А музы смеялись

Слава не очень любил шумные вечеринки, поэтому, как правило, тихо их пропускал, исключение делалось только в тех случаях, когда на торжестве присутствовали хорошие знакомые, и можно было поговорить о чем-то интересном, например о поэзии. Да, быть поэтом – это конечно удел избранных, к которым Слава  тайком, осторожно себя  причислял. Ну а вечеринки - это интересно, кто спорит, но гораздо приятнее одиноко бродить по пустынному пляжу или осеннему лесу, с  жаром истинного вдохновения слагать очередной сонет. И восторгаться, воспевать красоту женщины или природы, а лучше женщины на фоне природы. «А, кстати, я забыл поинтересоваться у Олега, кого из девушек он пригласил»,- мелькнула непроизвольная мысль, и вообще он был обеспокоен, кто же сегодня придет на Олегов день рождения. Слава не любил случайностей и предпочитал встретить у Олега какого-нибудь своего знакомого, нежели одного из многочисленных приятелей Олега, которых он недолюбливал. Что поделаешь, я тяжело схожусь с людьми, признавался порой он сам себе. А день рождения далеко не самый мой любимый праздник,  продолжал он свои внутренние откровения. Может и зря согласился, денег нет, подумают, что приперся, жрет, а подарок нормальный купить не мог, ведь явная ложь, что важен не подарок, а внимание, хотя кто там будет присматриваться. Возможно, вообще стоило отказаться, а я что-то стормозил, впрочем, я давно не был на праздниках, а порой стоит выходить.   
Все-таки  интересно, кто будет? Надеюсь не Шафранов, тот еще кретин, здоровенный, но тупой как пень, хотя это вполне закономерно. Как Олег может с такими общается, сам - то нормальный парень, может прилично разговаривать, начитан, причем конкретно начитан. Разговаривали же мы с ним об истории, о Французской революции, даже о литературе говорили, и он в принципе шарит, понимает, даже Лагерквиста знает, предлагал же я ему, пойдем со мной после одиннадцатого на филологию, нет, дурила, пошел на математику. Хотя может я дурила, кому сейчас филологи нужны? Почему – то вспомнился Черномырдин, и Слава криво усмехнулся. «Нет, математика явно не для меня, изыди, изыди»,- шутливо отгонял он от себя мысль о логарифмах, квадратных уравнениях и прочей математической дребедени. Вспомнилось, как он мялся возле доски на  уроках алгебры, взволнованный и растерянный, не способный решить элементарных уравнений, как весь класс покатывался от хохота, когда его неуверенная рука пыталась нацарапать решение, такое же нелепое, как и он  в тот момент. Нет, довольно математики решил он тогда, все более редко видели его на алгебре и геометрии, все более запускался материал, и росли, росли как снежная лавина задолжности, пропуски, претензии… Зато на литературе он блистал, Анна Петровна всегда хвалила стиль, которым он писал свои сочинения, впрочем чего там удивительного - из тридцати лоботрясов одиннадцатого «Б» - он, Слава Востриков, и был единственным кто имел какой-то свой стиль. А как он читал стихи! Тишина становилась абсолютной, все, даже самые отпетые тупицы и хулиганы слушали его слегка дрожащий, но такой проникновенный, так верно улавливающий настроение, голос. Он был признанным чтецом, с этим не спорил никто, ни вечно недовольный высокомерный заучка Кабачков, ни грубый гроза класса самбист Сидоров, ни даже его тогда единственный друг Олег, который во всем остальном не желал ему ни на йоту уступать. Олег, Олег… Пару лет назад они были, что называется, не разлей вода, меланхоличный и задумчивый Слава и веселый, общительный, всегда такой легкомысленный и непринужденный Олег. Да, но все меняется. Теперь Олег связался с всякими дурачками типа Углова и Шафранова, крутыми мать их, и Олег туда же, тоже выпендривается, рисуется, строит из себя не весть что. Но все-таки он не такой как они, нет, не такой. Ведь это Олег помог ему с математикой, когда уже собирались принять решительные меры, когда завуч в открытую ставил вопрос о переведении его, Вострикова, в класс пониженной нагрузки, проще говоря, пытался  запихать к дебилам, уровнять с ними. И Олег помог, поддержал, по настоящему поддержал, действительно по-дружески.            
Ладно, хватит.  А то, Слава знал это наверняка, испортится настроение и не захочется вообще никуда идти. Лучше уж, о чем-нибудь приятном подумать, о девушках, например. Да, о девушках. Сразу появлялось какое-то томительное напряжение, перед глазами вставал притягательный обнаженный силуэт, Слава приближался к нему, уверенно напирая, силуэт отбивался, но недолго, и вот уже прекрасное тело сдавалось, в истоме припав к победителю, и Слава с неторопливостью истинного соблазнителя, вкушал все прелести захваченной добычи, он был то неистово страстен, то трепетно нежен, то изощренно жесток, то рабски покорен…Воображение, почувствовав, зеленый свет рисовало все более откровенные картины, полные дикой необузданности вечно ненасытной и жаждущей молодости. С упоением, вкушая плоды своей бесконечной фантазии, Слава не заметил, что уже пришел, нехотя встряхнувшись, он еще раз осмотрелся, уточнил второпях надиктованный Олегом на клочок разлинованной бумаги адрес, вздохнул тяжело и до странности безнадежно и с каким-то противоречивым чувством зашел в указанный на бумажке подъезд.


Нерешительно подойдя к звонку, Слава еще раз сверил номер на разлинованном клочке с номером  на зашарканной двери, после чего легонько нажал на кнопку. Где-то за дверью раздался пронзительный, визгливый как пожарная сирена звук, Слава невольно при этом поморщился, послышались торопливые шаги, знакомый хрипловатый голос, защелкали с неохотой замки, и на пороге возник  как всегда растрепанный, одетый совершенно не по-праздничному Олег.
-А-аа, - протяжно, непонятно то ли с радостью, то ли с разочарованием протянул обросший щетиной именинник, - Вот и филологи пожаловали, ну заходи, заходи  старичок, не надо, не надо… Блин, знаешь же, что через порог не здороваются, -  с раздражением отмахнулся Олег от протянутой с искренним чувством Славиной ладони. Неуместная, как показалось Славе, вера в приметы больно кольнула, вновь появилась мысль, что зря пришел, не к месту он здесь, что вроде и не его ждали-то, да и Олег какой-то не такой, не тот, что раньше. Ну, зачем, зачем пришел?! Со щемящим чувством досады и горечи протянул подарок. Хмурое, небритое лицо перед ним вроде несколько прояснилось, смягчилось, подобрело. «Замотался я сегодня что-то, день варенья херов. Предки не помогли, приходится самому. С утра с Климом возимся как бабы… Да ты проходи Славян, проходи, располагайся»,- с извиняющейся  интонацией сказал Олег, теперь казалось вновь принявший знакомые черты. Слава направился в зал, где звенели тарелки, и играла тихая, задумчивая музыка. Где-то он уже слышал эту плавную, такую словно обволакивающую мелодию. Совершенно не слушая музыки, возле уже накрытого белой скатертью стола старательно считая серебристые вилки и ложки,  проворно перебегал с одного края на другой, рослый Вадим Климов, прозвище которого, «Клим», не изобличало человека его придумавшего в богатстве воображения. «Здорово, здорово»,- с готовностью и одновременно как-то рассеянно буркнул Клим и продолжил свои нехитрые манипуляции со столовыми приборами. Он был высокого роста, плечистый, с крупной головой и симпатичной физиономией, впрочем, очень стандартной в своей симпатичности. Слава не мог бы точно сказать, как он относится к Климу, плохо или хорошо, они общались  иногда в университете, точнее перебрасывались парой-тройкой ничего не значащих фраз, после которых оставалось чувство, что вообще напрасно открывал рот. Подумав, Слава понимал, что им просто нечего было сказать друг другу, и в глубине души обоих была неловкость и желание вообще избежать встреч. Вот и сейчас, после несколько затянувшегося молчания Клим что-то спросил, незначительное и глупое, Слава что-то ответил, тоже не особенно задумываясь. Клим вновь спросил, Слава опять ответил, после чего беседа, не зная за что зацепиться, повисла в воздухе. Положение спас Олег, возникший в дверном проеме и позвавший Клима на кухню. Сам же он, подошел к сидевшему с понурой головой Славе и встал перед ним выжидательно. Слава некоторое время тупо смотрел на не очень чистые и опрятные ноги, после чего поднял глаза. Перед ним стоял Олег, но уже не мрачный, как вначале, а повеселевший, с хитроватым блеском в глазах, одним словом, прежний Олег.
«Благодарю за подарочек, причем покорно»,- шутливо, со свойственной только ему интонацией хриплого голоса, протянул обладатель грязных ног. И все это - грязные ноги,  знакомые и такие близкие интонации хриплого голоса, обезоруживающие выражение добродушия на  небритой физиономии  именинника, - все вместе, собравшись воедино, коснулись Славы, затронули что-то сокровенное в душе, отогнали сомнения и заставили улыбнуться.
«Ааа, уже щеришься, морда, то-то же, а то надулся, молчит. Анекдот новый про Путина слыхал?», - не дождавшись ответа, Олег начал рассказывать анекдот, мастерски меняя голоса, не очень смешной, по сути, анекдот, но Слава смеялся, смеялся от вернувшегося счастья, от осознания, что друг его, которым он дорожил, очень дорожил, неизменен, что он по-прежнему с ним, что они могут находить общий язык, что есть кто-то, кто добивается его внимания.
- Кого еще ожидаешь, - стараясь говорить, как можно более непринужденно спросил Слава.
- А кого бы ты хотел увидеть? - со свойственной ему привычкой встречать вопрос  вопросом, поинтересовался Олег. Жду многих, но кто именно придет, не знаю, но надеюсь, будут преобладать дЭвушки и желательно дЭвушки не очень голодные, но очень красивые, - сказал он, с шуточной серьезностью глядя на Славу и сразу продолжил, - Тут ведь, брат, все просто - вы мне подарки, поздравления, я вам еду - прямо пропорционально подаренному и ни на грамм больше.
- А квартира чья? – не обращая внимания на все более расходившегося в своем острословии друга, поинтересовался Слава
- Углова, кажется, я уж и не помню, да ты и не волнуйся, в нормальном состоянии мы ее все равно не вернем, - продолжал дурачиться Олег, - А он наивный, наверное, надеется и ждет. Надейся и жди, надейся и жди, - повторял он на распев, удаляясь на кухню, откуда с усиливавшимся раздражением в голосе звал его Клим и откуда тянулся запах основательно подгоревшего мяса. 
- Кончай базарить и сюда иди! - орал Клим
- Вот удод, спалил все на хер, я его сам этими головешками кормить буду, - театрально гневался, несясь на кухню Олег, - ничего доверить нельзя этим математикам!
- Ты б ноги хоть помыл, побрился, именинник! - кричал   вдогонку развеселившийся Слава.
- Вот ты Слай мне и поможешь и ноги помыть и побриться, а то Клим негодник отказывается, интеллигент понимаешь, - откуда-то из коридора продолжал шутить Олег.
Ну-ну, конечно, надейся, Слава  усмехнулся. Ничего особенного не было в предложении Олега, оно ведь было явно несерьезным и вообще вполне в  мужском духе, но какое-то неприятное чувство пронзило Славу в тот момент, вспомнилось как в школе, классе в восьмом или девятом, вовсе не в шутку, поймав его на перемене, несколько ублюдков со злобными и бессмысленными рожами заставляли лизать их ботинки, угрожали и матерились. Он отказался, разбили губу, кончилось бы конечно все гораздо хуже, не подоспей случайно один из учителей, который и спас его. А не приди тогда помощь, сдался бы я или нет, прогнулся бы, спрашивал Слава сам себя еще долго и не хотел об этом думать, он не был уверен, самое страшное, уверен, что устоял бы. Паскудная, паскудная мысль, он стремился ее отогнать, подумать о чем-то другом, но она как назло вновь настойчиво лезла в голову.
В этот момент раздался звонок. Послышались голоса в прихожей, чей-то ехидный голос поинтересовался о здоровье именинника, в ответ послышалось традиционное олеговское  «не дождетесь!», после чего в  комнату неторопливо, с какой-то барской леностью и выражением брезгливого снисхождения прошествовал Дима Самойлов университетский хлыщ, представитель «золотой молодежи» учившийся в отличие от Олега и Клима не на математическом, а экономическом факультете. У Самойлова была довольно удачная, подходившая к его вечно скривленной в ехидной ухмылке самодовольной мордочке кликуха – Кот, но называли его так редко, в основном за глаза. Он был среднего роста, с жиденькими волосами, с подвижными,  внимательными, колючими глазками с глубокими  морщинками в уголках рта и на лбу, с вальяжными движениями коротких конечностей. Казалось бы, не внушительный на первый взгляд, медленный, сдержанный, рассыпчатый,  тем ни менее с какой-то странной внутренней силой, невидимой, но очень ощутимой. И Слава сразу ее почувствовал, пожав мягкую, холодную ладонь и встретившись с насмешливыми глазками Самойлова, насмешливыми без причины, что смутило Славу, он отвел глаза, затем вновь быстро посмотрел на Кота, который словно этой второй попытки и ждал, опять их взгляды встретились, слегка, едва уловимо, дрогнули уголки губ Самойлова, усмешка глаз перешла и на них, Слава не выдержал сверлящий и пристальный взгляд и уязвленный, отвернулся. Его раздражал подсознательный, но очень цепкий страх, напряжение, которые он всякий раз испытывал, встречаясь с Котом. Встречались они, к счастью, не часто. Самойлов никогда не выказывал по отношению к Славе никакой агрессии или давления, как ни выказывал их, наверное, никому, но то, едва уловимое пренебрежение, принимавшее форму молчаливо-рассеянной снисходительности, которое ощущал, всякий раз при контакте с ним Слава, ранили самолюбие сильнее любых побоев. Кот так и не сказав ни слова, то и дело ухмыляясь, уселся на диван и спокойно погрузился в просматривание какого-то глянцевого журнала, нарушая легким похрустыванием листаемых страниц создавшуюся тишину. Предпочитая,  удалиться из наэлектризованной скрытым противостоянием комнаты, Слава поспешил на кухню, где продолжали шумно возиться Клим и Олег и откуда доносились их грубоватые остроты и беспрерывный хохот. Настроение после встречи с Котом и так не особенно праздничное, окончательно испортилось.
«Странный он какой-то», - размышлял о Самойлове Слава, -  не поймешь, что у него на уме или все-таки  кажется так, а на самом деле все просто?». Неприятный тип, вечно что-то ухмыляется, тоже мне нашелся умник. Хотелось обозвать Кота кретином, дурнем каковыми Слава считал, наверное, всех Олеговых дружков, но это было бы явно против истины, Слава прекрасно понимал, что Кот не глуп, очень не глуп, но признать это было выше его сил. Он не мог думать объективно, перед глазами вновь и вновь вставала котовская улыбочка, Слава чувствовал себя униженным, он ненавидел сейчас и эту улыбочку, и Кота, и ему подобных хмырей: ухоженных, сытых, самодовольных, которым состоятельные папочки и мамочки обеспечили надежное будущее, одели, снабдили деньгами с умилением наблюдая  недешевые «шалости» своих милых детишек. Но пуще всего он ненавидел Кота и ему подобных, оттого, что понимал, чувствовал: они не глупее его, нет, ничуть не глупее, а возможно и наоборот, ведь не мудрено - к их услугам дорогие репетиторы, элитарные лицеи и гимназии, поездки и учеба за границей – все, о чем он, Слава Востриков, мог только мечтать. Придя на кухню, он тоже ощутил нечто вроде отчуждения, со скукой слушая,  как Олег спорил с Климом по поводу какой-то формулы. Он попытался вставить пару слов от себя, но спорщики, не обращая на него внимания, продолжали что-то яростно друг другу доказывать. Ничего, не понимая в предмете пылкой дискуссии, Слава оставил свои робкие попытки влезть в разговор. Он присел на небольшой стульчик в углу кухни, чувствуя себя каким-то незначительным, незаметным, даже ничтожным, вновь острый приступ одиночества охватил его, снова лезли, уж было отогнанные мысли: зачем я сюда пришел, здесь нет ничего мне интересного, все они мне чужды, они другие, не такие как я, даже Олег, нужно тихо, осторожно уйти, никто, поди, и не заметит. Но продолжал сидеть, невольно слушая непонятные аргументы не унимавшихся спорщиков, что-то держало его здесь, странная сила, то ли воспитанность, не позволявшая просто взять и уйти, то ли боязнь что этот хмырь Самойлов сочтет его за труса, позорно бежавшего сначала из комнаты, а затем и из квартиры, так или иначе,  он продолжал сидеть,  отсутствующим взглядом уставившись в одну точку. Он пообещал себе, что по окончанию спора подойдет к Олегу и попрощается, но вот спор начал стихать, разгоряченные, но так ничего и не доказавшие друг другу Клим и Олег замолчали, а Слава так и не сдвинулся с места, не смог пересилить себя и попрощавшись уйти.
- Короче, не будем никого ждать, все готово, садимся за стол и начинаем, опоздавшие пусть винят сами себя, - деловито заявил, посматривая на часы Олег. Прошу, голубчики к столу, - прибавил он, с шутовской церемонностью указывая Климу и Славе на гостиную
- Может еще немного подождем, - с сомнением в голосе предложил Клим.
- Ты, Климушка, можешь ждать хоть до второго пришествия, если хочешь, я могу постелить тебе у порога коврик, и ты как шпиц будешь оповещать нас о вновь прибывших, - ерничал Олег, - А мы со Слаем  голодны, и идем к столу. Правда, Славян? – слегка приобняв Славу за плечи, фамильярно поинтересовался Олег,  и, не дожидаясь ответа, подтолкнул его к двери, - Да и мсье Кот, наверное, заждался, надо его проведать.
Славе и нравилась такая непринужденность, бравада своего друга и одновременно она была ему в тягость, он не любил фамильярностей, предпочитая более сдержанное обращение. Он, было, настроился говорить о том, что у него, дескать, нет времени, что ему пора домой, но неожиданно, наблюдая оживленную суету вокруг стола, слушая нескончаемые шуточки Олега, это желание уйти, улизнуть показалось каким-то глупым ребячеством, недостойным приемом привлечь к себе внимание и Слава вопреки всему решил остаться.
Олег, посоветовав всем не теряться, быть как дома, при этом, многозначительно подвигав бровями,  ускакал  в ванную. Клим начал что-то скучно рассказывать, но его никто не слушал, и вообще, не было понятно, к кому он обращается. Кот в это время смотревший телевизор и  изредка бросавший насмешливые взгляды то на скучающего Славу, то на напрасно старающегося Клима, зевал и флегматично переключал каналы. Слава без интереса рассматривал комнату, совершенно не примечательную, безвкусно и невыразительно обставленную, таких гостиных бессчетно в любом доме, однотипных, мертвых, с вялыми потугами на уют,  с одинаковым набором мебели, с пошленькими картинками на стенах, с потертыми паласами и книжными шкафами набитыми пыльными книгами, которые никогда никто не удосуживался читать. Таких комнат, таких квартир тысячи и тысячи по всей стране, тонких укоров  омещанившемуся рабочему люду, оставившему в прошлом сырые бараки, но так и  не доросшему до подлинной культурности, которую тщетно пытается привнести в свои берлоги посредством дешевых репродукций и романов Дюма, выкупленных когда-то за груды макулатуры.
- Ну, как я вам, - довольно небрежно выбритый и немного оцарапавшийся Олег, переодевшийся в чистую сорочку, вертелся перед своими гостями, поворачивался то так, то эдак, даже демонстрировал бицепсы, правда, совершенно отсутствовавшие, что невольно заставляло  улыбнуться.
- Ниче прикид, - простодушно одобрил Клим
- Весьма, весьма, - присоединился  к нему Кот, - только вот пофасок слегка покоцанный, - сказал, бросив мельком взгляд на Олега, сказал тягуче, словно выдавил из себя с усилием.
Славу покоробило от такой характеристики, и не то, чтобы он был принципиальным противником жаргона, как филолог он мог много интересного сказать по этому поводу, но снобизм, с которым  Кот сказал последнюю фразу, заставил его исподлобья, украдкой, бросить на Кота взгляд, полный негодования.               
- Ну а ты Слай что думаешь, - обратился к Славе Олег, - бабам я понравлюсь или нет?
Слава уже приготовился ответить что-нибудь остроумное, как прозвеневший  настойчиво и нетерпеливо звонок, не позволил осуществить задуманного. Олег побежал открывать, Клим, почему-то засуетился,  Кот, пренебрежительно фыркнув, уставился в телевизор, а Слава настороженно прислушивался к голосам в прихожей и очень не хотел, чтобы это был Шафранов. Это был не Шафранов, было слышно как негромкий, мелодичный женский голос поздравил Олега, после чего последовал едва слышный поцелуй. Кто это - девушка Олега? Но он никогда не говорил… Обеспокоенный, как практически всегда в присутствии девушек, Слава пытался услышать, что там происходит в прихожей. Ему не долго пришлось томиться неопределенностью, и вскоре вслед за   смущенно и одновременно самодовольно потиравшим щеку со следами помады Олегом вошла брюнетка лет восемнадцати. Она была привлекательна, очень привлекательна, но не столько в силу идеальных черт, сколько благодаря природной грации, утонченности, врожденному обаянию, которое чувствовалось сразу, едва вы ее увидели. Ее фигура была самой обыкновенной, но ее улыбка, переливавшиеся сотнями едва уловимых настроений глаза, плавный, очень мелодичный голос, были обречены на то, чтобы тревожить воображение и прочно сидеть в памяти любого, кто ее хоть раз увидел.
- Ты, кажется, со всеми знакома, Карина, за исключением вот этой темной лошадки, - Олег указал на Славу, - прошу любить и жаловать, Вячеслав Востриков, поэт, ученый, гражданин. И Олег хихикнул, отбарабанив Славину характеристику, поставив своего друга в дурацкое положение.
Слава бросил на него недобрый взгляд, едва справляясь с раздражением, вызванным, конечно забавной, но как ему казалось неуместной характеристикой своей персоны, неуместной главным образом потому, что касавшейся не кого-то, а его самого.
- Вы действительно поэт  или Олег шутит? – вопросительно подняв брови, девушка смотрела то на остряка-именинника, то на взволнованного Славу.
- Карина, разве я когда-нибудь вру? – ухмылялся Олег, - Да, он поэт, впрочем, мы все чуть-чуть поэты.
- Помолчи Олег, пусть человек сам скажет, -  девушка прервала нетерпеливым жестом,  уж было вновь желавшего что-то сказать Олега.
Славу одновременно и трогало такое серьезное внимание к его увлечению  и смущало, даже злило, будь они с этой Кариной наедине другое дело, он, быть может, стал расписывать какое это интересное, тонкое, особенное творчество – поэзия, но сейчас, когда его ответ  слушают все: жующий что-то и какой-то помрачневший Клим, усмехающийся, кажется, еще более язвительно Кот, лучший друг Олег, так, наверное, со школы и не переставший ему завидовать… 
- Да какой я поэт, иногда пишу стишки, я вообще то филолог, - начал, было, Слава, стараясь говорить непринужденно и нарочито небрежно, но, увидев разочарованное лицо Карины, осекся, как ему хотелось в этот момент крикнуть: Да я поэт, и даже неплохой, месяц назад мои стихотворения печатали в университетском журнале, говорят, у меня есть будущее!..
Но не сказал, а только растерянно улыбался. Какие чувства сейчас бурлили в нем, если бы кто только знал! Досада и злоба на себя, что растерялся, отрекся от себя самого, засмущавшись каких-то бездарей, раздражение на этих бездарей, на всех - на Кота, дубину Клима, даже на Олега, на него особенно, в большей степени. Слава стоял некоторое время, хотя все уже сели, и вопросительно смотрели на него, заметив, наконец, что уже никто кроме него не стоит, он тоже тихо сел, растерянность на лице сменила угрюмость. Рядом с ним сидела Карина, напротив, в удобных, хотя и потрепанных креслах – Кот и Клим, во главе стола расположился виновник торжества – Олег.
Начало было банально, Олег все куда-то спешил, и даже поднявшемуся для произнесения тоста Климу не дал нормально высказаться, другие вообще тостов не предлагали. Звучала негромкая музыка и все какое-то время ели молча, слегка позвякивая посудой. Олег все кого-то ждал, потом плюнул и принялся за присущее ему шутовство, все смеялись, но атмосфера сохранялась напряженная, какая-то неловкость, стесненность,  витала над застольем, чувствовалось, что собравшиеся сдержанны и принужденны. Потом кто-то пришел, Олег, подскочив, побежал открывать, очередным гостем оказался долговязый, бритый парень, который, не особенно стесняясь в выражениях, поздравил, на благородном жаргоне именинника, выпил стопку и ушел. После чего народ валил и валил, знакомых у Олега оказалось много, и каждый считал своим долгом прийти и поздравить, но никто не засиживался, все, отчеканив с присущей себе оригинальностью поздравления, выпивали, закусывали и уходили.
 Слава с недоумением и некоторой завистью, смотрел за происходящим, завидовал он странному, непонятному ему умению Олега легко, без хлопот сходиться с людьми, привлекать их к себе, даже очаровывать, при этом, совершенно не напрягаясь, возможно, и не особенно стремясь к тому результату, который тем ни менее выходил.
Забытые хозяином постоянные гости совсем приуныли: Клим сидел погруженный в себя, что случалось с ним нечасто, Кот все ухмылялся, порой вяло, переговариваясь с приходившими, Карина тоже явно скучала.
- Тебе не кажется, что про нас забыли? - неожиданно спросила она блуждавшего взглядом по гостям Славу, резко перейдя с ним на «ты».
- Есть немного, - согласился Слава, которого все это время смущало присутствие рядом привлекательной девушки, он не знал о чем с ней заговорить, боялся сказать какую-нибудь нелепость и поэтому только делал вид, что так интересуется пришедшими.
- Придется самим развлекаться, - сказала она, странно посмотрев на мрачного Клима. Давай поговорим о чем-нибудь, можно конечно о математике, но тебе, гуманитарию, она явно не по нутру.
- Это верно, - подтвердил Слава, и устав от своих односложных ответов добавил, - ты, как мне показалось, интересуешься поэзией, ведь так?
- Я люблю стихи, но не разбираюсь, конечно, как литературовед во всех тонкостях стиля, различных направлениях и течениях. Просто иногда приятно почитать стихи, особенно такие, которые подходят под твое настроение. Я люблю прекрасное, а поэзия – прекрасна, хотя я, наверное, говорю банальности, - она остановилась. Лицо ее было серьезно, губы полуоткрыты, глаза имели непонятное, но притягательное для Славы выражение, он заворожено ее слушал, пускай она и действительно говорила банальности. Увидев его внимание,  она улыбнулась, слегка, без кокетства, без жеманства, простой улыбкой нашедшего понимание человека.
- Мне всегда было интересно, как люди сочиняют стихи, кажется, в детстве я пыталась, но ничего у меня не вышло, так, ерунда всякая, про солнышко, да про травку. Поэтому я и удивилась, когда Олег назвал тебя поэтом. В юности многие, конечно, чиркают украдкой стишки, но ведь это несерьезно, а ты этим вполне сознательно занимаешься, правда ведь? – она пристально посмотрела на Славу, словно очень желая, чтобы он с ней согласился.
- Да, конечно. Я даже публикуюсь, - Слава не смог удержаться от соблазна похвастаться.
- Неужели? – она внимательно смотрела в его  глаза, - Слава, - это имя Карина произнесла как-то неуверенно, словно привыкая к нему, к этому имени, вслушиваясь в него, - почитай мне что-нибудь из своих стихотворений.
- Прямо сейчас? – Слава беспокойно обвел глазами комнату полную народа, - Думаю лучше потом, попозже… Если бы они были одни тогда другое дело, тогда бы Слава с удовольствием откликнулся бы на просьбу, но здесь, в этой комнате, среди чужих и чуждых людей…
- Ладно, пусть попозже, - видя его неловкость, сказала Карина, - но обещай что прочитаешь, не забудь.
- Нет, не забуду, - шепнул он, как-то странно, первый раз посмотрев ей прямо в глаза. И сразу добавил, боясь возникшего между ними молчания, - Давай я расскажу, как написал свое первое стихотворение, это было, наверное, классе во втором.
Он начал рассказывать, слегка волнуясь, в глубине души боясь, что такой незамысловатый рассказ может не понравиться Карине, она, возможно, привыкла к ярким, колоритным рассказчикам типа Олега, которые для пущей увлекательности могли и приврать. Но Карина слушала очень внимательно, глаза ее, ставшие такими теплыми, нежными, неотрывно смотрели на Славу и отражали малейшее изменения  в интонации и выражении лица взволнованного поэта. Слава, видя такое лестное для любого рассказчика внимание со стороны очаровательной девушки, приободрился, голос его стал увереннее, речь все более красочной, в нем чувствовалось пробудившиеся вдохновение. Рассказав про свой первый неудачный литературный опыт, он смеялся, смеялась и Карина, искренне и звонко. Совсем освоившись, Слава говорил все более непринужденно, в эти мгновения он очень походил на Олега, только без фамильярности и шутовства последнего. Сами, не заметив того, вдвоем они выпили одну бутылку вина и наполовину опорожнили вторую, Карина смеялась, и в глазах ее плясали веселые огоньки. А Слава все подливая в фужеры вино, разгорячившись, рассказывал что-то, они говорили о литературе и музыке, потом перешли на живопись и Слава смеясь, рассказывал забавные анекдоты из жизни знаменитых художников, он вспомнил Рембрандта и Ван Гога, Пикассо, Моне, Модельяни… Фразы сами рвались у него с языка, но все сказанное неизменно получалось остроумно и занимательно, он даже сам удивлялся и немного восхищался собой, видя ту же реакцию в блестящих глазах Карины. Она пододвинулась совсем плотно,  лукаво улыбаясь, ловила, кажется, каждое слово и Слава чувствовал себя сейчас таким обаятельным, таким интересным, таким утонченным… Он небрежно прихлебывал из своего фужера и давно не смущался тесно, почти вплотную прижавшейся к нему Карины, напротив, он жадно ловил аромат ее волос, ее тела и совсем не замечал любопытных и недоумевающих взглядов окружающих, устремленных прямо на них. Это был миг его торжества, его триумф, и он упивался им, наполненный уверенностью и легким снисхождением  - чувством великодушного победителя. Давно развеялись в прах сомнения, волнения и страхи, мучавшие так долго, сейчас он, только он, торжествует, ликует, и нет никакого дела до всего остального мира, его ценят, им восхищаются - эта девушка, столь обольстительная, такая сейчас доступная и стоит только захотеть, приложить маленькое усилие и она останется с ним, будет принадлежать ему. Он блаженствовал. Кругом мелькали какие-то тени, слышались чьи-то голоса, но все это было так далеко, так ничтожно.               
Легкую досаду причинили настойчивые позывы в мочевом пузыре, и Слава не в силах больше терпеть, осторожно отодвинув окончательно прильнувшую к нему Карину спешно, не замечая никого, поспешил в  туалет.
Пока шумела, вновь наполняя унитазный бочек, вода, Слава немного поостыл от переполнявшего его минуту назад приступа собственной значимости и посмотрелся в зеркало. Почему-то, повинуясь необъяснимому чувству, Слава ожидал там увидеть нечто другое, нежели то, что увидел. Зеркало было беспристрастно. На Славу смотрели встревоженные, хмельные, серые глаза, все те же серые глаза, которые всегда смотрели на него из зеркала, нелепый, теперь как-то воинственно торчащий хохолок, слегка поджатые губы, над которыми  топорщился рыжеватый пушок. Он был похож на  ощипанного цыпленка, ошалевшего, после крепкого, прицельного пинка. Стало не по себе. Совсем недавно, только что, он казался себе великолепным, внимание Карины заставило Славу увидеть в себе какую-то привлекательность, шарм, почувствовать себя изменившимся, холодная гладь зеркала встряхнула его. Вот он - Слава Востриков -  подлинный, а не желаемый – небольшого роста, щуплый, с бледным лицом и тусклыми глазами, которым алкоголь придал неестественный, какой-то бешеный блеск. Закружилась голова, стало поташнивать,  он подавленно облокотился на умывальник и включил воду, некоторое время стоял и слушал монотонное рокотанье воды, после чего, стараясь не смотреть в зеркало, чтобы не развеять остатки того дивного состояния, которое владело им  несколько минут назад, вспомнив, что оставил Карину одну, торопливо закрыл кран и вышел. В коридоре столкнулся с Котом, который, вновь ехидно ухмыльнувшись, как-то странно на него посмотрел, ничего не сказав, скрылся в туалете. Слава раздраженно посмотрел ему вслед.   
Зайдя в гостиную, он никого не обнаружил, все гости, Олег, Карина куда-то исчезли. Удручающее впечатление производил праздничный стол, заставленный пустыми бутылками, жирные, обильные  следы от соуса на скатерти, остатки салатов, сиротливо притаившиеся в тарелках, едкий запах табачного дыма - и никого. Он отсутствовал минут пять, куда за это время могли все подеваться, а главное, где Карина? Обескураженный,  он тупо озирался, не зная, что делать дальше, хотел даже побежать спросить Кота, куда все запропастились, но передумал. Может, пошли на улицу, - появилась обнадеживающая мысль, - сейчас вернутся. Но почему Карина не предупредила? Впрочем, не могла же она долбиться к нему в туалет. Неопределенность давила его, и, не выдержав, Слава побежал к входной двери. На лестничной площадке никого не оказалось, но внизу слышались голоса, приглушенное покашливание - Слава кинулся вниз. Там стоял Олег с каким-то спортивного вида парнем и курил, появление Славы осталось незамеченным. Олег продолжал что-то неторопливо рассказывать своему знакомому.
- А где остальные, куда все подевались? – спросил с беспокойством Слава, влезая в разговор. Олег с недоумением на него посмотрел.
- Ты кого-то конкретно потерял, чего это ты так всполошился? - спросил он с удивлением, - все на месте кому надо. Слава растерянно на него смотрел и не мог произнести имя той, исчезновение которой его волновало. Он враз потерял  всю свою удаль, еще недавно так его распиравшую. Просто назвать имя, только имя, понятно же, что не Кот или Клим его интересуют, но Слава не мог, и только глупо таращился на Олега.
- Ты Карину, что ли ищешь? – догадался, глядя на Славу, Олег.   А Клима тоже поди нет? – Олег пристально посмотрел на Славу, тот напряженно молчал.
В голове бешено проносились мысли одна другой нелепей, слова Олега уже произнесенные, продолжали звучать, наполняясь зловещим смыслом. Не хотелось никого видеть, никого слышать, спрятаться, укрыться и ни о чем не думать. Но мысли не отпускали, лезли в голову, жгли мозг своей беспощадной, обезоруживающей жестокостью. Неужели, неужели?! А я то и не заметил... Нет, не может быть! На что я надеялся, чего ожидал, мудачек чертов! Но как, как возможно, ведь она же… А этот… То- то он сидел насупившись… Только на пять минут вышел, только на пять минут…       
- Слушай Славян, ты это, не надо…- интонация Олега приняла невыносимо участливое выражение, совершенно ему не свойственное, а потому противное в своей натужности.