, в одной из которых по-прежнему был зажат ятаган. Чалма старого стражника сменила цвет с белого на алый, под стать растекающейся вокруг головы воина луже.
- Он… что с…
- Бежим, тайджи, - потянул девушку за руку Ахмед, намереваясь скрыться в доме через улицу. Но неожиданно ставни на вожделенных окнах распахнулись, и из них вырвались языки пламени. Соседский дом оказался подожжённым изнутри, но обдумать этот факт ханская дочь просто не успела. Ведь на пороге горящего здания появились два неясных силуэта, один из которых для верности забросил в дверной проём факел. На фоне огня девушка разглядела лишь контур поджигателя: средний рост, широкие плечи и шаровары под стать плечам, в руке кривая сабля. Незнакомец был обрит почти наголо, лишь на макушке топорщился нелепый чубчик. Его спутник же был высоким и худым, как оглобля, взлохмаченные волосы рассыпались по тощим плечам и сливались с жиденькой бородёнкой. Он что-то зажимал под левой мышкой и пытался не уронить это что-то, поднимая большой кремневый пистолет и направляя его на Гомартадж и её спутника.
- Берегись, - воскликнул поварёнок и рванулся вперёд, неумело занося нож. Его отделяло от страшных незнакомцев не меньше пяти шагов, и даже опытный воин не стал бы атаковать с такого расстояния. Сухо и резко ударил выстрел, и Ахмед, жалобно всхлипнув, отлетел прямо на тело Хаджи-Шапура.
От всего увиденного Гомартадж тут же лишилась чувств, повалившись прямо на булыжники мостовой.

***

Первым, что почувствовала ханская дочь, было тепло. Солнце не просто согревало её, а почти что жарило. Не открывая глаз, девушка попыталась вспомнить, когда это она умудрилась заснуть на террасе. Тут пришло второе ощущение: воздух отчётливо пах солью. Слабый ветерок доносил запах каспийских волн и горячего песка. Значит, Гомартадж не дома, не во дворце славного Менеды-хана. Третьи вернувшимся чувством стал слух. Теперь девушка слышала многочисленные голоса, говорившие на незнакомом ей языке с множеством согласных. Некоторые слова казались ей похожими на тюркские, которые говорили туркменские гости её отца. Сейчас самым знакомым тюркским словом было «батюшка», которое по-тюркски звучало как «атаман». Много человек постоянно поминали некого батюшку. Что же происходит?
Гомартадж открыла глаза и села, осматриваясь по сторонам. Она находилась на каком-то острове, прямо на песке. Неподалёку плескались морские волны, а берег был буквально утыкан странными маленькими кораблями, похожими на длинные и широкие лодки. Много таких кораблей покачивалось на волнах неподалёку, но большинство лежало на берегу, уныло уставив в безоблачное синее небо стволы небольших пушек. Вокруг них приморский песок был покрыт, словно муравьями, огромным количеством странных и страшных людей. Многие из них были грязными и оборванными, с лохматыми и бородатыми белокурыми головами. Неподалёку расположились человек тридцать в широченных шароварах, с бритыми головами, на макушках которых ветер трепал смешные чубчики. Загорелые лица не сулили ничего хорошего, и щербатые толстогубые рты кривились в усмешках под длинными вислыми усами. Между тем у многих отдыхающих пальцы были буквально унизаны золотыми кольцами и перстнями, в сторонке какой-то растрёпанный парень курил трубочку, инкрустированную серебром. И поголовно все отдыхающие не расставались с оружием. Кривые сабли, ятаганы, тесаки, кинжалы и пики лежали по всему берегу рядом со своими нежащимися на солнце владельцами. Хватало и огнестрельного оружия: самые разные ружья и пистолеты торчали из-за плеч и поясов разбойников.
Сомнений не оставалось: эти люди ночью напала на Решт и разграбили его. Какова теперь судьба ханской дочери, оставалось только гадать. Но раздумывать долго не пришлось: к девушке приблизился здоровенный мужик с чёрным, как воронье крыло, чубом и колючими карими глазами. Громила легко взвалил ханскую дочь на плечо и куда-то понёс. Сопротивляться было совершенно бесполезно, и Гомартадж про себя взмолилась Аллаху о милосердии.
Мускулистый, одетый в выгоревшую на солнце рубаху брюнет донёс свою драгоценную ношу до раскидистого дерева, в тени которого уютно расположились несколько человек. Вокруг молча толпились ещё несколько десятков вооруженных оборванцев, но их отделяла от хозяев блаженной тени некая незримая черта, которую они боялись переступить. Было ясно, что сейчас на Гомартадж хотят посмотреть главари разбойников. Чубатый громила усадил девушку на песок и присоединился к лидерам. По его непринуждённой походке ханская дочь поняла, что он пользуется среди этого сброда немалым авторитетом. Но здоровяк сел не в центре, а у самого края, четко обозначив границу пространства старшин.
Главари группировались вокруг угрюмого, жилистого мужика в жёлтой, слегка выпачканной в засохшей крови, рубахе, подпоясанной широким алым кушаком, за которым ждал своего часа целый арсенал кинжалов и пистолетов. Коротко стриженый мужчина средних лет обладал невыразительным, каким-то тёмным лицом, на котором выделялись лишь яркие, прожигающие глаза. В его взгляде причудливо соседствовали сила воли и маниакальная одержимость. Когда он смотрел на кого-нибудь из разбойников, тот сразу же отворачивался и начинал ёрзать на песке. Рот главаря всё время кривился к низу, будто бы вот-вот будет произнесено обидное слово.
Справа от вожака в расслабленной позе развалился худой парень с глубокими шрамами на шее и запястьях. Такие следы могли бы остаться в случае, если бы этого молодца держали в колодке не один год. Тусклые синие глаза смотрели куда-то в глубину самих себя, будто парень о чём-то сосредоточенно размышлял. Слева от главаря расселся тот самый черноволосый бугай, что принёс ей сюда. За деревом. Прямо на земле, лежали несколько связанных по рукам и ногам персов, соотечественников Гомартадж, выпачканных в пыли, с разбитыми лицами. Возле них прохаживался какой-то дёрганный, косоротый татарин в рваном бешмете.
Сидящие под деревом главари заговорили между собой, то и дело кивая на ханскую дочь. Мужик со зверским лицом попеременно слушал то парня со шрамами, то чубатого брюнета. Чужая, щёлкающая и шипящая речь казалась Гомартадж угрожающей, хотя говорившие почти не хмурились. Чернявый даже усмехнулся чему-то пару раз, кивая на персиянку. Парень со шрамами, наоборот, истерично жестикулировал, несколько раз проведя рукой по горлу. Наконец, хмурый главарь заговорил сам, и его помощники затихли. Внимая каждому слову. Их глухой речи вожака, кивающего тому, к кому именно были адресованы его слова, ханская дочь поняла, что чубатого зовут непроизносимым именем Черноярец, а бывшего колодника – Каторжанец. Атаман что-то тихо и весомо объяснял подчинённым, часто употребляя тюркское слово «ясырь». «Ясырь?», - спросила себя девушка. – «Что это значит? Кто так говорил? Кажется, торговец рабами, гостивший у отца неделю назад. Ясырь – это невольник. Но о ком говорят эти страшные люди?».
Каторжанец спорил с атаманом, кивал на Гомартадж и раз за разом проводил рукой по своему горлу, пересечённому глубоким белым шрамом. Главарь сначала выслушивал его истерические речи, а потом коротко и злобно оборвал парня на полуслове. Тот на миг потупился, потом вскочил, взбил фонтанчик песка носком сапога и быстро пошёл в сторону связанных пленников. Срывающимся голосом он что-то велел косоротому татарину, и тот мигом вытащил из-за пояса кривой, острый как бритва, кинжал. Гомартадж с содроганием наблюдала, как этот тип подхватил за волосы одного из пленников, задрал его голову и легко, будто играючи, располосовал ему горло от уха до уха. Черноярец прикрикнул на него, но татарин не обратил на окрик никакого внимания. Атаман мрачно усмехнулся и кивком отпустил помощника.
Разбойники разбрелись, оставив главаря с ханской дочерью наедине. Гомартадж с замиранием сердца ждала, что же теперь будет. Теоретически этот непонятный и оттого грозный мужик может сделать всё, что угодно. Здесь, на безвестном острове, правят бал эти жуткие создания, не имеющие ни чести, ни нормальной одежды, но зато увешанные оружием и умеющие им пользоваться. А вожак просто молчал, расслабленно развалившись под деревом, и изредка поглядывал на персиянку. Только теперь она заметила, глаза атамана мутные, словно у больного горячкой или помешанного. Она больше не могла выносить эти мимолётные взгляды, в которых перемешивались и кипели все недозволенные страсти, которые только может вместить человеческое сердце. Что можно сделать в такой ситуации? В Реште многие говорили, что Менеды-хан, отец Гомартадж, довольно крут нравом. Что ему нравилось? По вечерам флотоводец очень уважал слушать пение индийской рабыни. Может быть, сейчас пение может спасти и Гомартадж от этого безумного взгляда, в котором перемешались презрение, самодовольство, звериная жажда крови и циничная насмешка.
Девушка вздохнула и, повинуясь инстинкту самосохранения, запела о Гюлистане, краю цветов и песен, в котором жестокие захватчики сожгли всё, что можно, и угнали в плен всех жителей. Атаман, судя по всему, не понимал ни слова, но переливы нежного голоса ханской дочери немного успокоили его. Главарь растянулся на песке и закрыл глаза, а Гомартадж всё пела и пела о поникших цветах, разрушенных домах и детях, которые навсегда потеряли родителей.

***

- Персюки, - раздался рано утром такой отчаянный вопль, что спящие разбойники вскочили так дружно и быстро, будто были частями единого целого. Они моментально, не суетясь и не копаясь, бросились к морю, подхватывая свои лодки и таща их в воду. Казалось, что берег охвачен волной муравьёв, стремительно строящих муравейник. Лодки, колыхавшиеся на волнах возле берега, уже разворачивались и строились в какой-то боевой порядок.
Гомартадж всю ночь пролежала на остывшем песке, глядя на звёзды и периодически забываясь беспокойным сном. Теперь же она села и едва успела увернуться от проскочившего прямо над ней атамана. Вожак спешил к своей стае, на бегу поправляя пояс с оружием и что-то крича хриплым спросонья голосом. Косоротый татарин тут же схватился за кинжал и одного за другим прикончил просыпающихся пленников. Но на Гомартадж он руки не поднял, а только схватил прислоненный к дереву мушкет и поспешил вслед за остальными разбойниками к морю.
Что же так напугало многочисленных разбойников? Ханская дочь посмотрела на море, и сердце её замерло от радостного предвкушения. Со стороны горизонта приближалась стройная цепь высокобортных персидских кораблей с квадратными парусами. Эти суда ещё недавно стояли на рейде Решта и подчинялись Менеды-хану. Гомартадж всегда умиляло, что их моряки не пользовались вёслами, всецело полагаясь на ветер. И теперь ветер дул в сторону острова, у берега которого кучно сгрудились разбойничьи лодки. Девушка помнила, что отец никогда не устанавливал на корабли пушки, полагаясь на старый добрый абордаж. Но и на вражеских лодках орудия стояли только на носу и были крайне маломощными. «Сейчас я снова буду свободна», - подумала девушка. – «Дома будут долго вспоминать, как отбивали меня из рук неверных».
Когда шахские корабли подплыли поближе, стало видно, что они скреплены между собой слегка провисающей цепью. Манёвр понятен: ни одна разбойничья лодка не проскользнёт между них. Теперь грабителям точно пришёл конец. Менеды-хан накроет их, словно сетью, прижмёт к берегу, а уж там моряки вмиг изрубят многочисленных, но смешавшихся врагов. Красный халат Менеды-хана был отчётливо различим на носу его флагмана, широкой и глубоко сидящей в воде «Гурии». Флотоводец подавал руками знаки двум кораблям, плывшим по обе стороны от его судна. На одном из них суетился, сверкая стальным шлемом, Шабынь –Дебей. Юноша указывал саблей на остров и, явно, подбадривал моряков храбрым словом. Персидская армада быстро и неотвратимо приближалась к острову, охватывая берег и вражеские суда полумесяцем. Разбойники же почему-то не струсили, а стремительно построились в две линии, плавая против ветра при помощи вёсел. Впереди всей их эскадры навстречу персам плыла лодка атамана, на носу которой он лично наводил пушку. Все разбойники устремились за ним, превращая две линии в плотный клин.
«Что бы они ни делали, им не спастись», – уверенно подумала Гомартадж, готовясь увидеть торжество справедливости. Кроме неё, на острове остались несколько парней с более или менее тяжёлыми ранами, которые они перевязали грязными тряпками. Все они теперь сидели под деревьями и невозмутимо наблюдали за развёртыванием сил, покуривая короткие трубки. Один из них часто бормотал сквозь зубы что-то о Черноярце, другой вспоминал какого-то Ерика. Но это было уже неважно: корабли сближались с лодками. И вот уже Шабынь-Дебей грозно прокричал: «Аллах Акбар!!!». На палубе его судна сразу же замаячили воины с луками и мушкетами. Готовясь палить по разбойникам. В ответ раздалось многоголосое «Сарынь на кичку!!!». И тут же загрохотали пушки с лодок. Каждая лодка, выстрелив, замедляла ход и тем самым позволяла соседям сзади выйти вперёд и сделать свой выстрел. Гомартадж с тревогой увидела, что все, выпущенные разбойниками, ядра нацелены в «Гурию». Некоторые выстрелы пропали даром, но большая их часть попала в цель, раздробив нос флагмана буквально в мелкую щепу. Корабль на полном ходу зарылся в волны и начал стремительно тонуть, быстро задирая корму. Менеды-хан и несколько его матросов успели прыгнуть за борт и теперь вплавь добирались до корабля Шабынь-Дебея. Но что-то неуловимо и неисправимо изменилось. Спустя какие-то несколько секунд девушка поняла, что именно. Тонущая «Гурия» натянула цепи, прикреплённые к обоим бортам, и теперь влекла соединённые с ней корабли в пучину следом за собой. Шабынь-Дебей и несколько его бойцов бросились к борту и принялись рубить цепные крепления саблями. Кто-то из них бросил барахтавшемуся в воде Менеды-хану верёвку, чтобы поднять флотоводца на палубу.
В этот момент корабли и лодки сблизились почти вплотную, и тут же загремели нестройные выстрелы разбойников. Мушкеты часто и заполошно молотили по персидским кораблям, и Гомартадж признала, что многие вражеские бойцы умеют стрелять не хуже воинов её отца. Персидские моряки один за другим валились на палубы или даже сваливались через борта, пробитые их пулями. С некоторых шахских кораблей пытались отвечать, но это были булавочные уколы по сравнению со шквалом огня с лодок. Гомартадж вскрикнула: после первых же выстрелов Менеды-хана будто ветром сдуло с верёвки, по которой он поднимался на борт сыновнего корабля. Шабынь-Дебей стоял на заваленной телами палубе с обнажённой саблей в руках, явно, не зная, что делать дальше. На правом фланге пушечный залп с трёх лодок, выпущенный в упор, разворотил борт персидского корабля, и теперь тот завалился на бок, перевернув заодно соседнее судно. На левом фланге такой же залп угодил шахскому кораблю ниже ватерлинии, и трюм последнего начал стремительно заполняться водой. Судно быстро оседало в море, а экипажи скрепленных с ним кораблей истерично пытались разрубить цепь, чтобы спастись хотя бы самим.
Персидский флот охватила паника: то тут, то там моряки вырубали цепные крепления из своих бортов и разворачивали корабли кормой к разбойникам. Те, судя по всему, давно ждали такого поворота событий. Над морем вновь разнеслось зверское «Сарынь!!!». Лодки, гонимые мощными ударами весёл, легко настигали удирающие против ветра персидские суда, и множество оборванцев с саблями и кинжалами в зубах стремительно лезли на их борта. Уже на нескольких судах кипела сеча. Гомартадж разглядела взбирающегося на один из кораблей атамана, возле которого спешили принять участие в абордаже Черноярец и Каторжанец. На соседнем судне уже добивали экипаж разбойники с чубами на макушках. Девушка не видела, в какой именно момент враги догнали корабль Шабынь-Дебея, но когда она обратила к нему взгляд, судно уже было охвачено пламенем.
В течение получаса побоище закончилось. Несколько шахских кораблей сумело оторваться от погони благодаря метким выстрелам лучников, но остальные суда либо пускали пузыри, быстро погружаясь в морскую пучину, либо догорали, мрачно покачиваясь на волнах. Разбойничьи лодки одна за другой подплывали к берегу, и из них с весёлым гомоном выскакивали на сушу бойцы. Они громко хохотали, обменивались какими-то фразами, злорадно вытирали о песок окровавленное оружие; в общем, были полны жизни. Черноярец пошёл колесом, как умелый акробат; Каторжанец на ходу размахивал отсечённой бородатой головой, волосы которой он намотал на свой кулак. Разбойники с чубчиками на макушках несли на руках одного из своих, широкоплечего и пузатого мужика средних лет, который демонстративно кутался в мокрый насквозь халат Менеды-хана. Несущие его бойцы громогласно кричали:
- Ерик! Ерик!
Им вторили лежащие в тени раненные товарищи. Атаман шёл, как пьяный. Его одежда была густо забрызгана кровью, а на лице застыло выражение, которое бывает у пьяных, когда они вливают в себя слишком много. Присмотревшись, Гомартадж поняла, что на одежде не его кровь. Значит, лидер разбойников зарубил кого-то и хочет проделать это ещё раз.
И только теперь до ханской дочери дошла простая истина: всё погибло. Она больше не благородная девушка, а простая невольница. Ясырь, если угодно. Её отца, шахского флотоводца, больше нет. И, скорее всего, погиб и брат. Теперь ей оставалось покориться судьбе и забыть о спасении навсегда. Персиянка горько заплакала, не зная, как теперь жить дальше. Но неприятности только начинались. Атаман сходу опустился рядом с ней на песок и резким движением повалил девушку на спину. Гомартадж даже не пробовала защищаться, когда крепкие, мозолистые руки разорвали её чадру…

***

Теперь Гомартадж знала, что длинные разбойничьи лодки называются «струги», а сами грабители именуют себя «казаки». Не было для неё секретом, что атамана многие зовут Стенька или, более уважительно, Тимофеевич. Черноярца многие называли просто Иван, а Каторжанца – Алёшка. Девушка почти не понимала чужого языка, но, слушая разговоры своих поработителей, примерно представляла значения некоторых слов.
Струги второй день держали путь на север, пеня вёслами каспийскую гладь. Поглядывая на горы награбленного, наваленные здесь же, на палубах, казаки весело шутили между собой. Атаман тоже не грустил, хотя лицо его оставалось тёмным, а взгляд – безумным. Каждую ночь он использовал Гомартадж так дико и грубо, как в её родной Персии не спали даже с рабынями. Но при этом чувствовалось, что она ему нужна, что он не собирается лишать её жизни. Стенька не мог выговорить имя ханской дочери и назвал её непонятным словом «уголёк». Казалось, что она забавляла его своим присутствием. Зато разбойники неодобрительно посматривали на девушку и тихо переговаривались между собой. Неприязнь сквозила даже в поворотах их голов к Гомартадж и от неё.
Вдали забрезжил берег. Персиянка внимательно всмотрелась в него. Так и есть, виднеются в дали купола какого-то города. «Атаман здесь правит», - подумала она. – «И я, быть может, стану его любимой женой». Но взгляд Каторжанца, блаженно курившего у борта, сказал ей другое.


20.10.2012.
Посвящается жителям города Россошь.
В их городе хочется поселиться навсегда!