Деревенская проза и глобализации мировой культуры

Деревенская проза как индикатор глобализации мировой культуры.

Глобализация – это не унификация мировой культуры на западный манер. Это не всеобщая «интернетизация» всей Земли. Это не транснационализация корпораций. Это гораздо проще, обыденнее и… страшнее. Глобализация – это «всего лишь» замена внутренней культуры человека на её внешние проявления,  отмирание глубокого, «сутьпознающего» мышления и культивирование мелкого, «лоскнаводящего» образа мысли. Перечисленные выше признаки глобализации – не суть ее, а именно признаки.

Основное направление движения глобализации – отделение и отдаление человека от природы. Информационный океан, перехлестнувший через край человеческого сознания, делает все более невозможным различение всего «неважного»: множество растений превращается в «траву», множество пернатых – в «птицу», все подчиняется утилитарной функции, имя которой коммуникация. Это и есть суть глобализации.

Все в мире направлено на усиление коммуникативности: TV, Интернет, телефоны, компьютер. Люди непрерывно общаются: в бизнесе, в досуге, в любви. Широкополосное общение…,  глубина которого стремится к нулю.
После такого вступления легко говорить о деревенской прозе как  об одном из пророков глобализации, ее предвестнике, ее первой жертве. 

Тема деревни звучала в русской литературе давно: Радищев, Пушкин, Тургенев, Некрасов, Толстой, Чехов, Бунин – этот ряд не прерывался никогда. Но в середине 60-х произошло качественное изменение: до этого времени о деревне писали исключительно дворяне, которые наблюдали за ней взглядом «со стороны». С этого времени , по словам Солженицына, «крестьяне стали писать сами о себе», и этот взгляд на деревню «изнутри» произвел настоящий переворот в советской литературе по одной простой причине, имя которой  - искренность. Деревня словно обрела голос после вековечной немоты, чтобы передать чувство земли, поэзию труда, трагедию крестьянства 20-го века.

Критик В. Бондаренко, говоря о  новом течении как  о великом литературном феномене 20-го века, назвал его «Серебряным веком простонародья». Если уж быть точным , то первыми о деревне заговорили крестьянские поэты – Есенин, Клюев, Клычков, и лишь через 40 лет к ним присоединились прозаики:  Абрамов, Астафьев, Белов, Носов, Распутин, Шукшин.

Относительно границ этого явления нет единого мнения. Каноническим считается период от «Владимирских проселков» Солоухина, ранних рассказов Белова, Астафьева, Шукшина до «прощания с Матерой» (1976) В. Распутина.
Однако большинство исследователей считает, что этот период продолжается до конца века, иначе из поля зрения выпадают итоговые романы о коллективизации Акулова «Касьян Остудный», Белова «Кануны», Можаева «Мужики и бабы».

Именно в таком виде «деревенская волна» обретает завершенность. В начале периода в деревенском мире Белова, Можаева, описывающих НЭП 20-х годов, царит покой и благополучие. Тот же период описан в романе И. И. Акулова «Касьян Остудный» (1978), с восторгом встреченного главным идеологом, теоретиком «деревенской прозы» Ф. Абрамовым.

А в последних произведениях тех же Белова, Абрамова показан распад деревенской жизни под ударами коллективизации.

Революция, убившая дворянскую культуру, в конце-концов добралась и до крестьянской. Это был настоящий конец старой России, крестьянской от своих корней.

Основные темы этого времени – правда о коллективизации, роль крестьянства в Отечественной войне, массовый уход из деревень   в послевоенные годы, судьба промежуточного (маргинального) человека, покинувшего деревню, но не нашедшего своего места в городе. 

Как-то в беседе с Горьким Лев Толстой определил суть классики: если ты создал новые образы, которых до тебя никто не создавал, значит, ты останешься. В этом смысле деревенская проза не была бесплодна. Начиная с колоритного образа Ивана Африкановича Дрынова из «Привычного дела», она создала плеяду ярких, живых личностей, одновременно реальных и собирательных, вобравших в себя народный крестьянский характер.

Ф. Абрамов – глава направления и его теоретик. Он впервые озвучил его существование на 6-ом ССП (1976). Он первым из прозаиков заговорил об исходе крестьянской цивилизации. В своей тетралогии «Братья и сестры» проследил весь период, предшествовавший угасанию деревни и сам процесс угасания (НЭП, коллективизация).

Дар предвидения и острый ум позволили ему ещё в 11973 году предсказать экономический крах СССР и необходимость перестройки (конечно, только в дневниковых записях). И даже провидеть наши сегодняшние трудности, связанные с засильем бизнеса во всех областях жизни.      

Что такое «деревенская проза» по моему разумению? Источник её появления очень прост: после революции начался планомерный процесс уничтожения крестьянства, создания невыносимых условий для сельской жизни, опролетаривание, раскулачивание, коллективизация. Делалось всё, чтобы выбить из крестьянина собственника и сделать его пролетарием сельского труда, которому нечего терять, кроме своей сохи. На любовь человека к природе никто и не покушался: Она попала под руку, а может, так и надо было: в конце концов, это чувство тоже сродни частнособственническому, да и атеизму созерцание красот природы  не способствует.

То есть стали крестьянина всячески притеснять: отбирать землю, загонять  в колхозы, урезать огороды, обкладывать налогами… короче «обкладывать» со всех сторон.

Крестьянин тоже человек,  трудолюбивых раскулачили,  и сослали в Сибирь, ленивые сменили  название с бедноты на сельских пролетариев, нашлось общее дело – питейное, а зерно стали покупать за границей.

 Стало крестьянство потихоньку вымирать как класс.

 И тут нашлось среди них, вымирающих, несколько талантливых на слово, чутких на душу, которые увидели этот быстрый процесс и ужаснулись. И всей силой своего писательского дара заговорили без излишней поэтизации, и о плохом и  о хорошем, каждый о своём, но все вместе об одном – об уходящей эпохе  сельской жизни.

 И, что интересно, совсем не оригинальны они были: разве не об этом некрасовская поэма, бунинская «Деревня», «Суходол», солженицинский «Матрёнин двор».

 Хотя последний, пожалуй что и не об этом – он скорее о человеке и людях. Матрёна – это скорее один из Чудиков Шукшина, тоже, между прочим, – символы уходящей деревни, значит и Шукшин тоже об этом, особенно «Стёпка», с  радостью меняющий свою деревню на тюрьму, потому что в ней «как в городе», а в деревне «театров нет».

 И в то же время нельзя сказать, что они что-то «воспели» или «восплакали», они просто писали о том, что уходит. Это как рисунки Старого Арбата, которые стали ценны только после его обновления, когда исчез оригинал. Так получилось, что уход крестьянского уклада в крестьянской России стал эквивалентен уходу самой России. Теперь её нет.

Было ли что-то подобное этому уходу? Да, было! Одновременно с описанным процессом «огорожения» деревни шёл процесс истребления дворянства, дворянского уклада. То, что просочилось за границу – это жалкие крохи от того, что было. «Дворянская проза» тоже есть и это явление не меньшего масштаба, чем деревенская проза, скорее даже большего: «дворянская проза» - это вся русская литература, «деревенская проза» - это лишь островок в ней. Это проза Пушкина, Лермонтова, Гоголя, всего Серебряного века, которым и обрывается её существование. Вы понимаете, что её больше не будет? Что исчезают последние образцы этого творчества, потому что исчезла и никогда не возродится культурная почва - русское дворянство. Что же теперь -  безутешно плакать по  поводу вымерших мамонтов и динозавров? Да, хороши они были, сколько мощи, грации, но… король умер! Да здравствует король! Что идет им на смену? Глобальное Интернет-чириканье миллионов форумов и конф? Неадекватно. Впрочем, по чему неадекватно, по глубине? Зато адекватно по широте. У динозавров был один Пушкин, один Гоголь, один Лермонтов, … всех по одному! А у нас!?! В каждой конфе по три пушкина и семь-восемь гоголей. Не считая индивидуальных сайтов. Что такое публикация? Раньше это был труд: черновики, правки, гранки, тираж…, а теперь игра: написал, выложил в Рунет, подобрал ключевые слова для поисковика, и все – тебя прочтут те же несколько сот идиотов, хоть в список научных  трудов включай! А что Вы можете возразить, господа считатели научных трудов? Что это не прошло цензоров и редакторов? Ну и что? Опубликовано, значит выставлено на широкую публику для всеобщего обозрения. Вот если бы только одобренные труды засчитывали, тогда другое дело… Но это было бы уже не опубликование, а «оцензорование» что ли, простите за корявое слово.
(продолжение следует...)