Sun Оff

 "Sun Off"
         
         Солнце взорвется еще через миллионы лет. Слишком долго.
         Серый ветер продувает голову насквозь. За жизнью смерть, за смертью снег. Я смотрю на снег серыми глазами и вижу пустоту вещей.
         
         
         
         
         "Солнце на крыле"
         
         — Кэп, вижу мирный городок. Бомбить?
         — Бомби, малыш, бомби... поверь, они будут рады.
         
         Вернулся из путешествия в сотни километров дней. Искал себя. Переворачивал все камни, даже маленькие. Ничего. Ничего.
         Вроде все в порядке, жизнь как жизнь, но от этого разрывается сердце.
         
         
         
         
         "Деиндексация"
         
         Люди делятся на два типа. Одни развлекаются, другие пытаются чего-то достичь. Одни стремятся выделиться, другие ненавидят выпендреж. Два типа… праведники и нечистивцы, мечтатели и реалисты, дети и родители…
         Прошлое утратило индексацию. Воспоминания зависли в памяти, как единое мгновение. Это из-за ночных дежурств, наверное… работа по дикому расписанию, и черт знает сколько уже я не могу как следует выспаться… И вот я десятки раз просыпаюсь, десятки раз умываюсь и марширую на работу, каждое мое движение повторяется в зеркальном коридоре. Я вижу знакомые лица, я им киваю, не в состоянии вспомнить, здоровались ли мы сегодня… и где это — сегодня? Я сижу в кресле, уставившись в одну точку, и пытаюсь понять, сон это или действительность… Я стою босиком на холодном кафельном полу возле раковины, я смотрю на человека в зеркале и раздумываю отстраненно об этом чужаке: что он делает здесь, почему он так выглядит?.. Почему молчит?..
         Так вот, люди делятся на два типа. Интроверты и экстраверты, сновидящие и сталкеры, женщины и мужчины… Одни сидят на трубах, а другим нужны деньги…
         Попытки хоть как-то заботиться о себе выглядят жалко и ненужно… захламленная квартира, немытая посуда, заброшенная жизнь… какое это имеет значение?.. Люди делятся на два типа: для одних имеет значение все, для других — ничего… Я существую в пронизанной солнцем пустоте без времени. Я не отбрасываю тени, не оставляю следов.
         Мне нужно выспаться. Я смутно ощущаю, что где-то в другой параллельности меня ждут важные дела и любимые люди… Но таким мне до них не добраться. Нужно отдохнуть…
         А тем временем раннее утро раздирают хриплые вопли, и я медленно понимаю, где оказался. День Победы, местный ДК врубил на весь район "Русское радио" через убитые динамики. Мне конец, потому что чертовы вопли проникают даже сквозь специальные ушные затычки, позаимствованные на работе. Всякие попытки классификации останавливаются, и в мозгу зависает спасительная мысль о самоубийстве.
         Но тут приходит Эрни.
         — Как ты считаешь, на какие два типа делятся люди? — спрашиваю я.
         — Я и все остальные, — отвечает Эрни, не задумываясь.
         Мы курим ганж у меня на кухне, стряхиваем пепел в пустой стакан со вчерашним чаем. Потом выбираемся на балкон и замираем в расслабленных позах. Происходит последнее смещение моего сознания, и все вдруг встает на свои места. Я вижу мир ясным, спокойным взглядом. Мир переполнен солнцем.
         Солнечный свет заставляет меня ощущать себя обнаженным, во что бы я ни был одет. Между мной и солнцем интимные чувства. Я вижу, что Эрни наблюдает за мной из-под полуопущенных век и что-то там себе понимает из увиденного, но я ничего не могу поделать с любопытством этого паршивца. Я не в состоянии прервать свой транс.
         Потом, насытившись безмыслием, я поднимаюсь, иду на кухню, разогреваю сковороду, готовлю поесть, а Эрни путешествует в одиночестве. Я прихожу за ним сорок минут спустя, молча складываю руки на груди и жду, когда он поймет меня без слов.
         Мы обедаем. Эрни хвалит мою стряпню. Я действительно неплохо готовлю, а он любит прилично пожрать.
         — Хорошая погода сегодня, — говорит Эрни.
         — Да, неплохая, — рассеянно отзываюсь я. — Только слишком празднично…
         Мы слушаем Трики, этого безумца. Мне всегда казалось, что его музыка лежит на самом острие между ганжем и сексом, и некоторое время мы с Эрни обсуждаем этот вопрос.
         Но все сводится к тому, что люди делятся на два типа, ни в чем не похожие между собой. Поэтому они живут и умирают от одиночества.
         
         
         
         
         "Здорово и вечно"
         
         Приснился Иисус Христос. Он ничего, нормальный человечек. Приятный даже. Кроткий взгляд, негромкий голос, роста небольшого. Одет в растянутый свитер непонятного цвета со спущенными петлями. Джинсы задрипаные. На голове, разумеется, терновый венок. Поношенный такой, не новый.
         — Ну, как ты тут? — спросил я.
         Поболтали немного.
         — А ты тут зачем… ну, в этот раз? — спросил я.
         — Я должен принять страдания, — сказал Иисус печально. Встал, вынул из карманов ампулы и шприцы в упаковках, разложил на подоконнике. Руки у него были бледные, с внимательными, чуткими пальцами. Я засмотрелся, как он ловко, аккуратно вскрывает ампулу, выбирает раствор, сгоняет воздух… — Я должен принять страдания за все человечество, — объяснил Иисус Христос.
         
         
         
         
         "Качественное улучшение"
         
         Иной раз видишь, что друг увяз в дерьме по самые уши. Подходишь и говоришь: не дрейфь, чувак, я щас тебя выну! Хватайся за руку!
         А он подумает-подумает и скажет: нет, не хочу. Вдруг мне там, снаружи, ЕЩЕ ХУЖЕ БУДЕТ?!!
         И остается.
         
         
         
         
         "Киты и дельфины"
         
         Нация китов, покинутая океаном, вот кто мы. Мы были детьми, когда мир, в котором мы жили, перестал существовать. В те времена, когда мы верили в Деда Мороза и не верили в Смерть, слишком рано, чтобы понять хоть что-нибудь. Правила жизни, усвоенные инстинктивно, принятые вместе со сладкой неизбежностью дыхания, оказались неверны. Страна, где мы родились, в один день исчезла с лица земли. Мы не могли плыть, не могли дышать. Нас сжигало солнце пустыни.
         Цивилизация давно мертва. Киты мертвы. Исполинские остовы заносит столетиями песка. В иссохших черепных коробках непостижимо гнездится призрак памяти о холодных глубинах и теплых течениях, об иной гравитации, иных способах мысли. Все, что возможно было тогда, бессмысленно или утрачено в этом, новом, контрастном мире, переполненном деньгами, сексом, насилием, информацией. Переполненном и странно пустым… пустынным… Жизнь на плоскости. Жизнь, утратившая глубину и масштабность, спрессованная в тонкую пленочку давлением раскаленного неба и мертвой, лукавой зыби песка. Простые мотивы, простые ходы. Борьба за выживание.
         Помнишь, Эль, я предсказал это, когда нам было двенадцать? Но мы тогда думали, что играем, и, кажется, все человечество разделяло наше заблуждение.
         Иногда нам снятся невероятные сны. Нам хочется плыть вверх час за часом, видеть, как светлеет толща воды, как ее пронзают мутно сияющие, колышущиеся лучи света. Ощущать прикосновение живого, текучего света на своих боках, плыть в его ослепляющем тепле и знать, что очень близка та грань, за которой воздух становится нестерпимо сухим и горячим, способным убить, но таким притягательным! И за миг до пробуждения вспомнить дикий восторг, наполняющий от каждого глотка этого воздуха, так что хочется орать и смеяться, и бросать в далекое небо фонтаны выдохов…
         Люди сходят с ума от смутного чувства потери, вскармливая своими снами голодное племя психиатров, внушающих им, что нужно еще больше денег, больше секса и насилия, еще больше песка и самоутверждения. Все это кажется чертовски убедительным, если не знать природу своей тоски. Но на самом деле это только жажда. Жажда побыть в прохладном одиночестве, жажда медленных движений и приглушенных красок, потребность ощутить себя частью жизни, а не инородным предметом в ней.
         Киты не могли уцелеть, но мы с тобой нашли способ. Однажды в метро ты взяла меня за руку и повела за собой, а я закрыл глаза. Отпрыски сумасшедшего семейства, что поделать!.. Холодный воздух подземки на несколько минут стал гулкой толщей воды, растворившей голоса, шаги и звуки. Я ощущал его течение и пятна света, скользящие по лицу. Я слышал твой голос, ты казалась мне насмешливым дельфином. Я должен был довериться тебе абсолютно, чтобы не открывать глаза. Мы долго ехали и шли вверх и вверх, воздух становился теплее, и я узнал мотив моих снов. Мы поднимались к поверхности. Идти или плыть — в тот момент не имело значения. Я понял, что вернулся домой. В конце концов, за тяжелой дверью прохлада закончилась. Мои веки вспыхнули алым, я непроизвольно вдохнул обжигающий воздух летнего дня.
         Семь минут дельфиньей жизни. Семь минут смеха и безграничного доверия. Недолгое возвращение домой.
         
         
         
         
         "Девчонка из соседнего двора"
         
         …А как я был влюблен в нее, боже! В шестнадцать лет я купил огромное помело цветов и пришел с ним сказать о своих чувствах. Сказать, что буду любить ее вечно.
         Ее не было дома. Я проторчал в заснеженном дворике три часа, и помело мое погибло от холода.
         Потом нас разметало по разные стороны жизни на одинадцать лет. Я занимался наркотиками и самопознанием, уехал из города, оборвал все связи… но помнил о ней. Просто помнил и жил с этим. Она была — именно та, маленькая принцесса, ангел. Я всю жизнь мог носить ее на руках, и мне бы не надоело.
         И вдруг я ее встретил. Уже здесь, случайно, в маршрутке. Полгода назад. У нее с собой был муж на веревочке, но она меня узнала, принялась расспрашивать, дала телефон, а я в ответ болезненно мямлил какие-то глупости.
         Оказалось, у нее был не только муж, но и дочка пяти лет, очень красивая, умная и нежная, в точности, как мама.
         Пару раз я осторожно был у нее в гостях, "пока сам на работе". Но, по правде сказать, большую часть времени на мне висела принцесса-младшая, так что все было до прискорбия благообразно. Один раз она была у меня. И я сказал. Ну, признался. Она очень смутилась и прошептала, что "это как-то некстати"…
         Я понимал, что дело мое труба, что муж, который баснословно зарабатывает и развешивает по стенам коллекционное оружие (страшненькие грубоватые подделки), что дочка, что свекровь и прочья хмурь… Да и у меня была "падруга". Не срасталась моя "вечная любовь". Но я не мог повернуться и уйти.
         Потом "моя" ушла, и я стал чуть посмелее, делал всякие романтические глупости, ненавязчиво, почти по дружески. Я все хотел как-нибудь объяснить ей, что мое "буду любить тебя вечно" не повод затащить ее в постель. Один раз в жизни это было нечто гораздо большее.
         Она мучила меня, как и полагается женщине. Обещала приехать и не приезжала, звала в гости, а потом оказывалось, что приглашены еще 50 человек, а потом вдруг садилась на кухне рядом со мной, близко-близко, глядела в глаза своими огромными, сумасшедшими, и говорила, что скучает и часто видит меня во сне. Я уже хотел наорать на нее и сказать, что сваливаю в Норильск к чертям собачьим, но видел ее, и все… покорно заткнувшись, сидел у ее ног на ковре и млел, умирал по ее маленьким ладошкам…
         У меня был план. Близился ее день рождения, и я хотел под этим предлогом заманить ее в мою любимую кофейню, поздравить и наконец-то дообъяснить ей про свои чувства. Может быть, даже попрощаться и действительно уехать в Норильск, но чтобы она поняла меня.
         Она хотела прийти с дочей. Потом она хотела прийти с подругой. Я выл и обдирал стены от отчаяния, а потом звонил и мягко отговаривал, хитрил, шутил… Мне удалось. Она опоздала на час, но пришла.
         Все та же маленькая принцесса, безумно красивая, безумно мне дорогая. Я поздравил, поболтал о пустяках. Вдохнул для самого главного… и увидел, что все бесполезно. Все. Бесполезно. Дело не в том, что муж… дело не в том, что дочь… Дело в том, что она — ДУРА.
         Между делом я сказал, что сваливаю в Норильск. "Да?.. Хорошо… — проговорила она на автомате. — А мы с Ильей вчера смотрели сериал "Зона"… Знаешь, его показывали по телевизору, но потом запретили. Илья скачал из Интернета, и мы посмотрели 25 серий подряд, а потом говорили, как реальные пацаны…"
         
         
         
         
         "Добрый доктор"
         
         По ночной магистрали промчалась "скорая помощь" с мигалками и сиреной. Посмотрел ей вслед и подумал: неплохо было бы оказаться там. Ехать с ветерком, чтобы приятно укачивало, быть при смерти, так чтоб все серьезно, безо всяких, держать за руку белокурую женщину-доктора, заглядывать в ее спокойные серые глаза и спрашивать:
         — Скажите, доктор, я умру?
         И чтобы от меня ничего больше не зависело, чтобы невозмутимые люди в белых халатах позаботились обо мне, все за меня решили, мягко, но настойчиво велели лежать и сделали укол от этой бесконечной боли…
         Нас почему-то лишили права на слабость. Все знают, что жизнь — это боль, но стесняются говорить об этом. О, да! Сказать "я сдаюсь" еще хуже, чем быть гомиком. Но на всех тайно страждущих не найти белокурых женщин-докторов, и подавляющее большинство нас подохнет в своих тесных конурках от невозможности заплакать.
         
         
         
         
         "Песчаное человечество"
         
         Они живут на берегу моря… Я прихожу и вижу их. Они всегда на месте. Там, на песке, неподалеку от плещущих волн. Пляжные люди. Люди-птицы.
         Моя теория основанна на том, что эти люди отличаются от всех других. Во-первых, они совсем иначе одеты. В какие-то маленькие цветные лоскутики. Где-нибудь в центре города таких не увидешь. Во-вторых, они ведут себя иначе — бегают, кричат и смеются, играют мячами, бросают в воду разноцветные надувные штуковины и плюхаются их ловить… Вы хоть раз видели играющего горожанина? Вот поэтому я считаю, что пляжные люди — особый вид. Они появляются в начале лета и бесследно исчезают в сентябре. Не думаю, что они умирают каждый сезон, но, возможно, впадают в спячку, зарывшись в песок.
         В августе их становится меньше, а тех, что остались, поглощает молчание. Они уже не играют разноцветными штуковинами и неохотно заходят в воду. Они сидят на белых, выброшенных морем стволах деревьев и смотрят, как лето удаляется от них. Они жгут костры из плавня и приходят друг к другу попросить огня. От одного костра, бывает, огонь распространяется по всему побережью. Полосы дыма тянутся над водой.
         Я смотрю на них и думаю: если бы люди умирали каждую осень и рождались весной, они, возможно, больше поняли бы о смерти. Возможно, они научились бы ее ценить.
         
         
         
         
         "Этернум"
         
         Вычистил дом, вычистил компьютер, привел в порядок свои земные дела и сел ждать, когда за мной придет осень. Холод — это отлично. Холод и дождь после дикого зноя. Немного страшно, но, думаю, совсем не больно.
         
         
         
         
         "Разгром"
         
         Белые атаковали в полночь. Партизаны знали и затаились. Белые шли всю ночь, сотнями гибли в черных провалах луж, размалывались под подошвами шагающих танков Брат-2, но напор не скудел. К утру вся земля была белой, а на следующий день они захватили мир.
         Я проснулся в другой стране. Сделал черного чая, отломил от последнего, НЗ-шного куска шоколада и встал у балконной двери. В голове шумело от белого. Я выпил чай, догрыз черный, горький шоколад и понял, что сопротивление бесполезно. Сдаюсь.
         
         
         
         
         "Белым по белому"
         
         Снег идет уже второй месяц. Мир остановился. Электроны увязли в проводах. Распознание кодовой страницы… Миллионы просмотренных снов… Сервер не найден. Страница не распознана.
         Я с болезненной отчетливостью понимаю, что распался на символы и пробелы. Ничего, так бывает…
         О б ы ч н а я    ж и з н ь . . .
         Смерть это прекращение сигнала. Темный экран. Или, может быть, ослепительно белый.