Анна - часть восьмая

           Каждый день прибывали новые этапы раскулаченных, однако больше ни одной семьи не прибыло из родных мест.  Анна томилась в ожидании и надежде – получить весточку от мужа. Однако холодные, безнадёжные дни тянулись долгой суровой нитью, время мотало и мотало свою бесконечную серую пряжу.  Смириться со своим теперешним положением Анна не хотела и не могла. Беспокойство и тревога за сына нависали снежной лавиной, готовой сорваться в любую минуту, сметая всё на своём пути, несчастная мать находилась на грани помешательства, но сознание вновь протянуло ей спасательный круг, навязывая светлые воспоминания.

     Ясный, залитый солнцем день, в тени цветущей, раскидистой яблони свёкор забавляется с Павлушей, через открытое окно слышно его воркование и заливистый, точно колокольчик, смех мальчика.
«Нюра! Нюра, да иди же скорее сюда!» – донёсся, ставший вдруг осторожным и тихим голос свекра. Анна стремглав выбежала на крыльцо и замерла - неуверенно ступая, Павлик делал первые самостоятельные шаги. Маленькие ручки балансировали в воздухе, лучики солнца искрились в русых кудряшках и он был похож на ангелочка, спустившегося на землю. На стук двери малыш обернулся и, потеряв равновесие, мягко повалился на траву, но крепкие руки деда подхватили его, не позволив упасть:
– Пошёл! Аннушка, он пошёл! – радостно закричал свёкор, целуя мальчика и подбрасывая его вверх, – А ну-ка, мужик, топай к мамке, – бережно поставил он малыша на землю.
– Сыночек, беги ко мне, мой золотой… – протянула Анна руки к сыну и присела на колени.
– Почуй, внучёк, землю, почуй её матушку под ногами! Не спеши… А ты, Нюра, не торопи его, – одной рукой удерживая на месте Павлика, ласково приговаривал дед, а другой легонько похлопывал его по ножкам. Уловив момент, когда они напряглись как пружинки, Павел Петрович отвёл свои руки в сторону, предоставив малышу свободу и тот, слегка покачиваясь, всё ещё неуверенно, направился к матери. Эти десять лёгких, как пёрышко, шажков отдавались в её душе великой радостью, хотелось вскочить и ринуться навстречу, но Анна терпеливо ждала. Наконец, малыш упал в её руки, осилив первую свою дорогу.

     Здесь, в заточении, Анна реально почувствовала его тёпленькое тугое тельце, милые ручки, крепко обнимавшие её шею и, спасительные для души и разума в данный момент слёзы, потекли из глаз женщины: «Грех отчаиваться! Надо жить и бороться! – пронеслось в голове, и эта твёрдая жизнеутверждающая мысль показалась ей знакомой, – Бежать! Надо отсюда бежать! Но как?» – она придумывала различные варианты побега, но ни один не казался ей осуществимым.
 
     Началась третья  неделя её пребывания в ссылке, тем временем, полным ходом шло как строительство бараков для вновь прибывших спецпереселенцев, так и Ирбитского диатомитового комбината. На третьем этаже, ещё не достроенного основного корпуса завода уже шла формовка кирпича вручную на «хлопушках». Одновременно строились подготовительные цеха: кузнечно-слесарный, лесопильно-столярный и электростанция.   Мужчин и женщин, в том числе и несовершеннолетних детей 13–15 лет, которые работали наравне со взрослыми по восемь-десять часов, с утра уводили на работу.  Анна с Лизонькой, Ванятка, да ещё трое малышей оставались запертыми в огромном помещении.  Она усаживала деток в кружок и читала им сказки Пушкина, зная их наизусть, или народные сказки, которых помнила несметное количество. Дети льнули к ней и слушали тихий, ласковый  голос словно завороженные: «Тётя Нюра, расскажи ещё», – просили они, и ручейком текла новая сказка.
 
     Старинное здание, задуманное первоначально как театр, не казалось уже таким угрюмым, но бежать из него не представлялось возможным. Над большим помещением, где ночами вповалку спали вернувшиеся с работы голодные, обессилевшие люди, располагались ещё два этажа-яруса.  Анна изучала каждый доступный уголок помещения, но всё было тщетно: «Нет, надо дождаться переселения в бараки, может там появится возможность… Обязательно появится!» – убеждала она себя.

– Спасибо тебе, Нюронька, что за Ваняткой смотришь! Он даже повеселел маленько, ночью всё  твои сказки пересказывает. Откуда ты, доченька, знаешь-то их столько … –  проговорила, вернувшаяся с работы, Мария, пытаясь снять платок с головы. От усталости и холода руки не слушались, но она все-таки стащила его и облегчённо вздохнула.  Узел густых, длинных, русых волос размотался и упал, покрывая тело женщины до колен.
– В детстве много читала. Садись, садись, тётя Маня! Сейчас кипяточку принесу! – согревая руки Марии в своих ладонях, ответила Анна.
– В детстве… сама ещё дитё… Успеется с кипяточком, ты рядышком вот присядь-ка, – она устало опустилась на солому и зашептала на ушко, - Тёс для стройки возят мужики из Кириловой, тут недалёко, а там  кум наш живёт, вот Михаил и передал ему весточку, в следующий раз Григорий сам привезёт доски. Вместе и обмозгуют, как можно отсюда выбраться.
– Надёжный хоть человек-то? –  распахнула Анна свои черные, жгучие глаза.
– Да кто его знает, вроде самостоятельный был человек, только время сейчас худое, Нюронька.  Но хоть какая-то надежда, – горячо прошептала Мария и уже вслух добавила, – Так неси, доченька, кипяточку-то, неси!
На лёгкой ноге, молодая женщина быстро вернулась с горячей водой:
– Вот, тётя Маня… погрейся.
– Не слушаются…ломит… – виновато улыбнулась Мария, пытаясь взять кружку. Анна принялась бережно растирать её руки, согревая их своим дыханием.
– Ты холодной принеси, доча, холодной водички… – как всегда пряча слёзы проговорила женщина. Анна метнулась было за водой, но Ванятка уже спешил навстречу с чашкой холодной воды.
– Вот молодец! Ты помнишь! – приговаривала мать, окуная тряпицу в холодную воду и крепко отжимая, – Я дома его заставляла воду с подоконников собирать, когда набегается на морозе и ручки замёрзнут. Нельзя холод теплом загонять в кости, болеть потом рученьки будут, ты запомни это, Нюронька. Вот… а  теперь давай кружку, – и она стала потихоньку, маленькими глоточками отпивать горячую воду, – Ну, Слава тебе, Господи! Отошли маленько.

      Не получавшая от родной матери ласки, Анна прониклась к этой чужой, но ставшей, за короткий отрезок времени, близкой женщине, дочерними чувствами. Она вдруг осознала, что никогда не ощущала на себе столько внимания и заботы. «Как странно, – думала она, – как странно, что посторонний человек порой становится ближе родного».
– Давай я тебя причешу, тётя Маня, – сказала Анна, заметив, что Мария ищет гребень. Шикарные волосы,  добела высветленные  на висках сединой, волной укрывали всё туловище немолодой женщины, щедро одарённой  незабываемой русской красой.
– Отрезать что ли, замаялась уже с ними, да и мыть негде… обовшивеем тут все скоро, – как обычно сама с собой разговаривала Мария, отдав голову в заботливые и ласковые руки Анны.
– Я тебе обрежу! Думать не моги! Потерпи, Машенька! – присел рядом Михаил, согревая жену взглядом, хранящим не только ласку, но и боль. Всегда уверенный в своих силах, привыкший самостоятельно и достойно решать любые бытовые вопросы, мужчина страдал от того, что не может изменить бедственное положение, в котором оказалась семья, и корил себя.
Будучи чутким человеком, Анна седьмым чувством ощутила эти душевные муки, ей захотелось обогреть и утешить его, а главное было чем.

        Днём, когда все работоспособные людей были выведены на работу, а дети, убаюканные сказками Анны, спали, дверь Пассажа распахнулась и на пороге появилась угрюмая женщина, она уже не раз появлялась здесь, добавляя в керосин в лампы. Пока она, молча, выполняла свою работу, охранник всегда стоял внутри помещения около двери. Сегодня, как и прежде, ни на кого не глядя, переходила она от лампы к лампе. Около одной замешкалась, безрезультатно пытаясь снять её со стены.  «Чего расселась! Пособи! Не видишь что ли, девка, живо!» – грубо окликнула она Анну.  Оставив детей, Анна поспешила к женщине, но в силу своего маленького роста не могла дотянуться до злополучной лампы. Женщина поставила бидон по другую сторону колонны, скрывшись от глаз охранника, и сняла лампу сама.  «Наливай! – прикрикнула она, Анна потянулась было за бидоном, но женщина легонько оттолкнула её, молниеносно выхватив откуда-то небольшой свёрток, – Спрячь, – прошептала и приложила палец к губам, и нарочито зло и громко сказала, – Пошла вон! Неумёха!» – отправившись дальше также неспешно и угрюмо выполнять свою работу. От её голоса проснулись дети и заплакала Лизонька,  Ванятка, поднял девочку на руки и ворковал, успокаивая её и детей.

Анна спрятала сверток за пазуху и стояла в полной растерянности, опершись спиной о колонну.  «Это хлеб! – колотилось сердце голодной женщины, – Хлеб!» Когда дверь Пассажа захлопнулась за конвоиром, Анна достала свёрток и отломила третью часть, остальное завернула опять в тряпицу и спрятала.
– Ребятки, смотрите, что я нашла! – она сняла с головы платок, расстелила его и, разломав хлеб на куски, раздала детям, – только помаленьку кушайте, не торопитесь, и никому не сказывайте! Хорошо? Никому! – повторила она строго, тщательно собирая с платка крошки и отправляя их в рот.  Смотреть на голодных детей не было сил. Хлеб растаял моментально. Паёк, который стали выдавать лишь два дня назад, иждивенцам не полагался, состоял он из 300 грамм хлеба в сутки и, хотя родители почти всё отдавали детям, растущему организму этого было недостаточно, – Покушали маленько, а сейчас давайте все спать и мы с Лизонькой поспим тоже…» – приговаривала она, укрывая детей.
– А ты… а тебе, Нюра? – робко спросил Ванятка, он даже не притронулся к куску и не съел его, как другие, а стоял, зажав хлеб в кулаке.
– Кушай деточка! Кушай! – скороговоркой произнесла Анна, убаюкивая дочку.
– Нет, Нюра! На! – по-взрослому решительно сказал мальчик, и протянул ей свой кусок, – Я не стану есть один!
– Хороший ты мой, солнышко, – привлекла его к себе Анна, - ну, давай разделим, добрая душа…
Они сидели, обнявшись и потихоньку, с наслаждением, ели поровну поделенный хлеб, смакую каждую крошечку. «За что? За что так страдают дети? Господи, милостивый! За что? Хорошо, что среди них нет Павлика. Правильно все же поступил Петр… только где они сейчас, мои золотые… » – думала Анна.

– Дядя Миша, вот хлебушек и вода ещё горячая, – протянула она ему  остатки хлеба, - мы уже ели.  Правда, Ванятка?! – предупредила Анна вопрос, готовый сорваться у мужчины с губ.
– Правда, тятенька! – подтвердил мальчик, не отводя взгляда от  отца. Дети рано взрослеют в подобных ситуациях, и, хотя голодные спазмы постоянно мучили ребёнка, он терпел и не жаловался, – Ешьте! Расскажи, Нюра, ещё сказку, – отвернулся он от отца и потянул её в сторону. Сильный дух, переданный родителями ребёнку с молоком матери, позволил ему пересилить голод, но находиться рядом он все-таки не мог, Анна поняла и это:
– Подожди, солнышко, – погладила она по голове мальчика, – сейчас Лизоньку возьму, давай походим маленько, слушай: « В некотором царстве…»

     Михаил, погруженный в думы, поднёс в ладонях хлеб к лицу и всем свои существом, каждой клеточкой, вдохнул этот родной запах. Ему виделось поле колышущейся, янтарной, спелой ржи с тучными колосьями, он явно слышал их шуршание: «Убирать пора…» – произнёс мужчина в забытьи.
– Что убирать, Миша? Ты о чём? – забеспокоилась Мария.
– Так, Машенька, ни о чём, – опомнился он, разломил хлеб на пять частей и обратился к старшему сыну, - Позови, Андрейка, Нюру с Ваняткой, не дело это!