Полынь-поляна. Глава 1

                «Чтобы познать человека, нужно его полюбить».
                Фейербах

                Глава 1

Занималось солнечным всплеском утро, освобождая из плена летней ночи небольшой островок – посёлок Светлячки. Событие это громко оглашали сердобольные петухи, перепалки которых доносились до окраины, где стоял невзрачный домишко-пятистенок. Крыша этого неприглядного строения поросла мхом, а некогда голубая краска на деревянных стенах шелушилась, опадая скрюченными ошмётками на землю. Издали могло показаться, что дом был необитаем: бурьян забил еле видимую тропинку и кое-где покосился забор… Но стоявший во дворе рукомойник с полотенцем на гвозде намекал на то, что в доме кто-то жил.

Скрипнула дверь, и на пороге показался хозяин – худощавый старик невысокого роста в клетчатой рубахе, тёмно-серых штанах и в калошах на босу ногу. За ним вышел заспанный трёхшёрстный кот. Старик налил в блюдце молока: «Проголодался, бедолага!?» Немного потеребил кота за ухом. Потом стал умываться, громко грохоча рукомойником. Посмотревшись в крошечное встроенное зеркальце, решил пока не бриться, не торопясь, прошаркал к огороду. Откинув крючок на маленькой калитке, толкнул слегка ногой – дверь с ржавым выговором нехотя распахнулась…

Полынь-поляна… Серебристо-седое раздолье… Много десятков лет она была жизнью, судьбой Авдеича. Лёгкий ветерок приносил с горьковатым запахом воспоминания, которые теснились, не покидая стариковскую память.

Детство всегда прорывалось ужасами войны: бомбёжками, постоянным голодом и щемящим страхом. Смутно помнил прощание с отцом перед уходом на фронт: котомка на столе, молчание перед дорогой, захлопнувшаяся дверь, заплаканная мать и пятеро испуганных ребятишек.

Началось время выживания. В начале 1942-го пришло письмо, что отец пропал без вести. Почернела, ссутулилась мать, но в душе всегда надеялась на возвращение отца, и надежда эта не покидала её до самой смерти.

Участились бомбёжки: как только появлялся гул, дети прятались под широкой дубовой лавкой и сидели, не шевелясь, до конца налёта. Старенький дом сотрясался от взрывов, но оставался целым и невредимым.

Однажды во время такого налёта был подбит наш самолёт, жители видели, как он загорелся, потом с нарастающим гулом упал прямо на полынь-поляну. Лётчик погиб, хоронили его всем посёлком в сосновой рощице. За могилой ухаживали после войны: сначала взрослые, потом их дети – на могиле Неизвестного солдата всегда были цветы: зимой – искусственные, весной – первые подснежники…

В следующую зиму пришлось зарезать козу, единственную кормилицу на тот момент, потому что заболел младшенький Стёпка. Часть мяса продали, купили лекарства, остальное растягивали, как могли. Но Стёпку спасти не удалось. Мать тенью ходила по дому, слёз уже не было, она казалась вялой и безразличной. Весной стало хуже: все запасы закончились, приходилось заваривать кору, есть первые побеги лебеды и коренья, чтобы дожить до лета, которое незаметно пролетало; наступала осень с холодными дождями и нещадным ветром, а за нею – зима с лютыми, пробирающими до костей морозами.

Авдеич поёжился, как будто ощутил стужу той военной зимы...
 Он вспомнил, как в печи догорали последние щепки от обеденного стола. А на следующий день взял старый мешок и пошёл к вокзалу, чтобы разжиться остатками угля на железной дороге. Набрал почти полмешка, но поздно заметил охранника. Удалось убежать – пришлось бросить собранный уголь.

Домой сразу не пошёл, решил отсидеться на вокзале. Вечером на крыльце его встретила мать: «Ты где был?» Ответить не успел, получил подзатыльник: «Воровать вздумал?! Быстро в дом!» У печки стоял мешок с углём, тот, который бросил на станции. Как он попал к ним, догадаться было не трудно. Поговаривали потом, что охранника этого посадили по известной статье.

Приходили похоронки, возвращались искалеченные солдаты…

1945-й… Как ждали этого Мая! Слёзы радости и горя! Объятия вперемешку с охапками сирени! Наступило мирное время, но трудностей не стало меньше: повторялись холодные и голодные зимы, но и они остались позади…