Как вам это понравится, 2-7

АКТ ВТОРОЙ

СЦЕНА СЕДЬМАЯ

Лес.
(Накрыт стол. Входят старый герцог, Амьен и вельможи-изгнанники.)

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Найти его нельзя – он трансформировался в зверя.

ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
Он только что ушёл отсюда, государь.
Прослушав песню, был в весёлом духе.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Ну, если он с брюзжанием своим, подался в музыканты – музыке конец.

(Входит Жак.)

ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
Искать не надо – вот он.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Месье, на что похоже это, когда друзья вас умолять должны о встрече?
О, диво – вы повеселели!
ЖАК:
О, мир убогий! Встретил я шута!
Шута в лохмотьях разноцветных.
Как жив я тем, что пью и ем,
Вот так же верно и шута увидел.
Он, наслаждаясь солнечным теплом,
Сударыню-фортуну поносил,
С ему присущим блеском.
«Привет тебе, дурак»! – сказал я.
«Дурак лишь тот», - ответил он,-
«Кому богатство небо посылает».
Затем извлёк часы, и косо посмотрев,
Изрёк из недр своих глубоких слово:
«Смотрю и вижу мира поступь:
Как с каждым часом дозреваем
И с каждым часом загниваем.
Ликуем, что растём,
Грустим, что к финишу бредём».
Моя душа от радости запела,
Услышав, как трактует время шут.
Я, судя по его часам,
Смеялся целый час без остановки.
О, мудрый шут! Прекрасный шут!
Дурак – на вид, по сути же – философ!

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
А кто же этот шут?

ЖАК:
Достойный шут!
Служил, должно быть, при дворе и утверждает,
Коль молодостью лет и красотою обладают дамы,
То дамы эти обладают миром.
В его мозгу, похожем на обглоданный сухарь,
Есть много странного, чем он тревожит душу,
Будя воображение заточенным словцом,
Запущенным как будто невзначай.
О, будь я шут! Под колпаком шута
Моё бы честолюбие блистало!

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Колпак шута тебе я обещаю.

ЖАК:
Меня украсит он.
Одно условие при этом:
Вам выполоть придётся здравый смысл,
Так глубоко засевший в голове.
Носиться вольным ветром  разрешите,
Срывая маски лжи и лицемерья,
Заглядывать туда, куда никто не смеет,
А только государев шут.
Когда же буду жертву жалить словом,
Она должна не плакать, а смеяться.
Зачем мне это, думаете, надо?
Причина, как к амвону путь, проста:
Тот, кто шутом ужален за живое,
Невольно очищается от скверны.
Колпак напяльте на меня,
Позвольте говорить всю правду
И мир избавится от грязи,
Глотая горькие пилюли очищенья.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Стыдись! Предполагаю, что б ты делал.

ЖАК:
Да что бы, кроме доброго, я делал?

СТАРЙ ГЕРЦОГ:
Грехи карая, ты бы их плодил.
Ведь будучи распутником когда-то,
Как пёс за чувственностью плёлся,
Ведомый только похотью одной.
Собрав беспутной жизни язвы,
Ты одарил бы ими целый свет.

ЖАК:
Да разве гордость обличая, личность обличишь?
Ведь гордость валу океанскому подобна,
Когда на гребень самый взгромоздись,
Оттуда падает и рушится мгновенно.
Корить нам женщину по имени наивно,
Кто красит золотом, что золоту противно.
Мы говорим о женщине одной,
А все другие думают – о них!
Мои камзолы  на себя все мерят,
А, обрядивших в них, глазам  не верят
И в страхе укрываются от правды.
А правда одинокая, как лунь,
Летит и ищет новую добычу.
А вот и вправду кто- то прилетел.

(Входит Орландо с обнаженным мечом.)

ОРЛАНДО:
Не торопитесь есть, а лучше – прекратите!

ЖАК:
Позвольте, сударь, я не начинал.

ОРЛАНДО:
И не начнёшь, покуда не насытится голодный.

ЖАК:
Откуда петушок к нам этот залетел?

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Откуда дерзость эта, сударь?
Что вынуждает тактом пренебречь?
Нужда? Отсутствие манер?

ОРЛАНДО:
Не в бровь, а в глаз вы бьёте сразу!
Нужда когтями острыми дерёт,
Срывая светские манеры.
Я – не дикарь и знаю этикет,
Но всё же – воздержитесь от еды.
Не пощадив, убью любого,
Кто первым прикоснётся к пище,
Пока не выполню здесь миссию свою.

ЖАК:
Умру, но всё же образумлю.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
В чём вша миссия, скажите? 
Нас вынудит скорее ваша мягкость,
Чем ваша грубость нашу кротость побудит.

ОРЛАНДО:
Не дайте мне от голода скончаться!

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Прошу, присаживайтесь с нами и будьте гостем за столом.

ОРЛАНДО:
Вы так любезны. Извинить прошу.
Счёл: в диком месте – нравы дики
И потому позволил грубость.
Но кто б вы ни были в безлюдном крае этом,
Под пологом печали исполинов,
Презрев теченье времени, живя,
Знавали ль вы другие времена,
Слыхали ль перезвон церковный,
Зовущий верующих в храм,
Сидели ль за столом с друзьями,
Слезу ли смахивали с глаз,
Рожденную сочувствием к  страданью,
Дарили ль вам сочувствие другие,
И если да, то окажите милость
А я свой меч позорно уберу.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Дни лучшие мы некогда знавали,
Колоколов внимали перезвону,
За круглыми столами заседали,
Где разделяли радость и беду,
Округу смехом оглашая,
Слезою горе орошая.
А потому садитесь в ряд,
Здесь каждый вам и друг и брат,
Берите всё, чем мы богаты,
Мы вам сочувствуем
И с радостью поможем.

ОРЛАНДО:
Порошу помедлить с трапезой немного,
Как лань, спешить я должен к оленёнку,
Боясь, что он от голода умрёт.
Со мною старый человек,
На путь решился он нелёгкий
Ведомый преданностью службе,
Влекомый искренней любовью.
Пока не одолеет старец двух недугов:
Глада, торбы набежавших лет,
До пищи я притронуться не смею.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Идите же за ним. Пока вы не вернётесь, мы к трапезе не смеем приступить.

ОРЛАНДО:
Спасибо вам. Храни вас всех господь!

((Уходит.)

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Выходит, что несчастны не одни мы.
В театре жизни пьесы есть трагичней,
Чем та, которую играем мы.

ЖАК:
Мир –сцена,
Человек – актер,
Который тщится роль свою  сыграть,
Меняя амплуа и мизансцены
В семи великих актах пьесы «Жизнь».
Сначала он –  малыш,
Истошным криком всех терзающих вокруг.
Потом он – школьник, ненавидящий учёбу,
Зардевшийся от шалостей лентяй,
Улиткой поутру ползущий в школу.
Затем – любовник,
Страстный и пылающий, как печь,
В огне любви сжигающий балладу,
Которую бровям любимой посвятил.
Затем он – воин с львиной бородою,
С речами бранными, торчащими из уст,
Готовый ринуться в атаку на врага
Верхом на пушечном ядре,
Но лишь бы славы малую толику захватить.
Затем – судья,
С животиком округлым,
В котором ни один упрятался каплун.
Лицом он строг и брит в манере модной,
Беседу умную ведёт на высоте,
И что ни довод  – целый свод законов.
Такую роль ему доверили играть.
К шестому акту он – паяц:
В больших очках, в туфлях не по размеру,
На поясе – кошель.
В брючины влез, в которых щеголял когда-то,
Но в них он утонул, поскольку тощ, как жердь.
А голос, что на службе износил,
Теперь звучит фальшивою свирелью.
Последний акт похож на самый первый:
Бесчувственность, беззубость, бессловесность,
Безвестность, безысходность и другие «без».

(Снова появляется Орландо с Адамом.)

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Добро пожаловать и вам и вашей ноше.
Пусть старец голод утолит.

ОРЛАНДО:
Спасибо. И особо за него.

АДАМ:
 «Спасибо» даже сил сказать не нахожу.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Добро пожаловать. Мешать я вам не буду.
Расспросим обо всём, когда в себя придёте.
Сейчас же нас пусть  музыка утешит.
А ты, кузен, порадуй всех нас песней.

Песня.
 
АМЬЕН (Поёт):
Вей, белая метель,
Скудна твоя постель.
Предатель мягко стелет.
В метели лучше сгину,
Чем нож поганца в спину,
В предательской постели.

Споём ей-ей, споём ей-ей, в тенистой зелени ветвей,
И в дружбе и  в любви, увы, не прыгнешь выше головы.
Споём ей-ей, споём ей-ей, цените истинных друзей.


Трещи, морозец мой,
Укус не болен твой,
Он пустяковым признан.
Гораздо ведь  сильней
Страшнее и больней,
Когда из сердца изгнан.


Споём ей-ей, споём ей-ей, в тенистой зелени ветвей,
И в дружбе и  в любви, увы, не прыгнешь выше головы.
Споём ей-ей, споём ей-ей, цените истинных друзей.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:
Уж коль вы сын почтенного Роланда,
Как давеча мне на ухо шепнули,
Чему я склонен верить: вы – его портрет.
Я вас приветствую сердечно.
Ведь будучи при власти,
Я и ценил и обожал Роланда.
Я приглашаю вас к себе в пещеру,
Где вы рассказ свой завершите.
А вы, почтенный старец, будьте гостем.
Прошу его сопроводить.
Позвольте вашу руку,
Развеете рассказом нашу скуку.

(Уходят.)