Бревно, быль

Воронеж, осень 1942-го года.


    Ирка и её семья жили в том замечательном доме, который много больше избы, но явно меньше многоэтажки. Этакий бывший купеческий терем: на первом этаже соседи, на втором – они.  И огромная семья, сплошная родня. Бабки-соседки приглядывали за малышнёй, пока взрослые работали. Добровольно и безвозмездно. А время было страшное: Воронеж «сидел» на линии фронта, как пограничная крепость. Опасности войны и мирная жизнь, всё близко, всё здесь.
    Возле домов был вырыт незаконченный блиндаж: ров со скамейками, а рядом – брёвна, которые полагалось положить «в три наката», то есть, в три слоя. Поверх построенных блиндажей  местные жители выкладывали дёрн, чтоб замаскировать укрытие.
    Женька, один из двоюродных братьев Ирки, решил покрасоваться перед сестрой и ногой столкнул бревно вниз,  на скамейку. И, гордый собой, ушёл.
    Ирка не могла такого стерпеть. Она подошла и попыталась тоже ногой столкнуть другое бревно. Только в её семь лет это было слишком трудно. Не желая мириться с проигрышем, Ирка схватила бревно за один конец и приподняла, пытаясь сбросить его, но не удержалась, и в обнимку с бревном, полетела вниз.
    Очнувшись, Ирка заметила, что её рука прижата бревном. Не без труда она освободилась и вылезла наружу. Рука была поцарапана, но и только.  Вдруг ей пришла мысль, что на это раз она явно сделала что-то не то.
    - Мама будет ругаться, - сама себе сказала Ирка и поспешила домой.
    По пути она натолкнулась на ещё одного своего двоюродного брата – Сережку. Тот уставился на неё круглыми от ужаса глазами и поднял крик. Ирка от неожиданности заплакала.
    Сбежались бабки. Оказывается, у Ирки кровь хлынула… Ну, почти везде… Это окровавленное чудо потащили отмываться, переодеваться, лечиться. Бабки причитали: «Проглядели ребёнка! Сима нас убьёт! Сима нас убьёт!» Это они вспоминали маму Ирки, Серафиму Ивановну.
    Её уложили на огромную кровать и принесли крестик, полечить, но ей он не понравился, Ирка устроила истерику. Наконец, все успокоились и в тихом ужасе стали ждать маму.
    Иркина мама вернулась поздно: она была на дежурстве, с большими щипцами сторожила крыши, чтоб сбрасывать с них немецкие зажигательные бомбы. Шум она поднимать не стала – ребёнок жив, и всё.
    А потом оказалось, что она только получила «известную бумагу» на мужа Сергея. Иркина мама рыдала на плече у деда Ивана, а тот её успокаивал, строго напоминая, что ещё ничего не известно и вон, у других пришла бумага, а через неделю – сам человек, живой и здоровый.
    Ирка же тогда просто уснула и видела отца во сне. И так было неделю: каждую ночь она видела его во сне. А через неделю отец вернулся домой.
    Оказалось, что его, командира военных строителей, завалило в блиндаже при взрыве. Немцы всегда их бомбили точно по часам, и вот, наконец, почти попали. Из всего отряда уцелело четыре человека, а Иркиного отца завалило – и тут наступление немцев. Трое суток он лежал под брёвнами, сложившимися «домиком», слушал немецкую речь. А потом началось контрнаступление. Когда грянуло наше «Ура!», то и сам заорал, что было сил. Как ни странно, в шуме атаки его услышали и откопали.
    Все были потрясены, и только Ирка ничуть не удивилась – она же точно знала, что отец жив.
    Вот так протянулась странная связь между двумя людьми и брёвнами…
    А Иркиного отца после этого назначили командовать эвакуацией в Новосибирск радиозавода, поэтому больше они не расставались.