Реанимация

                Р Е А Н И М А Ц И Я

Лидка, наконец, открыла глаза и уставилась в потолок. Он был белый и мутный, и плафон, который висел под потолком, медленно и плавно раскачивался из стороны в сторону. Ее тошнило. Во рту торчала какая-то трубка, прилепленная к ее щеке лейкопластырем, и оттуда слышалось легкое шипение. Она икнула и почувствовала во рту горечь. Языком она попыталась вытолкнуть трубку изо рта, но он плохо ее слушался, и тогда она резко мотнула головой.
- Э, красавица, - услышала Лидка откуда-то сбоку, - очнулась? Ты что творишь? А ну, перестань сейчас же! – Чья-то белая рука снова засунула ей трубку в рот. – Ишь, - продолжал голос, - характер мне тут показывает! Дыши давай, чувствуешь себя как?
Лидка хотела сказать, чтобы ее оставили в покое, но в горле першило и очень хотелось пить. Язык был горячим и сухим. Она опять попыталась вытолкнуть трубку изо рта.
- Пп-ить! – Просипела она, и, наконец, выплюнула трубку.
Рука поднесла к ее губам поильник, и Лидка повернула голову набок, чтобы рассмотреть   ее хозяйку. Сестричка была молодая, пухленькая и белая, как булка, с румяными щеками и ямочками.
- Не надо трубку в рот, - еле ворочая языком, попросила Лидка. – Тошнит с нее. И голова кружится, ноги и руки, как не свои.
- Что ж ты хочешь? – Сестра ловко перекинула трубку в нос и закрепила ее на верхней губе Лидки. – Наркоз отходит, вот и тошнит. Так всегда бывает. Терпи уже. Операция-то у тебя ого-го какая! Шесть часов хирурги тебя собирали. Вон, словно туша на бойне висишь! Еще-то попьешь? – Она подвинула поильник к губам. – Попей, помогает. Только смотри, не облюйся здесь, убирай потом за вами… Чуть погодя, укол сделаю. Спать тебе надо больше.
Лидка облизала горячие губы и попыталась приподняться, но тут же опрокинулась навзничь от нестерпимой пронзительной боли. В груди что-то хрястнуло, как будто сломалось, и дышать стало вдруг так тяжело и больно, что она закричала. Дверь в палату была открыта и из коридора доносились голоса и шаги снующих взад вперед сестер и врачей. Лидка закричала сильнее.
- Ну, чего орешь? – Возле нее стоял черный толстый мужик в докторском халате и чепчике, с бородой и в очках, из-под которых на нее смотрели маленькие колючие глазки. – Лежи спокойно. Вон соседка твоя молчит, а ты чего орешь?
- Больно, - просипела Лидка, - укол обещали…
- Обещали, сделаем! – Буркнул мужик. – Лежи отдыхай теперь. Да не дергайся, не видишь что ли, как тебя подвесили. Вон на вытяжке груз килограммов тридцать мотается. Вчера еле управились с тобой. Наедите телеса, а мы таскай вас, как мешки… Обход скоро…
Только теперь Лидка увидела почти перед своим носом торчащие из ее груди щипцы, похожие на ножницы, с протянутыми через них бинтами, и огромную никелированную палку, закрепленную по обе стороны спинок кровати, и два блока, через которые и были перекинуты бинты. При каждом своем вдохе и выдохе, там, где были «ножницы», она слышала характерный хруст и ощущала легкое покачивание.
Лидка закрыла глаза и принялась вспоминать, что было вчера. Ее полутуманное сознание постепенно начало прояснять вчерашние события, и она стала повторять про себя шаг за шагом, что вспоминала, беззвучно шевеля губами.
С утра она работала, потом настал обед. Она, как всегда, побежала по магазинам, а учетчица Женька Кукина увязалась за ней и все трещала и трещала без умолку о чем-то. Лидку всегда раздражала ее болтовня, и она, решив отвязаться от нее, помчалась вперед. И там, у трамвайного депо черт понес ее к забору, возле которого стоял пустой трамвай. Уже на середине пути он вдруг тронулся, и ее перекрутило несколько раз. Она упала, еще не поняв, что случилось, и только, как рыба, ловила воздух ртом, пытаясь сказать хоть что-нибудь. Изо рта текла кровь. Подбежавшая Кукина заорала благим матом, беспомощно топчась возле нее. «Ну, что ты орешь, - с трудом переводя дыхание, сказала Лидка, - «Скорую» вызывай. Плохо мне…». Подняться сил не было. Приехавшая «Скорая» уложила ее на носилки и быстро запихнула в машину. Лидка четко запомнила, как врач все повторял одно и то же: «Какая красивая женщина, нужно спасать, спасать!». Помнила она, и как везли ее с сиренами по всем улицам, и поняла, что дело плохо. Потом наступила темнота…
Сбоку кто-то тихонько застонал. Лидка повернула голову и увидела накрытое белой простыней тело с седой головой на подушке. Глаза соседки были закрыты, во рту, как и у нее раньше, торчала трубка с шипящим кислородом. Она была бледна и лежала совсем неподвижно, как покойница. И, если бы не ее постанывание, можно было бы подумать, что она и впрямь мертва.
- Пить хочешь? – Прохрипела Лидка, с завистью поглядывая на ее тумбочку, на которой стояла початая бутылка «Боржоми».
- Бах, Бах, - пробормотала соседка, не открывая глаз, - Бах…
- Чего бах? – Лидка озадаченно смотрела на нее. – Бредишь что ли? Ты от наркоза-то очнулась или еще нет?
- Бах, - снова повторила соседка. – Бах…
Лидка тоже закрыла глаза и замолчала. Мутило. «А этой еще хуже, - подумалось ей. – Полный бабах в голове. «Боржомчика» бы… А это еще откуда?..». Она вдруг четко расслышала музыку, низкими волнами струящуюся где-то вдалеке коридора. Музыка распирала орган своей мощью.
- Бах, - опять услышала она голос соседки,- Бах…
- Вон ты про что, - Лидка облегченно вздохнула, - а я уж думала, у тебя с головой что-то… Меня мутит сильно. Ты давно что ли здесь, у тебя, вон, и «Боржоми» стоит…
Соседка повернула к Лидке голову и  внезапно открыла  выпуклые глаза, как будто выстрелила.
- Бах, - еще раз четко произнесла она, и вновь закрыла их.
«Интеллигентная бабка, - пронеслось в Лидкиной голове, - по виду еврейка, артистка, может, какая… Говорить не хочет, занозистая!».
В коридоре послышался шум, и в дверь ввалилась кавалькада врачей. Впереди шла уже довольно пожилая и весьма решительная дама. За ней поспешно и услужливо семенил уже виденный Лидкой бородач с кучей желторотых студентиков, которые тут же кругом обступили Лидкину кровать и с любопытством уставились на нее.
- Ну, как, - низким гортанным голосом осведомилась женщина и откинула с Лидки простыню. – Вот полюбуйтесь, - она сняла повязку и обвела круг строгим взглядом. – Это я ее так распахала. Некогда было красотами заниматься. Я подобных операций на фронте тысяч пять сделала. Не думала, что в мирной жизни еще придется… Не обессудь уж, голубушка. Прямо с лекции в Бурденко сорвали. Благо рядом здесь, успела, а не то… Так что уж обязана жить, голубушка!
Лидка тупо уставилась на врачиху. Ее мозг соображал еще медленно и смутно, но она все же разглядела ее: уже седая, с решительными чертами лица, полная и весьма в себе уверенная женщина явно несла в себе черты мужского крепкого характера. Все ее жесты были порывисты и четки, как у военных, и сама она чем-то напоминала ей именно людей в форме.
- Что со мной? – Дрожащим голосом спросила она, чувствуя перед врачихой откровенную робость, и заплакала.
Врач нахмурилась. Было видно, что ей не нравилось плаксивое Лидкино настроение. 
- А вот это зря, - жестко сказала она. – Слезами здесь не поможешь, сама виновата. Куда тебя понесло, где и Макар телят не гонял? Вот и получилось. Двойные переломы одиннадцати ребер, грудина пополам… Чудо, что внутренние органы не задеты… Сделали все, что могли. Теперь дело за тобой. Уж как ты там справишься… Так что на слезы силы не расходуй, их у тебя сейчас не так уж много. Обезболивающие будем колоть, спать тебе нужно больше. Пока здесь будешь, потом, если лучше станет, в палату общую переведем. Да бревном не лежи. Хоть чуточку, а ворочайся. При твоей-то толщине только пролежни належивать… Если что, говори, не стесняйся.
- Ко мне бы кто пришел, - жалобно простонала Лидка, - дочка…
- Э, чего захотела, - врач покачала головой, - не положено, милочка. Тут реанимация. Кроме медперсонала никому, поняла? А вот переведем, тогда другое дело. С недельку-другую придется здесь побыть. Случай-то у тебя непростой…
Она быстро отдала распоряжение бородачу и повернулась к студентам. Лидка слушала, уже ничего не понимая из ее слов. В голове ее шумело, и только одна мысль неотступно билась в ее мозгу: нельзя умереть, нельзя, дочка, дочка еще глупая, маленькая…
Мысль ее перебил протяжный стон соседки. Лидка повернула голову. Перед ее глазами стояли белые спины в халатах. Голос врачихи стал еще более жестким и хлестким. Она резко выговаривала что-то бородатому, и он все пытался вставить хотя бы слово. Но врачиха снова и снова резко обрывала его.
- Черт знает что! – Ругалась она. – Как вы могли допустить это! Это же невозможно! Сейчас же обработайте больную! И как можно было не подготовить все к обходу! Стыдно, Игорь Адамович! И это уже не первый раз в Вашу смену!.. Когда все будет в порядке, позовите меня.
До Лидкиного носа долетел стойкий запах человеческого испражнения, и ей стало еще тошнотворнее. Белые халаты поспешно засеменили за врачихой, и перед Лдикиными глазами предстала лежащая на высокой кровати совершенно голая женщина с дряблым уже старческим телом. Рука ее лежала в промежности и тоже была выпачкана. Она уже не стонала, а лежала неподвижно, с закрытыми веками, и еще больше напоминала теперь покойницу.
- Доктор! – Как казалось, громко позвала Лидка. – Доктор!
- Сейчас! – Откуда-то издалека донесся молодой девичий голос.
Лидка до смерти боялась, что бабка умрет. Она считала, что это будет плохим знаком ей. И сердце ее замирало от ужаса. Она ждала прихода врача, как спасения от этого страшного предзнаменования. Ей вдруг вспомнилось, как накануне ее несчастья к ней в окно несколько раз постучала синичка. И хотя она знала, что по народной примете, это к беде, не придала тогда этому никакого значения. А назавтра…
- Доктор! – Опять истошно заорала она, глядя на неподвижное старухино тело.
Совсем молоденькая, симпатичная и румяная медсестричка вкатилась в палату и тут же заткнула нос рукой. Ее большой круглый живот выдавал ее интересное положение.
«Беременная, - машинально отметила Лидка, - месяцев семь уже. Ишь, как носом ведет, брезгает! А кто ж бабку-то обихаживать будет? Раз уж никого сюда не пускаете, то уж сами давайте!».
В коридоре во всю орал бородач, распекая за нерасторопность сестер и нянечек. Видимо, попало ему здорово, и гремел он, как отставной козы барабан.
- Шевелитесь, шевелитесь, - вопил он, - работайте давайте! А ну, все быстро на перестилку! Потом лясы точить будете!
- Я не могу, - услышала Лидка звонкий недовольный голосок, очевидно принадлежащий только что  вышедшей молоденькой сестричке. – Меня тошнит, я итак еле хожу.
- Стошнит – сблюешь, - заорал бородач, - чья смена, не твоя что ли? Быстро у меня!.. Мне за вас выговор получать радости нет! От этого не умирают! Идите подмойте да перестелите, не мне же этим заниматься?!.
Три медсестры и нянька засуетились возле старухи. Бабка снова застонала и открыла глаза.
- Что же это ты хулиганишь? – Ругалась нянька. – Уж который раз так-то… Не чуешь что ли? Проситься надо, ежели что… Вона, белья на нее не наготовишься: то обмочится, то усрется, прости господи… - Она ловко обтирала бабкины рыхлые ноги.
Молоденькая беременная сестричка, намотав на большие щипцы солидный кусок ваты, принялась подмывать бабку на судне, отвернув от нее голову и всем своим видом показывая, что она еле сдерживается, чтобы ее не стошнило.
- Дай-ка я уж что ли, - сжалилась нянька, - иди уж… Небось, еще намаешься с ней за смену…
- А что с ней? – Робко и тихо спросила Лидка. – Старая уже…
- Авария, - нянька оглянулась на нее. – Тоже вся поломатая… Она ране тебя здесь лежит. Вота нам сюрпризы делает, видать, не чует ничего… Таз у нее поломатый, еще что-то, не знаю я… Ну, давайте, подымайте, я простыночку под нее подсуну…
Бабку перестелили и даже брызнули дезодорантом. Лидка вздохнула. Бабка все так же безучастно лежала на спине, казалось, никого не слыша.
- Ишь, курва хитрая, - сгребая грязное белье, забухтела нянька. – Который раз и как ни при чем… А ишо, говорят, сама врачиха… И спасиба нетути…
Лицо няньки было красно-фиолетовое, что выдавало ее верное пристрастие к зеленому змию. Ей, вероятно, хотелось хоть что-нибудь получить за ее грязный и неприглядный труд, но с таких лежачих и беспомощных больных, как они, взять было нечего, и она с досады отводила душу бранью. Да и кому же охота возить чужое дерьмо за просто так или за копейки, которые платили им в больнице.
- Не ворчи, не ворчи, - вступилась Лидка за бабку. – Она старуха непростая, погоди, выйдет отсюда, с тобой расплатятся. Сдается мне, она еврейка, а они своих знаешь как… В обиде не будешь.
- Как жа, дождешься, - нянька махнула рукой и вышла.
Время текло до ужаса медленно. Никогда ранее не было оно таким тягучим и бесконечным, как теперь. Оно как будто остановилось на этом белом потолке, на перекладине кровати, вокруг которой сновали медсестры в белых халатах, на стойком больничном запахе лекарств и человеческой физиологии, которые не замечаешь, когда здоров.
Капельницы ставили одну за другой, а Лидке хотелось напиться ледяной воды, такой сладкой и вкусной, как теперь ей казалось. Но пить много не давали, не желая лишний раз носиться с их суднами. И они с соседкой лежали молча, терпеливо ожидая, когда к ним подойдут и просили жалобно и заискивающе. Лидка удивлялась слабости своего голоса и беспомощности, навалившейся на ее большое тело так внезапно и жутко. Старуха все так же временами постанывала в забытьи, а когда не спала, то просто таращила свои выцветшие глаза в потолок, думая о чем-то своем.
Когда на зов Лидки долго никто не откликался, она обращалась к старухе, призывая ее кричать с ней вместе.
- Да что ж они там, - печально причитала она, - давайте вместе что ли…
Но бабка молчала, как будто и не слышала ее просьбы, и от того Лидке становилось еще хуже. Особенно она возненавидела бородача, обращавшегося с ними резко и грубо, как будто они в чем-то провинились именно перед ним. Больше всего он вопил, когда они пачкали постель и приходилось все менять. Тогда он бросал на них испепеляющий взгляд и разражался бранью, громогласно выкрикивая сестер и нянек.
Есть не давали ничего, и через три дня Лидка отекла, ослабела и была похожа на желтый надутый шар. Обезболивающие и снотворное кололи несколько раз в день, и она почти постоянно пребывала в полузабытьи. В очередной обход им с бабкой назначили очистительную клизму, и это окончательно подорвало ее веру и отношение  к бородачу, как к врачу. Брезгливо скривив рот, он поручил это двум студентам, ребятишкам озорным и бойким.
Старуха лежала молча и, казалось, спала. Лидка тоже прикрыла глаза, пытаясь притвориться спящей. Она слышала, как они откинули с нее простыню и захихикали своими петушиными ломкими голосками.
- Слышь, - проговорил один, басисто выговаривая слова, - говорят бабка тоже врач. Старая уже… Ты историю болезни ее видел?
- Не-е-е, а что? – осторожно спросил другой, чей голос был помягче. – А что там?
- Да комедь, прикинь, - засмеялся первый. – Она, слышь, девственница… 
- ?
- Точно, так и написано. Я сам ржал до коликов, когда читал. Старая дева… Прожила, чертова кукла, ни себе, ни людям! И тут тоже караулит свою… глянь, рука где… вцепилась, будто кто отнять хочет! – Они тихонько захихикали. – Слышь, давай проткнем ей что ли, - Лидка приоткрыла глаза и увидела, как парень крутит наконечник и лукаво смотрит на напарника. – Да ты не дрейфь, ей уж все равно. – Они снова заржали. – Поможем бабке пополнить бабье племя!..
 
 
Лидке стало смешно, и она заколыхалась всем своим большим телом, стараясь не засмеяться слишком громко. Грудь ее задергалась, и она снова ощутила странный и непривычный хруст своей кости. Это напугало ее, она вновь затихла.
- Ты это, того, - возразил второй парень, - скажешь тоже… Вон еще одна гора лежит, слушает… Нажалуется врачу, дадут нам с тобой за старуху… Пусть уж так помирает, невеста Христова…
Лидка открыла глаза и громко, как она думала решительно и безапелляционно, потребовала врача.
- Чего не так? – Спросил басовитый. – Мы еще ничего не делали, только  собираемся. Не бойтесь, сделаем, как надо… Или жаловаться хотите?
- Не жаловаться, - Лидка  отрицательно замахала рукой, - не жаловаться. Надо мне. Позовите врача, прошу…
Бородач припыхтел на редкость быстро.
- В чем дело? – Недовольно спросил он, поглядывая на ребят с явным любопытством. – Шкодят что ли? Тут стесняться нечего. Тут больница. И не в Вашем положении губы надувать!
- Не надо их… - Лидка умоляюще посмотрела на бородача. – Пусть кто-нибудь другой, из сестричек…
Между тем парни перестали хихикать и старательно орудовали клистирной кружкой, все своим видом показывая, что с головой поглощены процессом.
- Хм, - фыркнул бородач, - еще капризничает… - Он еще раз поглядел на парней. – Вы тут смотрите у меня!..
- А что мы? – Басистый прыснул. – Мы ничего… Интересного тут нет для нас…
- Пожалуйста, пусть сестричка, - еще раз повторила Лидка. – Молодые совсем, стыдно мне… - Она заплакала.
- Вот уж этого не надо! – Вспылил бородач. – Если каждая из вас будет здесь свои порядки и капризы проявлять, что тогда нам делать? Стыдно не стыдно – здесь все, как в морге, равны… и мужики и бабы… Мы на вас всяких нагляделись, и эти пусть привыкают! То же мне, стесняется…
- Ребята, не надо… - обратилась Лидка к парням. – Не надо, идите отсюда. Попросите сестричку…
Парни нерешительно переглянулись.
- А нам-то что… - Опять пробасил один из них. – Нам как скажут…
- Да черт с вами! – Взревел бородач и выскочил из палаты. – Пришлю я ей сестру. Лежат чуть не на смертном одре, а еще капризничают!
В Лидке закипели обида и злость. «Он хочет, чтобы я умерла, - закрутилось в ее голове, - фашист! И за что он так невзлюбил меня, что хочет, чтобы я умерла? Фашист!».
Сестру он все-таки прислал. Но после процедуры не преминул  подкусить ее с явным ехидством и откровенным презрением.
- Ведра три из тебя дерьма выкачали. Сестры носить устали, так-то, тетя! Возимся здесь с вами…
Лидке стало плохо. Ей захотелось, чтобы он ушел и никогда больше не приходил в их палату. Его резкий, презрительный, самоуверенный тон и черная борода отвращали ее. «Он хочет, чтобы я умерла, - стучало в ее голове, - фашист, фашист!».
- Уйдите! – Закричала она. – Позовите другого врача…
- Псих, - фыркнул бородач. – Укол тебе сейчас сделают, а не врача… Псих!
Лидке вкололи укол, и она мягко провалилась в сонную тьму, окутавшую ее со всех сторон странным тревожным забытьем. Непонятно откуда до нее доносились звуки и непонятные разговоры, музыка и чье-то бормотание. И все это было где-то далеко и отстраненно, в каком-то ином, не знакомом ей мире.
Ночью ей стало хуже. Ей казалось, что под кроватью горит огромный костер, который жжет ее тело до костей и вот-вот охватит ее всю. Она начала метаться и кричать, и сестры вызвали дежурного врача.
Новый врач был много моложе бородача, беленький, с мягким тихим голосом. Он взял Лидку за руку и начал ее поглаживать.
- Успокойтесь, - уговаривал он ее, - все будет хорошо. Никакого огня нет. Просто повысилась температура. Мы ее собьем, а Вам нужно спать, как можно больше спать. И не волноваться!
-Не пускайте его ко мне, - попросила Лидка, - он фашист, он хочет, чтобы я умерла! Не пускайте его ко мне…
- Кого? – Не понял врач.
- Этого, черного, с бородой… Он хочет, чтобы я умерла… Не пускайте его ко мне и не уходите. Мне с вами лучше…
- Ну что Вы, - пытался разубедить ее беленький врач. – Это Вам только кажется, это болезнь так неправильно искажает Вам реальность. Успокойтесь, все будет хорошо.
Лидке сделали укол, но врач еще долго стоял возле ее кровати и держал ее за руку, пока она не засопела ровным дыханием. С той самой поры Лидка окончательно перестала воспринимать бородача, требуя к себе только «беленького доктора» и крича на всю палату, что бородач фашист и хочет ее умертвить.
      Бородатый злился, фыркал, но старался общаться с ней как можно меньше, предоставив все «беленькому врачу». С ним у Лидки был полный контакт. Она доверяла ему безраздельно и теперь верила, что все у нее будет хорошо, как он ей и обещал. Медсестры откровенно смеялись, когда она требовала «беленького врача», но вызывали его тут же, если он не был выходным. Оказалось, что он военврач, капитан, служит в госпитале им. Бурденко, а к ним в «Бауманку» приходит по каким-то своим делам. Ни имени, ни фамилии его она не помнила, а по-своему продолжала  называть «беленьким врачом».
Старуху перевели из реанимации первой.
- Хватит ей уже, - гремел бородач. – Неделю тут лежит, пора в общую. Залежалась, бабуся здесь, теперь в другую поедешь, - бухтел он над бабкиной головой.
Лидке очень хотелось спросить про себя, но она не желала разговаривать с бородачом. А он как будто дразнил ее, не спеша выходить из палаты и приговаривая над старухой.
- Сестра твоя, бабуля, там заждалась тебя. Увидишься теперь с ней, а там уж как бог даст! Соскучилась, небось?
Старуха молчала. «Навряд выживет, - подумала Лидка. – Ослабла сильно она здесь у вас, старая очень. Да и какой здесь уход, только что врачи…»
- А ты полежишь еще, - внезапно обратился бородач к Лидке. – Тебе еще рано…
«Фашист!» – Лидка с ненавистью посмотрела на бородача.
- Позовите беленького врача,- сказала она и отвернулась.
Сестры шутливо подтрунивали над ней и над ним, но беленький врач безотказно приходил и подолгу стоял возле  ее кровати, держа ее за руку, пока она не засыпала.
- Доктор, миленький, - просила Лидка, - переведите меня отсюда скорее. Что мне здесь? Бабка не лучше меня, а и то перевели…
- Не торопитесь, - голос его журчал мягко, как вода, - не торопитесь. Всему свой срок. Вам нужно побыть еще здесь для Вашей же пользы. Не торопитесь…
Но Лидкины мысли были уже далеко. Ей не терпелось увидеть дочку, убежать из этой одиночной пыточной камеры, как она прозвала реанимацию, к людям, с их живыми радостями и бедами, которыми был наполнен тот другой мир, от которого ее отгораживали эти белые стены с капельницами по обоим бокам ее кровати, и где она лежала  теперь  совсем одна.
В своем полубредовом состоянии она не всегда четко понимала, когда день, когда ночь. От многочисленных уколов, выпитой воды и своего неподвижного горизонтального положения она совсем отекла и была похожа на раздутый желтый  стеклянный пузырь, неизвестно почему похожий на человеческое тело. Бред ее усиливался еще и оттого, что снизу постоянно пекло, как будто она и впрямь лежала на кострище, огонь которого медленно и неотвратимо жарил ее тело. Тогда ни она, ни кто- либо другой не понимали, что это пролежень, начавший разъедать ее полное тело своим язвенным жгучим языком.
Лидка по-прежнему не подпускала к себе бородатого доктора, и только беленький врач мог успокоить и утихомирить ее. Состояние ее относили к тяжелому, и мало кто надеялся, что она выживет. Но время шло, и на девятый день ее пребывания в этой палате было принято решение перевести ее в обычную. Она восприняла это как нечто такое, что уже отделило ее от края смерти и перекинуло мостик, хотя и хлипкий, к берегу жизни, который ей нужно перейти как можно быстрее, чтобы навсегда забыть весь кошмар ее жуткого положения.
Несмотря на всю ее слабость, в душе ее загорелось огромное желание жить, подкрепленное тем, что теперь она увидится с теми, кого она любила,  и кто любил ее. С теми, с кем так долго разделяла ее эта страшная реанимационная палата.
Лидка хотела попросить беленького врача, чтобы и там он непременно приходил к ней, но в тот день, когда ее переводили, его не было, и ей так и не удалось увидеться с ним.   В ее смутном сознании нечетко вырисовывался его образ в больничной робе и колпачке, и она смертельно боялась, что не узнает его, если встретит случайно в другом месте. Ее больное состояние не подсказало ей простого решения: спросить его имя и фамилию, и на новом месте она все никак не могла втолковать, кого же ей хотелось увидеть возле себя.
Новый лечащий врач ей понравился, она сразу прониклась к нему симпатией и уважением. Да и он сам был мужчиной видным, даже красивым, с юмором и необходимой строгостью знающего квалифицированного врача. Здесь началась история ее выздоровления. Через полтора месяца, как раз под Новый год, ее выписали домой. Вот тогда и произошла ее последняя встреча с беленьким врачом.
Уже при выходе из больницы, у края лестницы, она, поддерживаемая под обе руки своими родственниками, увидела идущего навстречу молоденького капитана в форме, и вскрикнула от неожиданности, остановившись, как вкопанная.
- Доктор, - закричала она так громко, как только могла, – милый, наконец-то я Вас встретила! – Капитан, смущенный и растерянный остановился, внимательно вглядываясь в ее лицо.  – А меня выписывают, - радостно продолжала Лидка, - вот еду теперь домой. Как хорошо, что я Вас встретила, думала, что уже и не увижу… - по щеке ее потекла слеза.
- Так рано? – Изумился она, наконец, узнав в этой накрашенной красивой женщине ту безнадежно больную и остекленевшую пациентку, к которой он приходил. – Так рано… - он покачал головой. – Ну, что же… желаю Вам полного выздоровления и счастливого Нового года.
Лидка растроганно кивнула. Ей хотелось сказать ему много теплых и благодарных слов, но комок, колом застрявший в горле, мешал и душил ее,  и она только и сумела выдавить сквозь слезы неуклюжие и, как ей казалось, совсем не те слова, которые нужно было  сказать ему.
- Спасибо, доктор, - срывающимся голосом проговорила она. – Я Вас никогда не забуду… никогда…
Он махнул ей рукой, и она, подхваченная под руки, потихоньку начала спускаться по ступенькам, то и дело оглядываясь вслед доктору, пока он не скрылся в дверях больничного корпуса.
Слово свое Лидка сдержала. До самой смерти, а прожила она после этой жуткой травмы еще семнадцать лет,  не забывала она своего «беленького доктора», почитая его за образец отношения к больному и беспомощному человеку. Не знаю, жив ли он сейчас, помнит ли он этот случай из своей огромной врачебной практики, но так хочется от всего сердца поклониться этому замечательному  военному врачу и человеку за его великое ангельское служение своему делу, делу милосердия и жизни людей!