М. В. Алексеев в годы Первой мировой. ч. 2

М.В. Алексеев  в начале Первой мировой.

Справедливости ради надо отметить, что войска Московского гарнизона ТОГДА (ещё до мировой войны) имели репутацию «распущенных», а XIII армейский корпус, который Алексеев два года готовил к войне, показал крайне низкую боеспособность и дисциплину в ходе вторжения 2-й Армии генерала Самсонова в Восточную Пруссию в августе 1914 года.
Командовал XIII арм. корпусом  уже не Алексеев,  генерал Клюев, получивший это назначение после объявления войны,  В ХОДЕ мобилизации.
Известный русский историк А. Керсновский так писал об этом:
«XIII корпус выступил в поход без командира: генерал Алексеев был назначен на Юго-Западный фронт, и генерал Клюев, вызванный с турецкой границы, где он командовал I Кавказским корпусом, нагнал незнакомые ему войска уже в Белостоке. По своему составу XIII корпус, на две трети состоявший из запасных, должен был считаться второочередным. Прибыв в свой корпус уже на походе, генерал Клюев мог сравнить эти шедшие без воодушевления войска с великолепными полками 20-й и 39-й дивизий, только что им оставленными.
У солдат он нашел «славные русские лица», но не встретил воинского облика («переодетые мужики»).
Походное движение напоминало «шествие богомольцев».
Во всем этом виноваты предшественники генерала Клюева (последний из них — генерал Алексеев). XIII корпус не пользовался хорошей репутацией и считался, подобно Московскому гарнизону, распущенным».
Не удивительно, что в ходе печальной памяти самсоновского похода в Восточную Пруссию, корпус Клюева быстро потерял боеспособность и был разгромлен немцами наголову.
«Судя по немецким источникам, генерал Клюев сдался, имея около себя до 20.000 человек и многочисленную артиллерию. Правда, среди этих 20.000 большая часть была нестроевых, среди строевых же большой процент был раненых, но снаряды в передках были. По словам одного из очевидцев ген. Клюев приказал остановить бой и поднять белый флаг с теми же словами, с которыми почти в эту минуту подходил у Нейденбурга офицер I-го германского корпуса к ген. Мартосу: "во избежание напрасного кровопролития", писал наш историк Н. Головин.

Современный подсчет сил показывает, что остатки корпуса Клюева  сдались очень немногочисленным немецким силам (немцы имели там 6-7 батальонов пехоты, при 7-8 батареях артиллерии), тогда как у Клюева было более 20 артбатарей с достаточным боезапасом и огромное превосходство в живой силе. Но ВСЁ РЕШИЛ ДУХ ВОЙСК. Немцы – были на подъёме и желали драться и побеждать, а русские войска были (в своём большинстве) морально, физически и психологически сломлены.
Отметим, что XIII корпус сдался почти весь. Немногочисленные  прорвавшиеся к своим подразделения и команды, принадлежали к другим (XV и XXIII) окружённым армейским корпусам 2-й Армии Самсонова...

Надо бы вспомнить, ЧТО представлял из себя русский армейский корпус образца августа 1914 года. Это была ОГРОМНАЯ сила.
Так, XIII-й армейский корпус генерала Клюева состоял из следующих соединений и частей:

- 2-х пехотных дивизий. Каждая дивизия  имела 2 пехотные бригады, а каждая бригада состояла из 2-х пехотных полков.  Штат полка насчитывал тогда около 4  тысячи штыков.
Таким образом, в корпусе Клюева было  4 бригады, в составе  8 полков. Полки XIII арм. корпуса насчитывали по 3,5 батальона, значит - 14 пехотных рот имел каждый полк. Плюс к этому – полковая пулемётная команда (8 «Максимов»), тыловые подразделения и обоз.  (Надо сказать, что корпус Клюева был «средним», по штатной численности, во 2-й русской Армии генерала Самсонова. Для сравнения, полки I-го арм. корпуса (ген. Артамонова) имели по 16 пехотных рот).
- XIII арм. корпус также  имел 2 артбригады (по 48 лёгких орудий) один мортирный артдивизион ( 12 гаубиц) и 4 эскадрона Пограничной стражи, в качестве кавалерии, авиаотряд.

ВСЕГО в корпусе было:
28 батальонов;
64 пулемёта;
4 эскадрона;
96 лёгких орудия;
12 гаубиц;
12 самолётов.

Более 40 тысяч человек было под командой генерала Клюева.
ТАКОЙ сильный численный состав  наша армия не часто имела. Русские ПОЛКИ в начале Первой мировой имели штатный состав порядка 4-х тысяч человек, а наши советские ДИВИЗИИ, например, в 1945 году – нередко насчитывали по 2-3 тысячи человек и это было нормальным явлением...
К сожалению, распорядились огромными силами кадровой русской армии 1914 года  царские полководцы из рук вон плохо...

Тот же А. Керсновский не снимал вины за разгром и пленение XIII корпуса и с его нового командира:
 «Генерал Клюев по справедливости считался блестящим офицером Генерального Штаба и выдающимся знатоком германского противника. Его настоящим местом был бы пост начальника штаба Северо-западного фронта. В июле 1914 года он командовал Кавказским корпусом в Карсе и был вызван по телеграфу в Смоленск для принятия XIII корпуса, командир коего, генерал Алексеев, был назначен начальником штаба Юго-западного фронта. Свой корпус он нашел уже в пути. Ни начальников, ни войск он не знал, управление корпусом обратилось для него в решение уравнения со многими неизвестными.
Сильно распущенный предшественниками генерала Клюева, корпус вообще не пользовался хорошей репутацией. Мобилизация окончательно расстроила его, лишив половины и без того слабых кадров и разбив на три четверти запасными. По своим качествам это были второочередные войска - не втянутые и неподтянутые. В недельный срок ни Клюев, ни Скобелев не смогли бы их устроить. Вся тяжесть боев 2-й армии легла на превосходный XV корпус генерала Мартоса. XIII корпус, до самой гибели не имевший серьезных столкновений, пришел с начала похода в полное расстройство. Генерал Клюев - только жертва своего предшественника. Он оказался в положении дуэлянта, получающего у самого барьера из рук секундантов уже заряженный ими и совершенно ему незнакомый пистолет. Проверить правильность зарядки он не может, бой пистолета ему совершенно неизвестен...
Подобно Небогатову, он сдался “во избежание напрасного кровопролития”, не сознавая, что яд, который он таким образом ввел в организм Армии, гораздо опаснее кровотечения, что это “избежание кровопролития” чревато в будущем кровопролитиями еще большими, что Армии, Флоту и Родине легче перенести гибель в честном бою корпуса либо эскадры, чем их сдачи врагу». (Керсновский А. «Философия войны»).
 
Так вот, ПРЕДШЕСТВЕННИКОМ Клюева на должности командира XIII корпуса как раз и был генерал М.В. Алексеев, сыгравший, впоследствии,  такую роковую роль в организации отречения Николая Второго.


Михаил Васильевич Алексеев в начале Первой мировой  был назначен начальником штаба Юго-Западного фронта  и отличился в начале Первой мировой войны.  Он заслуженно считался одним из творцов, удачной для нас, Галицийской операции 1914 года (против австро-венгерских войск).
 
Осенью 1915 года, после ряда оглушительных летних поражений, последовавших после Горлицкого прорыва Макензена, во главе русской армии стал сам Николай Второй.
О том, что этому предшествовало, написал жандармский генерал А.И. Спиридович в своей книге «Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов».
Он оставил очень интересные воспоминания об этих трагических событиях и роли Алексеева в них.
«В половине июля немцы перешли Вислу. 22 мы оставили Варшаву, а 23 Ивангород. Начались атаки Осовца. Генерал Алексеев окончательно растерялся. Его паническое настроение настолько развращающе действовало на окружающих, что у штабных офицеров возникла мысль убить генерала Алексеева ради спасения фронта. Великому Князю Андрею Владимировичу пришлось долго убеждать офицеров не делать этого, дабы не вносить еще больше беспорядка.
4 августа пала крепость Ковно. Комендант бежал. Сдача Ковно подняла слухи об измене. Ставка так сама приучила к тому, что всякую ее неудачу объясняли какой-нибудь изменой, чего на самом деле не было, что и теперь этой новой сплетне верили.
6 августа сдался Новогеоргиевск. В этот день Поливанов заявил в Совете министров: - "Военные условия ухудшились и усложнились. В слагающейся обстановке на фронте и в армейских тылах можно каждую минуту ждать непоправимой катастрофы. Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову..."

Внезапное и необъяснимое падение сильнейших русских крепостей Ковно и   Новогеоргиевска буквально потрясло тогда всю страну и Ставку. Протопресвитер русской армии Г Шавельский записал в своем дневнике:
«7 августа,  — между 10 и 11 часами утра ко мне в купе быстро вошел великий князь Петр Николаевич.

 — Брат вас зовет,  — тревожно сказал он. Уже то, что не адъютант или камердинер, а сам великий князь пришел за мной, свидетельствовало о чём-то особенном. Я тотчас пошел за ним. Мы вошли в спальню великого князя Николая Николаевича.

Великий князь полулежал на кровати, спустивши ноги на пол, а голову уткнувши в подушки, и весь вздрагивал. Услышавши мои слова:

 — Ваше высочество, что с вами?

Он поднял голову. По лицу его текли слезы.

 — Батюшка, ужас!  — воскликнул он.  — Ковно отдано без бою... Комендант бросил крепость и куда-то уехал... крепостные войска бежали... армия отступает...

При таком положении, что можно дальше сделать?!.. Ужас, ужас!..

И слезы еще сильнее полились у него. У меня самого закружилось в голове и задрожали ноги, но, собрав все силы и стараясь казаться спокойным, я почти крикнул на великого князя.

 — Ваше высочество, вы не смеете так держать себя! Если вы, Верховный, упадете духом, что же будет с прочими? Потеря Ковны еще не проигрыш всего. Надо крепиться, мужаться и верить... в Бога верить, а не падать духом.

Великий князь вскочил с постели, быстро отер слезы.

 — Этого больше не будет,  — уже мужественно сказал он и, обняв, поцеловал меня.

К завтраку он вышел совершенно бодрым, точно ничего не случилось...»
Но на этом беды и потери  русской армии лета 1915 года не закончились:
10 августа пал Осовец. Эвакуируют Брест-Литовск. Ставка Верховного Главнокомандующего перешла из Барановичей в Могилев. При отступлении срывается с мест мирное население и гонится внутрь страны.
Вот в такой обстановке во главе русской армии – «де юре» и встал Николай Второй.

Очень подробные и интересные воспоминания о том, как это происходило,  оставил Г. Шавельский:

«Сидевший против меня за чайным столом генерал Петрово-Соловово всё время молчал, упорно, с какой-то скорбью в лице, глядя на меня. Я, наконец, не выдержал его пронизывающего взгляда и обратился к нему: «Что вы так на меня глядите?» Он опустил глаза, а затем через несколько минут, сделав мне знак, чтобы я следовал за ним, встал из-за стола. Мы вышли на обращенный во двор балкон.

 — Знаете ужасную новость?  — спросил меня Петрово и, не дождавшись ответа, продолжил  — великий князь уволен от должности Верховного. Янушкевич и Данилов тоже будут уволены. Государь теперь Верховным. Генерал Алексеев будет у него начальником Штаба. Поливанов поехал к генералу Алексееву.

Неожиданность, потрясающая сенсационность сообщения совсем ошеломили меня; у меня буквально руки опустились. Можно было ожидать всего, только не этого. Мало сказать  — тяжелым, гнетущим,  — нет, зловещим представилось мне это событие.

При том мракобесии, которое, опутав жизнь царской семьи, начинало всё больше и сильнее расстраивать жизнь народного организма, великий князь казался нам единственной здоровой клеткой, опираясь на которую этот организм сможет побороть все злокачественные микробы и начать здоровую жизнь. В него верили и на него надеялись. Теперь же его выводят из строя, в самый разгар борьбы...

И великий князь протянул мне собственноручное письмо Государя, начинавшееся словами: «Дорогой Николаша».

Каждое слово письма тогда, как гвоздь, врезывалось в память...
Государь так, приблизительно, писал:

«Дорогой Николаша! Вот уже год, что идет война, сопровождаясь множеством жертв, неудач и несчастий. За все ошибки я прощаю тебя: один Бог без греха. Но теперь я решил взять управление армией в свои руки. Начальником моего Штаба будет генерал Алексеев. Тебя назначаю на место престарелого графа Воронцова-Дашкова. Ты отправишься на Кавказ и можешь отдохнуть в Боржоме, а Георгий (Великий князь Георгий Михайлович, в то время бывший на Кавказе для помощи престарелому наместнику.) вернется в Ставку. Янушкевич и Данилов получат назначения после моего прибытия в Могилев. В помощь тебе даю князя Орлова, которого ты любишь и ценишь. Надеюсь, что он будет для тебя полезен. Верь, что моя любовь к тебе не ослабела и доверие не изменилось. Твой Ника».

 — Видите, как мило!  — начал великий князь, когда я кончил чтение письма.  — Государь прощает меня за грехи, позволяет отдохнуть в Боржоме, другими словами  — запрещает заехать в мое любимое Першино (Любимое имение великого князя в Тульской губ.) и дает мне в помощь князя Орлова, которого я «люблю и ценю». Чего еще желать?

...Смена Верховного, которому верила, и которого любила армия, не могла бы приветствоваться даже и в том случае, если бы его место заступил испытанный в военном деле вождь. Государь же в военном деле представлял, по меньшей мере, неизвестную величину: его военные дарования и знания доселе ни в чем и нигде не проявлялись, его общий духовный уклад менее всего был подходящ для Верховного военачальника.


Надежда, что Император Николай II вдруг станет Наполеоном, была равносильна ожиданию чуда. Все понимали, что Государь и после принятия на себя звания Верховного останется тем, чем он доселе был: Верховным Вождем армии, но не Верховным Главнокомандующим; священной эмблемой, но не мозгом и волей армии. А в таком случае ясно было, что место Верховного, после увольнения великого князя Николая Николаевича, останется пустым и занимать его будут начальники Штаба и разные ответственные и неответственные советники Государя. Армия, таким образом, теряла любимого старого Верховного Главнокомандующего, не приобретая нового...

Что касается Ставки, то там, после увольнения великого князя Николая Николаевича, раздавались, помнится, отдельные голоса, опасавшиеся бунтов в армии из-за увольнения великого князя. Никаких бунтов, конечно, не произошло. Горечь от смены Верховного в офицерской среде смягчалась радостью по случаю увольнения его помощников в Ставке. Я уверен, что никаких эксцессов на фронте не произошло бы, если бы даже остались на своих должностях генералы Янушкевич и Данилов: долг безусловного подчинения высочайшей воле тогда на фронте еще ничем не был поколеблен.

Назначение генерала Алексеева и в Ставке, и на фронте было встречено с восторгом. Я думаю, что ни одно имя не произносилось так часто в Ставке, как имя генерала Алексеева. Когда фронту приходилось плохо, когда долетали до Ставки с фронта жалобы на бесталанность ближайших помощников великого князя, всегда приходилось слышать от разных чинов штаба: «Эх, «Алешу» бы сюда!» (Так некоторые в Ставке звали ген. Алексеева.). В Ставке все, кроме разве генерала Данилова и полк. Щелокова, понимали, что такое был для Юго-западного фронта генерал Алексеев и кому был обязан этот фронт своими победами. И теперь, в виду чрезвычайно серьезного положения Северо-западного фронта, все радовались, что этот фронт вверяется серьезному, осторожному, спокойному и самому способному военачальнику».

Ни для кого, из знавших реальную ситуацию в Ставке, не было секретом, что НА ДЕЛЕ руководил всеми боевыми действиями отнюдь не Николай, а его начальник штаба генерал М..В. Алексеев.
Вот что, например, вспоминал вышеупомянутый генерал В. Борисов (близкий и доверенный сослуживец М.В. Алексеева):
«Алексеев в области оперативной работы отлично знал, что Государь привык в торжественные минуты воспроизводить заранее установленную и обсужденную тему, а не действовать по импровизации, по вдохновению.
Так, на совещаниях собираемых в Ставке Главнокомандующих фронтов, Алексеев всегда просил меня подработать заранее, по мере хода совещаний, материал для того резюме-заключения, которое Государь, как Верховный Главнокомандующий произносил в последнем совещании».(!)
Как видим, даже для заключительного слова на самом обычном совещании командующих, ему заранее готовили текст, который он и зачитывал от своего имени.

Протопресвитер Г. Шавельский вспоминал:
«Генерал М. В. Алексеев официально занял место начальника Штаба, а фактически вступил в Верховное командование в тяжелую для армии пору  — ее отступления на всем фронте, при огромном истощении ее духовных сил и таком же недостатке и вооружения, и снарядов. Положение армии было почти катастрофическим. Рядом принятых энергичных и разумных мер ему, однако, удалось достичь того, что, к концу августа, наступление противника было остановлено, а в одном месте наши войска имели даже большой успех, захватив 28 тыс. пленных и много орудий. Этот успех «патриоты» сейчас же объяснили подъемом духа в войсках по случаю вступления Государя в Верховное командование.

Генерал Алексеев нес колоссальную работу. Фактически он был, и Верховным Главнокомандующим, и начальником Штаба, и генерал-квартирмейстером. Последнее не вызывалось никакой необходимостью и объяснялось только привычкой его работать за всех своих подчиненных. Кроме того, что всё оперативное дело лежало на нем одном; кроме того, что он должен был вникать в дела всех других управлений при штабе и давать им окончательное направление,  — он должен был еще входить в дела всех министерств, ибо каждое из них в большей или меньшей степени теперь было связано с армией.

Прибывавшие в Ставку министры часами просиживали у генерала Алексеева за разрешением разных вопросов, прямо или косвенно касавшихся армии. Генерал Алексеев должен был быть то дипломатом, то финансистом, то специалистом по морскому делу, по вопросам торговли и промышленности, государственного коннозаводства, земледелия, даже по церковным делам и пр. Только Алексеева могло хватить на всё это. Он отказался на это время не только от личной жизни, но даже и от законного отдыха и сна. Его отдыхом было время завтраков и обедов; его прогулкой  — хождение в штабную столовую, отстоявшую в полуверсте от Штаба, к завтракам и обедам. И только в одном он не отказывал себе: в аккуратном посещении воскресных и праздничных всенощных и литургий...

В домашней жизни, на службе и всюду генерал Алексеев отличался поразительной простотой. Никакого величия, никакой заносчивости, никакой важности. Мы всегда видели перед собой простого, скромного, предупредительного, готового во всем помочь вам человека. Будучи аристократом мысли и духа, он до смерти остался демократом у себя дома и вообще в жизни, противником всякой помпы, напыщенности, важничанья, которыми так любят маскироваться убогие души. Дело и правда у него были на главном месте, и он всегда бесстрашно подходил к ним, не боясь разочарований, огорчений, неприятностей. В последнем отношении он представлял полную противоположность Императору. Последний, как мы видели, не любил выслушивать неприятные доклады, боялся горькой правды. Генерал Алексеев стремился узнать правду, какова бы она ни была. Когда я, по возвращении с фронта, являлся к нему для доклада, он часто обращался ко мне:

 — Ну, о. Георгий, расскажите, что вы худого заметили на фронте. О хорошем и без вас донесут мне. Вот худое всегда скрывают. А мне надо прежде всего узнать худое, чтобы его исправить и предупредить худшее.

У генерала Алексеева был один весьма серьезный недостаток. В деле, в работе он всё брал на себя, оставляя лишь мелочи своим помощникам. В то время, как сам он поэтому надрывался над работой, его помощники почти бездельничали.

Генерал-квартирмейстер был у него не больше, как старший штабной писарь. Может быть, именно вследствие этого Михаил Васильевич был слишком неразборчив в выборе себе помощников: не из-за талантов, он брал того, кто ему подвернулся под руку, или к кому он привык. Такая манера работы и такой способ выбора были безусловными минусами таланта Алексеева, дорого обходившимися прежде всего ему самому. Они сказались и на выборе генералом Алексеевым себе помощников для работы в Ставке. Новый генерал-квартирмейстер Ставки генерал Пустовойтенко был знаменит только тем, что случайно был сослуживцем генерала Алексеева в штабе Юго-западного фронта, а генерал Брусилов был товарищем генерала Алексеева и по Академии Генерального Штаба и по полку.

Интересно и то, что сам Николай Второй ОЧЕНЬ хорошо относился к своему начальнику штаба (и будущему заговорщику).

Жандармский генерал А.И. Спиридович откровенно писал об этом:   
«С первых же дней вступления Государя в командование, самым близким для него лицом по ведению войны, сделался Начальник Штаба генерал Михаил Васильевич Алексеев, которого Государь знал давно и к которому питал большую симпатию, называя его иногда "мой косой друг".

Эх, знал бы Николай, какую «подлянку» подложит ему его «косой друг» в Феврале 1917 года...