Слово не воробей

Написано в соавторстве
с прекрасной девушкой
по имени Маргарита.
http://www.proza.ru/avtor/almargaritka


Слово не воробей.

Сан Саныч Девяткин, уважаемый человек, профессор кафедры истории искусств Художественно-промышленной академии вздрогнул и открыл глаза. В дверях КПЗ стоял полицейский с погонами сержанта и, помахивая резиновой дубинкой, монотонным речитативом выкрикивал короткие фразы:
- Подъём, политические. Хватит дрыхнуть. Вам здесь не гостиница.
Девяткин попробовал подняться, но застонал от острой боли в спине и снова рухнул на деревянный настил. Чьи-то участливые руки подняли бедолагу и перевели в сидячее положение.
- Болит? – поинтересовался незнакомый голос.
Сан Саныч повернулся и увидел лысого рыжебородого человека в коротком чёрном пальто.
- Да, уж. В моём возрасте бессонная ночь на твёрдых досках даром не проходит.  Позвоночник заклинило так, что под левую лопатку стреляет. Сходил за молочком называется. Чёрт меня дёрнул на Невский отправиться. Я-то даже толком и понять ничего не успел. Налетели молодцы в камуфляже и сунули в «воронок».
- Сатрапы, - выдохнул лысый, - демократию заменили полицейским своеволием. Опозорили культурную столицу. Невинных людей за решётку упрятали.
- Зришь в корень, батя. Были «менты», а стали «понты» - крикнул кто-то из группы молодых людей, сгрудившихся у окна.
В камере зашумели.
- Заткнулись все, - гаркнул полицейский и достал из кармана смятый листочек, - подают голос только те, чью фамилию называю, - Засранцев! - сержант  окинул камеру безучастным взглядом и, не дождавшись ответа, повторил, - есть Засранцев?!
- Может быть Заранцев? – переспросил длинноволосый мужичок бомжеватого вида.
- Это ты на воле Заранцев, а здесь Засранцев. Понял? На выход с вещами.
Группа молодых людей, сидевших у окна, захихикала.
- Долмотян!
- Я.
- Вижу, что не Иванов, не слепой. На выход.
- Девяткин!
- Я здесь, - отозвался профессор.
- На выход.
Превозмогая боль в спине, Сан Саныч поднялся и начал разминать затёкшие ноги.
- Ульянов!
- Я, - нехотя выдавил рыжебородый.
Сержант оторвался от бумажки и прищурился.
- Извините, Владимир Ильич, сразу не признал.
Молодёжь у окна прыснула со смеху.
- Меня зовут Илья Моисеевич, - не обращая внимания на реакцию подрастающего поколения, поправил полицейского человек в пальто и напялил на лысину кепку.
- С этим как раз всё понятно. Неясно другое, почему вам неймётся? Взрослый же человек. Мало было нашему многострадальному городу одной блокады и двух революций, так вы третью решили устроить? Марш каких-то «Несогласных» придумали. Ходят по улицам, кричат, граждан пугают. Вам для полного счастья только пьяных матросов не хватало и броневичка.
- Это у вас юмор такой? – Илья Моисеевич заложил руки за спину, изображая вызов произволу, - понимаю, какие времена, такие и шутки. Вы бы лучше объяснили, куда нам теперь?
- Какие шутки, товарищ? Всё очень прискорбно, - полицейский надел на лицо серьёзное выражение, - пока вы бузили, президент новое постановление подписал. К революционерам применять самое суровое наказание и квалифицировать их как изменников Родины.
- В каком смысле? - Ульянов округлил глаза и попятился.
В камере притихли.
- В самом прямом. Раскаявшихся будем отправлять на переплавку в Магадан, а закоренелых расстреливать, - сержант повернулся и крикнул в коридор, - Семёнов! Здесь ещё один закоренелый! Забирай!
- Нет, нет, не надо! Товарищ милицейский. Ой, извините, господин полиционер… В смысле полицейский. Я раскаялся. У меня жена, дети, любовница, работа, сердце больное. Меня нельзя расстреливать, - однофамилец вождя смахнул с головы кепку и прижал руки к груди.
- Илья Моисеевич, не слушайте его, - вмешался Сан Саныч, - как говорят мои студенты, господин прикололся, сегодня первое апреля.
Сержант растянул довольную улыбу до ушей. Шутка удалась.
По камере прокатился выдох облегчения и заискивающее хихиканье.
- Эх, граждане, вы со своей политикой совсем мозги потеряли. С днём юмора вас, - подвёл итог блюститель порядка и продолжил читать фамилии.

Входные двери РОВД открыли профессору путь к свободе одновременно с холостым зарядом пушки на Петропавловке. Девяткин посмотрел на часы, сделал глубокий вдох, наслаждаясь свежестью весеннего воздуха, натянул на посеребрённую сединой голову вязаную шапку и тут же окунулся в новую волну политических страстей. Тротуар и добрая половина проезжей части были забиты людьми с телекамерами, микрофонами и фотоаппаратами. Не успел он опомниться, как оказался в окружении любопытных корреспондентов. Засверкали вспышки, с разных сторон посыпались вопросы.
- Здравствуйте. Как вас зовут?
- Какую партию вы представляете?
- К вам применялись меры физического воздействия?
- Что вы можете сказать о вчерашнем выступлении Немцова?
- Как вы оцениваете акцию «несогласных»?
Девяткин окинул взглядом настойчивых журналистов, отчётливо понял, что может опоздать даже на последнюю пару и принял единственно правильное решение.
- Товарищи! Товарищи! – профессор соорудил на лице фанатично-дебильное выражение, - да что там я?! С нами в камере сидел сам Ленин!
Акулы перьев и телекамер на секунду притихли, придали органам зрения шаровидную форму и застыли как экспонаты музея мадам Тюссо.
- Вот он! – Девяткин ткнул пальцем в Илью Моисеевича, только что переступившего порог полицейских казематов.
Толпа ожила и ринулась к новой жертве государственного произвола, освобождая тротуар. Девяткин облегчённо вздохнул.
- Сан Саныч, а лихо вы их отшили.
Перед профессором возникли два совершенно одинаковых конопатых лица неопределённого пола. Антураж молодых людей соответствовал внутреннему содержанию. Оба экземпляра были втиснуты в массивные кеды на толстой подошве, широкие джинсы, короткие куртки кислотно-зелёного цвета из-под которых выглядывали клетчатые рубахи. Их тонкие шеи обвивали длинные апельсиновые шарфы, а рыжие слегка курчавые волосы свисали на затылке  маленькими хвостиками.
Это были его студенты с факультета программного дизайна.
- Шкребневы. Вы что здесь делаете? – удивился Девяткин.
- Мы, Сан Саныч, как и вы, стали узниками совести, - отпарировало то лицо, что было справа.
- Ты, Евгений, мне голову не морочь, - профессор нахмурился.
- Это я Евгений, - поправило преподавателя левое лицо.
- Я, Александра, - подтвердило слова брата правое.
- Вырядились, как клоуны. Саша, ну что за вид? Ладно этот, но ты же девушка, в художественной академии учишься.
- А чё, нормальный вид. Все андрогины так ходят, - Шкребнева пожала плечами.
- Кто?
- Андрогины. Новое субтечение такое. Не слыхали? Вот и полицейские тоже не слыхали.
- Вас там хоть не трогали?
- Не-е-е. Они узнали, что мы учимся в МУХЕ* и напрягли рисовать стенгазету.
- А в отделение вы как попали?
Близнецы, перебивая друг друга, начали рассказывать о вчерашних похождениях:
- Мы подыскивали типажи для курсовой, а тут как раз это шествие.
- Вы не представляете, какие в толпе попадаются лица!
- Эмоции, мимика, позы! В обычной жизни такого не увидишь.
- Злость, восхищение, презрение, ненависть…
- Если бы вы знали, каких мы фоток наделали…
Девяткин улыбнулся.
- Понятно, искусство пополнилось очередными жертвами. А что скажете о самом мероприятии?
- Да, придурки они – эти «Несогласные», - подвёл итог Женя.
- Ходят, орут, как подорванные, - добавила Саша.
- Это точно, - Сан Саныч вздохнул, вспоминая переполненный «воронок», душную камеру с твёрдыми нарами и группу молодых людей у окна без признаков интеллекта, - а может быть, возглавим партию «Согласных»?
- В каком смысле? – удивились студенты.
- В прямом. Будем ходить по улицам, кивать утвердительно головами и на все вопросы отвечать «да».
Молодые люди переглянулись.
- Вы это серьёзно, Сан Саныч?
- С первым апреля вас, юные дарования. Включайте мозги и приходите в себя. Пора ехать за очередной порцией мудрого и вечного. День юмора не повод для прогулов. Тем более, что сегодня в МУХЕ должно быть не менее интересно, чем здесь… Кстати, а вон и троллейбус.
Близнецы загадочно улыбнулись, обнялись и тихонько начали перешептываться, словно замышляя что-то безумно серьёзное и страшное. Впрочем, долго их дискуссии не продлились. Троллейбус скрипнул тормозами и остановился, радушно хлопнув дверями. Девяткин, погрузившись в собственные мысли, поднялся на ступеньку, прошёл через турникет и остановился, ожидая ребят. Последние себя ждать не заставили, оба юркнули под металлические поручни и остановились возле профессора.
- Сан Саныч, мы решили.
Девяткин с недоумением посмотрел на студентов.
- Это похвально. А что именно?
Рыжие, путаясь в определениях, затараторили:
- Каждый гражданин обязан вести активную политическую жизнь. Так?
- Или активную политическую борьбу…
- Надо попробовать устроить что-то такое...
Договорить ребятам не дал странный шум чуть поодаль. В троллейбусе появился контролер - грузная женщина под короткой причёской ядерно-бордового цвета и с большой сумкой через плечо. Дама одарила пассажиров таким взглядом, словно каждый из них задолжал ей, как минимум, полторы месячной зарплаты.
- Приготовили билеты, проездные, - сочное сопрано разлетелось по салону.
Народ зашумел.
Высокий худощавый мужчина с выразительными карими глазами начал доказывать, что льготный проездной у него свой собственный, а не бабушкин или мамин, отсутствие же документов на него – ещё не повод для конфискации имущества. Контролёрша покраснела, понизила голос на пару октав и, перейдя на бас, рявкнула так, что конфликт моментально сошел на «нет», а нерадивый пассажир полез в карман за штрафом.
Девяткин невольно глянул на рыжих попутчиков. Неотвратимое возмездие за безбилетный проезд подходило всё ближе и ближе. Женя, а возможно и Саша, различить их было совершенно невозможно, двинулся навстречу неизбежности, размахивая проездным билетом, словно вымпелом. Оставшийся близнец очень компактно уместился у профессора за спиной.
Подозрительно прищурившись, контролерша вырвала проездной у рыжего существа и с дотошностью начинающего прокурора принялась  изучать кусок картона. К её изумлению всё было в порядке. Женщина недоверчиво покосилась на молодое создание, хмыкнула и проследовала дальше, привычно выкрикивая:
- Предъявляем билеты…
Обойдя профессора, дама ойкнула и остановилась. Прямо перед ней возник уже знакомый образ с картонкой в руках. Тот же оранжевый шарф, зелёная курточка, конопушки и бесстрастный взгляд. Ошалело проморгавшись, контролёрша обернулась. Её надежды не оправдались, позади никого похожего не оказалось. За несколько секунд до этого второй близнец нырнул за сиденье с дородными бабульками.
- Тётя, тётя, а у меня проездной, - весело закричала Саша, а может быть и Женя.
- Мальчик, а где…
- Я девочка, - уточнила рыжая пассажирка и захихикала,  - вы что-то потеряли?
Дама побелела, молча проследовала к двери и, прислонившись головой к стеклу, прошептала.
- Пора в отпуск.
Половина троллейбуса, наблюдавшая за розыгрышем близнецов, прыснула со смеху.
Девяткин повернулся к студентке.
- И зачем весь этот цирк, если у вас проездные?
- Сан Саныч, вы же сами говорили, что сегодня день юмора? – Саша пожала плечами.
Что на это ответить – Александр Александрович не знал. Мысли его уже были заняты иными проблемами. Нужно было придумать вразумительную причину пропуска утренней лекции. Распространяться о ночном приключении в полиции ему не хотелось.

С глаз долой – из сердца вон. Нахлынувшие на профессора новые первоапрельские события вытеснили недавние похождения близнецов вместе с их конопушками и термоядерными нарядами.
На втором этаже академии он обратил внимание на приклеенные скотчем надписи под гипсовыми фризами, символизирующими борьбу богов с гигантами из Пергамского алтаря Зевса: «Они плохо знали начерталку». А под скульптурой античного героя без рук и головы красовалось: «Нашедшему  недостающее, просьба обращаться в ректорат. Вознаграждение гарантирую. Геракл».
Затем появилась группа ребят с подготовительного отделения. Те метались по этажам с ошалелыми глазами и громко спорили.
- Любезные, вы что-то потеряли? – не выдержал профессор, в очередной раз наткнувшись на них между этажами.
- Здравствуйте, - вытирая пот со лба, выдохнул розовощёкий крепыш с этюдником под мышкой, - у нас должно быть занятие по графике.
- А почему вы тогда бегаете, я грешным делом подумал, что у нас открыли секцию спортивного ориентирования?
- Мы аудиторию не можем найти.
- Вы в расписании номер смотрели? До этого дня на всех дверях были таблички.
- Смотрели, - вмешалась молоденькая девушка, - только на двести второй комнате висит объявление, что занятие буде в триста сорок пятой, а на той, что в четыреста шестой, а на следующей, что в сто двадцать первой и так далее по кругу.
- Ребята, идите в ту, что указана в расписании, и не забывайте о первом апреля.
Молодые люди на мгновение замерли, тут же рассмеялись и с шумом растворились среди мраморных колонн.
Лекция в музее прикладного искусства прошла относительно спокойно, если не считать пары шутников, которые пустили по рукам стопку шаржей на  преподавателей академии.

Уже собираясь покинуть МУХУ, Сан Саныч поднялся в деканат. Помещение, вызывающее трепет у нерадивых студентов встретило профессора возбужденными криками, столпотворением и раскрасневшимися лицами коллег. Безмерно удивленный происходящим, Девяткин остановился на пороге. С его появлением разговор не только не затих, а наоборот, набирал обороты. Предельно допустимые децибелы издавала возмущенная Амалия Альбертовна Пелерман – проректор по общим вопросам.
- Вы представляете?! И после всего этого они умудрились даже мне нахамить! Негодяи! – Ударение было сделано на слове «мне».
Сан Саныч не смог совладать с собственным любопытством:
- А о чем, собственно, идет речь?
- Я о Шкребневых говорю, этих рыжих недоразумениях! Представьте себе – мы стали жертвами малолетних террористов!
Смутные догадки промелькнули в голове Девяткина, дама меж тем продолжала.
- Взгляните на Анну Иосифовну! Бедняга уже второй час не может успокоиться! Мало того, что страницы её ежедневника оказались склеенными, доска тщательно намазана мылом, так ещё посреди практического занятия в кабинет ворвались эти двое и, невзирая на увещевания педагога, скотчем приклеили к стене вот это!  Покажите!
Ранее упомянутая Анна Иосифовна - преподаватель гончарной росписи, несколько потерянная и совершенно бледная сидела у окна. К концу пламенной речи проректора женщина вытянула руки вперед, демонстрируя огромный плакат с кусками вырванных обоев. На белом ватмане каллиграфически было выведено алыми буквами «Забей Мике баки. Присоединяйся к СОГЛАСНЫМ. Говори только правду! Говори только ДА!».
- Вы думаете, это всё!? Отнюдь! Они в мастерской на зеркале девятнадцатого века гуашью нарисовали портрет Александра Васильевича, причём в плаще инквизитора. А внизу надпись: «Не сжигай таланты, потомки тебе не простят». Бедный, бедный Александр Васильевич! Он такой мягкий человек, а они…
- А ещё вот это было пришито к спине моего пальто. Сами взгляните, - пожаловался вышеупомянутый доцент, смешно шевеля пухлыми губами.
Сан Санычу продемонстрировали белые полоски ткани с надписями: «Он запрещал «Митьков». «Он не пускает на выставку новые формы», - гласили послания, аккуратно начерченные всё той же алой краской.
- Какова наглость, а?! И самое главное. Мне под двери подсунули вот эту пошлость. – В руки профессору лег несколько помятый лист бумаги, на коем значилось:
«Челобитная.
Мать наша кормилица, Амалия Альбертовна! Не серчай на отроков своих несмышленых да неопытных. Не вели розгами за дерзость нашу наказывать, а вели выслушать, да помочь рабам твоим непокорным. Стерли сапоги мы, спеша воззвать на помощь к тебе, спотыкаясь о ступени, снося косяки да углы академии твоей. Не икры красной заморской просим, не соленьев изысканных, ни сладостей восточных. а токмо просим трапезы удобоваримой. Накажи стряпух нерадивых из нашей столовой, забывающих мясо в котлеты докладывать. Дабы не маялись животами сыны твои, на живопись время коротающие».
- И как прикажете на всё это реагировать? Они скоро нам на голову сядут, - уже давно немолодая Пелерман уставилась на Девяткина, - это всё ваше воспитание. Долиберальничались. А я говорила, что вседозволенность ни к чему хорошему не приводит. А вы – молодёжь, молодёжь. Нет на них Сталина.
- Как реагировать? – Сан Саныч улыбнулся, - с юмором реагировать. Подыграйте им. В стиле той же челобитной издайте приказ о наказании завстоловой и поварих. Кстати, котлеты есть действительно невозможно. Да и сок они водой разбавляют. И главное – не забудьте дату поставить.
- Вы шутите? – Амалия Альбертовна покрылась красными пятнами, - я лучше издам приказ об отчислении Шкребневых.
- А этого я вам не советую.
- Почему же?
- Здесь политикой попахивает. Вчера «Несогласные» выступали против действующей власти. Сегодня появились «Согласные». Как вы думаете, кто их поддерживает?
Пелерман захлопала глазами, пытаясь переварить слова профессора.
- Вы думаете, что они…
- И думать нечего. Кстати, а вы знаете девичью фамилию супруги «самого», - Девяткин поднял вверх указательный палец и поднял к потолку глаза.
- Вы имеете ввиду Путина? – Амалия Альбертовна побледнела.
- Именно, - Сан Саныч сделал лицо нарочито серьёзным, - её фамилия Шкребнева.
В деканате повисла тишина. Стало слышно, как за окном хлопают крыльями голуби, а по коридору шоркают студенческие ноги.
Первой пришла в себя Анна Иосифовна.
- А что такого? Первое апреля же. Ребята шутили.
- Да, это я немного перегнул с выставкой. Нужно ещё раз пересмотреть работы. В этих новых формах что-то есть, - добавил Александр Васильевич.
- Действительно. И чего я так вспылила? А знаете что, Сан Саныч, мне ваша идея с приказом нравится, - поставила точку Амалия Альбертовна, - нужно быть ближе к жизни студентов, - она немного подумала и добавила, - да, кстати, пусть наш разговор останется между нами. Сами понимаете – всё на нервах, всё на нервах. Чего сгоряча не ляпнешь?
- Конечно, понимаю. Только слово не воробей – вылетит, не поймаешь, - Девяткин бросил на стол папку с конспектами, окинул присутствующих многозначительным взглядом, высморкался в платочек и направился к выходу, - пойду записываться…
Притихшие обитатели деканата вздрогнули от резкого стука захлопнувшейся двери.

Под расписные своды коридоров Художественно-промышленной академии возносился заразительный хохот профессора.




* МУХА - Художественно-промышленная академия им. Мухиной г. Санкт Петербурга.