Пикник на чердаке

Закон джунглей действует не только в Африке. Когда салаг, то есть  студентов первого  курса, поселили под самой крышей нового общежития, мы не очень-то и роптали. Не аристократы, обойдемся и без лифта.  У нас хватало других проблем. В институт мы ходили пять дней в неделю, в выходные посещали  баню, кино, бегали на свидания, но все семь дней в течение учебного года  были заняты  одной и самой насущной проблемой – борьбой с голодом. Студенток и прочих баловней судьбы, живущих дома у мамы, просим поверить на слово. Наши родители находились вне зоны досягаемости здешних  электричек, холодильников в стране не производили,  местное население если и приглашало кого-нибудь в гости,  то крайне редко. «Книгу о вкусной и здоровой пище» только собирались печатать.   Желание что-нибудь пожевать на всех шести этажах нашего мужского общежития несколько притуплялось после стипендии, но в конце месяца приобретало императивный характер. В ход шли любые средства подавления. Проще всего можно было выкурить по дороге в институт папиросу, после чего аппетит пропадал до конца занятий. Скромный обед в студенческой столовой и чай вприглядку довершали рацион.

   Говорят, что голод обостряет умственные способности. Увы, заново открыть самый простой кулинарный рецепт в нашем общежитии никому не удалось.  На каждом этаже имелась кухня с газовыми плитами и кое-какая утварь. Методом проб и ошибок умельцы освоили процесс варки картофеля в мундирах. Но вот поджарить картошку не удавалось никому. Она  пригорала до состояния угля, так как ни за что не желала отлипать от сковороды.  Пробовали жарить картошку на воде в разных соотношениях, но она почему-то  оставалась полусырой. Чаще всего получался сэндвич - с одной стороны уголь, с другой сырая картошка и вполне съедобная средняя прослойка. Возможности перенять передовой кулинарный  опыт мы тоже не имели. Девчонки жили в другом общежитии, по слухам они не только могли жарить картошку, они готовили вермишель, макароны и даже варили суп. К нам эти секретные  технологии никак не доходили.  Всем скептикам, изучавшим домоводство в школе или рядом с мамой на кухне,  предлагаю для эксперимента изготовить без справочной литературы  50 блюд из  фиников. Слабо? А у кочевников туарегов в Сахаре девушку замуж не возьмут, ели она с такой стандартной задачкой не справится.
               
  Практически все ребята знали, как запечь картошку в золе. Дело упиралось в отсутствие золы и костров. Был еще один чисто мужской способ борьбы с голодом. В одну из весенних суббот наш однокурсник  Вовка Силаев где-то пропадал целый день, а вечером явился в комнату  и с хитрой улыбочкой помахал у нас перед носами новеньким червонцем. Это были хорошие деньги. Нам стипендию платили 290 рэ в месяц, на рубль-полтора можно было скромно пообедать в студенческой столовой, где хлеб, горчица и перец стояли на столах бесплатно. За 5 рублей в соседнем гастрономе отпускали 300 грамм «Отдельной». Продавщицы так набили руку, нарезая эту колбасу, что не тратили время на взвешивание. И ведь не ошибались даже на грамм!

  Червонец произвел надлежащий эффект, в следующую субботу мы всей комнатой пошли разгружать вагоны.    Лучше всего платили за бочки с солеными огурцами, поменьше за картошку навалом и совсем слабо за болгарский виноград. Зато мы им наедались до отвала. Но не всегда дело шло гладко. Однажды по моей глупости мы с Вовкой чуть не покалечились. И ведь я знал древнюю мудрость – «остерегайтесь дары Данайцев приносящих». В тот раз в роли Троянского коня выступила симпатичная и улыбающаяся кладовщица: «Мальчики! Кто хочет за полчаса заработать 15 рублей? Нужны два крепких парня». Надо было всего-то разгрузить полуторку, но  гружена она была рогожными кулями с луком. Нет  бы подумать, почему это грузчики со склада не желают зашибить легкие деньги. Мы с Вовкой все поняли, когда эти самые грузчики стали вдвоем водружать кули на наши спины. Кули были наподобие детских  матрацев, в каждом не меньше центнера лука, притом очень крупного. Результат не замедлил сказаться: мы еле доплелись до душевой, разделись и ахнули – спины сплошь покрылись синяками. Но это были цветочки. Мы явно надорвались, пришлось две недели отдыхать от физической работы. Заработали, одним словом.

    С тех пор за мной должок остался. Впрочем, Вовка зла на меня не таил, этот человек  вообще отличался добротой, но с налетом пессимизма. Он никогда не отказывал «стрелкам» дать закурить, но в трудные периоды борьбы за существование как бы про себя ворчал: «Оно не жалко, но ведь убавляется». Если просили последнюю папиросу в пачке - «морскую» , Вовка делал рукой широкий жест и трагическим голосом возвещал: «Курите, джентльмены, пока я пьян».  Похоже, в нем пропадал артист, однако ни в самодеятельности, ни в капустниках и прочих добровольно-принудительных мероприятиях он не участвовал.  Жили мы все очень скромно, но Силаев – скромнее всех, ему не присылали посылок и переводов. Кроме форменного костюма  он иногда надевал видавшие лучшие времена брюки и бобочку – гибрид рубашки и курточки синего сукна со светло-серой вставкой.   Форму отменили как раз в год нашего поступления, ее носили студенты старших курсов. Первокурсники одевались, кто во что горазд, один Вова Силаев где-то раздобыл флотский китель и клеши, благодаря чему  гордо выделялся в разношерстной толпе.

   Девушки в нашей группе считали своим долгом  приобщать серую провинциальную массу к достижениям мировой культуры. Однажды они затащили нас в музей на выставку европейской  живописи конца XIX – начала XX века. Честно сказать, я особенно ничего там не понял. К примеру, висели две итальянские картины, изображавшие уличное движение.  На переполненной транспортом дороге ехали отдельно колеса, кузова, отдельно кабины, рядом заднее колесо мотоцикла с пассажиром, водитель тоже отдельно. Понять, кто куда едет и приедет ли вообще, было решительно невозможно.   Хаос дополняли  многочисленные сбивающие с толку разноцветные огни, главным образом красные. Картина хорошо доносила атмосферу, царящую на улице: через минуту у всех зрителей начинало шуметь в голове.
 Другие полотна были еще любопытнее.  Три гигантские деформированные неизвестной болезнью фигуры смутно выступали из тумана кирпичного цвета. Вовка Силаев клялся, что нарисовать такое мог только поклонник «плана». На других картинах рябило от спектрально- чистых красок, вроде художник назло всем решил никогда их не смешивать. Несколько женских портретов изображали болезненных дам с невероятно длинными и тонкими шеями.  Как они ухитрялись держать головы без подпорок – необъяснимая загадка.

  На всей выставке было всего несколько нормальных пейзажей и одна картина, изображавшая семью за  ужином. Тут тоже не обошлось без причуд. Двое пожилых людей, скорее всего муж и жена, выглядели воскресшими мертвецами. Зато девушка и сидящий с ней рядом мужчина явно радовались происходящей церемонии вкушения вареной картошки. Картина была выдержана в цвете  картофельной кожуры. Мне даже показалось, что от нее пахнет,  как у нас на кухне, когда лопух  зевнет момент закипания картошки. Впрочем, возможно кто-нибудь из нас именно так и попахивал. К общему мнению мы не пришли. В зал вошла группа туристов, нас оттеснили в сторону, но кое-что из рассказа экскурсовода мы услышали. Написал картину в прошлом веке странный художник Ван Гог, и по собственным его словам, хотел изобразить крестьянскую семью, которая ест картошку теми же руками, которыми они выкапывали её из земли. Вовку это возмутило, ведь  сидящие за столом не просто перекусывали во время работы. Они хоть и ели с одной сковородки, как принято в селах, но  все приоделись и собирались пить чай из красивых чашек. Так что это был семейный праздник, возможно, день рождения девушки, недаром она чему-то улыбалась и явно чего-то ждала в жизни.  Я возразил в том смысле, что на день рождения вареную картошку на стол не подают. «Это теперь не подают, – сообщил Вовка, – а  во время голода о лучшем угощении на праздник трудно было мечтать».

  Посещение выставки вызвало необычайный прилив творческой энергии. Раз в музее такие картинки показывают, мы тоже не хуже можем нарисовать.  Появилось несколько рисунков на тему аварийного уличного движения, различных монстров-страшилок и даже стихи с футуристическим оттенком. Рисунки, правда, имели скромный размер вырванного из тетрадки листка и выполнены простыми карандашами «2М». Экспозицию разместили в одной из комнат общежития, приколов   кнопками к двери. Стихи все желающие могли записать в общую тетрадку, гордо именуемую журналом «Оранжевый сквозняк». Лично мне больше всего понравилась героическая поэма, в которой кроме всего прочего имелись строчки:
                «И двое влюбленных уже куют
                Железо, пока горячо!»
               
Там же был помещен экспериментальный  шедевр на букву «с». Его герой стиляга Сэм Сомов, «слоняясь среди собратьев-спекулянтов, со слезами счастья слышит святые слова: «Свиное сало! Соленое свиное сало!», «Скрипки Страдивариуса!», и так далее на две страницы.  Творческий порыв временно погас, когда началась зачетная сессия.  Но под золой тлели угли.

 В стране явно происходили невероятные  перемены. Это носилось в воздухе.   Вместо клешей в моду  вдруг вошли дудочки, вместо привычных стрижек «под бокс» или «полубокс» появились «канадки» с коками. Их укладывали парикмахеры невиданными доселе фенами. Всё общежитие вдруг обзавелось галстуками. К умельцам, освоившим завязку узла на один и два оборота, ходили перед свиданиями с соседних этажей. Оказалось, что кроме единственных до последнего времени кепок и  синих шерстяных плащей с прорезиненной изнанкой, существуют макинтоши, демисезонные пальто, а также, подумать только, шляпы. На танцплощадках творилось нечто невообразимое: вместо краковяков и падэспаней население желало танцевать буги-вуги.  Понятно, что в клешах блеснуть в этом жанре невозможно. Стиляг разбирали на комсомольских собраниях, но меньше их не становилось. Ледник пришел в движение.
 
   В самом начале третьего семестра нас отправили на картошку.  Командовал группой отставник с военной кафедры по прозвищу Буй. Он читал навигацию и на первом же занятии не преминул посвятить нас в сложности этой науки. Рассказывая о безобразном состоянии вешек, буев и прочих навигационных знаков, отмечающих подводные камни и другие  препятствия, капитан второго ранга вспомнил молодость и продекламировал стишок:
                Видит штурман в море буй
                И он мечется как… что-то.
                Он подходит до буя,
                И не видит… ничего!
В связи с поездкой на природу Буй крепко принял на грудь и заснул в кабине. Мы приехали в какую-то деревню, но нас там принять отказались. Буй проснулся и спросил: «Куда мы едем?», на что Светка Лоренц, первая хохмачка на курсе, ласково его успокоила: «Вы не волнуйтесь, мы едем на работу». В конце концов,  на точку мы все равно  прибыли.  Когда-то это была барская усадьба – дом с колоннами на берегу большого пруда, рядом летний домик из комнаты и веранды. В нем нам  предложили устраиваться.  С чердака притащили сено, отгородили проход жердями. Народ заахал и заохал от романтического счастья.  Тут же позвали в столовую. Она находилась на первом этаже барского дома. Накормили до отвала жареной картошкой  и напоили молоком. Кто хотел добавки, получал  ее до упора. Слегка одурев от непривычной сытости, счастливые народные массы побрели на ночлег.

   Два дня мы работали весело. На поле шли строем и пели на разные мотивы песню «Видит штурман в море буй…».  Картошку до нас  уже выкопали из земли, она лежала на земле длинными рядами. Мы собирали ее в ведра, засыпали в мешки и грузили на подводы. На третий день пошел дождь. Через час поле превратилось в болото. Работа застопорилась, из небытия нарисовалось начальство и занервничало. Однако заткнуть небесные хляби или хотя бы высушить нашу обувь и одежду  оно не смогло. Кирзовые б/у сапоги  нам выдали в институте. В грязи они так славно застревали, что  легко расставались с подметками. Народ обезножел. К тому же в романтической ночлежке не было печки, там стало сыро и холодно. Всё это время нас продолжали кормить той же картошкой и поить молоком. Сначала взбунтовались несознательные организмы, за ними их обладатели. В гальюн выстроилась очередь. О подробностях быта этих незабываемых дней лучше умолчать.

   В это печальное время я вдруг вспомнил, что сегодня у меня день рождения. По наивности, сохранившейся с детских времен, мне казалось абсолютно необходимым достойно отметить такое историческое событие. Однако все, что я смог раздобыть в деревенской лавке, это бутылку водки емкостью четверть литра, ласково именуемую населением «чекушкой» или "маленькой", и полбуханки хлеба.  После традиционного картофельного ужина я дымил на веранде. Подошел Вовка и попросил закурить.  Я передал ему пачку «Звездочки» и в шутку изрек его любимую фразу: «Оно не жалко, но ведь убавляется». Вовка грустно улыбнулся:  «Тут все убавляется, скоро пойдем в мединститут скелетами подрабатывать...  Настроение питейное, да вина нет».

 Как говорится, на ловца и зверь бежит.  Не проясняя причин, я предложил составить мне компанию и устроить пикник.  На улице шел очередной дождик, мы пошли искать тихий уголок и  за домом  нашли приставную лестницу. Чердак был закрыт загнутым гвоздем, мы туда залезли и обнаружили кучу сена. Пить пришлось из горла по очереди, заедать черствым хлебом. Минут через десять в организме появились признаки тепла, и Вовка изрек  свою знаменитую сентенцию: «Вот и подумай, что в человеке всем командует. Идешь голодный по улице, навстречу  одни страшные рожи. А выпьешь, и все такие хорошие-хорошие». При этих словах Вовка изобразил руками подобие силуэта снежной бабы.

 «Чекушка» была допита, в головах вдруг обнаружилось множество светлых мыслей. Я твердо решил на следующий год перевестись куда-нибудь на юг, где студенты собирают яблоки, виноград или,  в крайнем случае, кукурузу, но не картошку, которую   зарекся никогда не есть, даже жареную. Вовка мирно заметил, что если бы не картошка, они с бабушкой не пережили бы войну и голод. Огурцы и репа – это закуска, а картошка – еда. И вообще ему здесь нравится, никуда переводиться он не собирается. Больше того, он считает наш институт лучшим  в стране, для себя во всяком случае. Это было что-то новое, в элиту отечественных вузов  наше заведение  никогда не входило. Я попросил аргументации и услышал   нечто из области  психологической механики, если такое в принципе возможно.

   - Помнишь, мы смотрели картину «Едоки картофеля»? Это про меня, Вовочку. Ты тогда еще сказал, что от картины пахнет картошкой. Пахнуть должно в основном керосином, они при лампе сидят, но праздник у них самый настоящий. Правда, мы с бабушкой в головных уборах за стол не садились, наверное, в той стране другие порядки. И попробуй я руки перед едой не вымыть! Главное не это, я сегодня с утра мечтал выпить, второй день не могу согреться. Денег – ни копейки, и на тебе – праздник души. Значит, Вова Силаев – счастливый человек. А как им стать, так и быть, расскажу.

   После десятого класса  в институт  я не прошел по конкурсу. Домой еду, отлеживаюсь на третьей полке, на душе паскудно. Одного балла не хватило, не ответил на дополнительный вопрос. А мог ответить, если бы соседи по комнате растолковали. Они его разбирали втроем, я поздно присоединился. «Извини, Вовка, времени нет». Папиросу стрельнуть время есть, а объяснить – нет. Как же, а вдруг я лучше его сдам и на его место поступлю. Одно утешило, никто из них тоже не поступил.
 
  На следующий год я сделал выводы и сразу порядки в комнате поменял. По очереди в магазин бегаем, вопросы вместе разбираем, пока до всех не дойдет. Под одеялом никто свою колбасу не жует, друг друга поддерживаем, чем можем. Установили морской закон – не врать, конфликты решать на месте, сор из избы не выносить, кто позже всех ест, тот убирает.  До пятого экзамена я добрался с 14 баллами. Последний экзамен – английский. Мне старшекурсники подсказали, чтобы шел к кому угодно, только не к рыжей ведьме, которая заведующая кафедрой. И ведь  к ней наша группа и попала. Судьба…  Дождался конца очереди и последним зашел. Что-то прочитал, что-то перевел. Она и говорит: «Не могу поставить вам положительную оценку, очень слабые знания». Думаю: «Что теряю?» и стал ей говорить, что институт мне очень нравится, что второй год поступаю, что в строительной бригаде работал, по степи мотался, повторять язык не было возможности. Она взяла мой листок, поглядела и говорит: «Хорошо, поставлю вам тройку. Все равно по конкурсу вы не проходите». Открыла свою ведомость с оценками, я через плечо глянул – мама родная! – моя первая тройка, остальные все пары! Вот это повезло!  Рыжая правду сказала – проходной балл 19, а я 17 набрал. Собирай чемоданчик, Вова! А куда спешить? Решил пожить в городе, пока из общаги не выгонят. По улицам гуляю, в кино хожу. Общежитие опустело, кто домой подался, кто документы забрал и в другие институты пошел, где проходной балл 18. Лежу на койке, забегает сосед: «Скорей в деканат! Есть несколько свободных мест!! Бегом!!!»    Добежали...

   Когда в себя пришел, стал думать, откуда Вовке Силаеву такое счастье. Неужели воздается добром за те крохи, которые я людям сделал? Весь первый семестр мучился и решил эксперимент поставить. К математике подготовил 15 билетов из 40, вытащил 13-й. Начерталку вообще почти не повторял, вытащил седьмой билет, а разобрал 9. Все сходится: добро порождает добро, зло порождает зло. Если око за око, – это будет система взаимного уничтожения. Если подставь вторую щеку, - значит, прервешь круг зла. Это еще не добро, но зло дальше не пойдет. Хочешь быть счастливым – уменьшай вокруг себя зло, увеличивай добро. Другими словами, свои проблемы решай сам, у людей без тебя забот хватает; можешь помочь, поделиться, быть полезным, -  помогай и не жди благодарности.  Добро уйдет в мир и вернется к тебе по закону сохранения энергии. Для твердых бездушных тел в механике  работает третий закон Ньютона: действие равно и обратно противодействию. У живых существ тоже при столкновении возникает противодействие злу. А добро, наоборот, умножается и расходится кругами по миру.

  Вова еще долго развивал свои идеи, но, скорее всего, я задремал, поскольку больше ничего не запомнил. Через несколько дней мы закончили уборку картофеля и уехали в институт.  В привычной круговерти подробно  потолковать с Вовкой о его не очень материалистической гипотезе  про добро и зло случая так и не представилось.

                *    *    *
    Слово – не воробей, имеет свойство материализоваться. По стечению разных, зачастую не зависящих от меня обстоятельств, на следующий год я действительно  перевелся в другой институт и осенью собирал яблоки в саду, хотя наша группа вполне могла попасть и на картошку. Как сложилась судьба Вовы Силаева, не знаю. Однажды по ТВ показали лабораторию, занимающуюся проблемой психологической совместимости людей. Заведовал ей кандидат наук Силаев, Ситаев, Симаев, я точно не расслышал. Больше эту лабораторию не показывали. Завлаб мне показался чем-то знакомым, но утверждать, что это был мой друг Вовка, не могу. Во всех случаях желаю ему защитить докторскую, а еще лучше получить Нобеля,  Вове Силаеву – долгих лет жизни и успехов, чем бы он ни занимался. Идею, которой он поделился со мной  в тот день рождения, я запомнил и старался ей следовать по мере моих сил. Что из этого получилось, судить не мне. Во всех случаях предположение Силаева о кругах или потоках добра и зла, существующих в популяциях живых существ, считаю совершенно реальным. А скептикам предлагаю попробовать хотя бы один месяц никому не лгать даже «во спасение» и помогать любому человеку, если он просит об этом, не обязательно вслух. Удачи!