Мат и интимные знания

Много лиц из далёкого детства хранит моя повзрослевшая и даже порядком постаревшая память.
Некоторые из них потускнели и постепенно совсем стёрлись. Другие до сих пор видятся отчётливо.
Они безмолвны, как в немой киноленте, но их мимика выразительна и порой являет собой страдальческую маску.

Такой привиделась мне сегодня Фира, мамина троюродная сестра.
Она была беженка, эвакуировалась во время войны из Киева. Никого из близкой родни у неё там не осталось,
война развеяла по городам и весям некогда большие и дружные семьи.

Фира приткнулась к нам. Она была некрасивая, рябая, да впридачу с заячьей губой.
Ходила тяжёлой мужской походкой.
В ватных брюках и ватной куртке напоминала приземистого, низкорослого мужчину.
Лет Фире было двадцать пять, не больше.
Но если бы кто-нибудь вгляделся в её лицо, покрытое сетью мелких морщинок, ни за что бы не поверил этому возрасту.
Но вглядываться в Фиру было некому. После войны мужчины, даже малостоящие мужчинки были в цене и нарасхват. Молодые красавицы, настоящие, как бы теперь выразились, модели, ходили одинокими страдалицами
и даже не мечтали о личном счастье.

Однажды я подслушал тайный, полный скрытых намёков разговор Фиры с моей мамой.
У Фиры был резкий голос с хрипотцой, она хотела, наверно, умерить его, но не могла. Да и волнение мешало.
- Ты, понимаешь, Ида, – пыталась шептать Фира, – мне стыдно до невозможности. Ведь скоро все увидят.
- Да кто отец то? – спрашивала мама.
- А шут его знает! – со странным отчаянием в голосе отвечала Фира. – Их двое было.
Как поймёшь, который из них?
- Что ты такое несёшь? – возмутилась мама. – Ты отдаёшь отчёт своим словам?
- Отдаю. Ну и что? Всё равно моё знание только в задницу заткнуть.

Мама поморщилась, она не любила резких выражений.
А тут ещё, как назло, я попался ей на глаза. Это её взбесило.
Моя вечно спокойная мама заорала не своим голосом:
- Ты! Что ты тут делаешь, шпион несчастный?
А ну, брысь с глаз, чтобы я тебя не видела даже близко.

Я ушёл и забился в самый дальний угол сада.
В свои десять лет я уже досконально знал, откуда берутся дети.
Мама считала меня наивным ребёнком, и если бы я поделился с ней своими знаниями, она бы сразу упала в обморок.
В то же время я понимал, какие вопросы можно обсуждать со взрослыми, а какие – нельзя.
Было много табу, и среди них – матерщина.

Мама свято верила, что я никогда не слыхал матерных слов. Был даже такой случай.
Наш дворовый хулиган Аркашка Конь, которому я крепко насолил, не вернув вовремя долг
после одного кровопролитного сражения в орлянку, решил мне отомстить.
И выбрал для этого самый иезуитский способ.

Он подошёл к нашей веранде и позвал:
- Лидия Здраевна!
Так маму называли в посёлке, еврейские имена плохо поддавались местной фонетике.
Мама выглянула:
- Чего тебе?
- Лидия Здраевна, уймите своего бандита Рафочку.
Мама испугалась:
- Что он сделал? Говори скорей, не томи.

Аркашка хитро покосился в мою сторону, я находился неподалёку, и на полном серьёзе выдал:
 - Ваш бандит Рафочка с утра и до вечера сыплет нецензурной бранью. Аж уши вянут.
- Как? – испугалась мама.
Аркашка завернул трёхэтажным матом, потом потупил глаза и сказал:
- Простите, Лидия Здраевна, это не я, это ваш любимый сынок Рафочка.

На маму страшно было смотреть.
Она позвала меня и почти пять минут не могла произнести ни звука, только сипела и хрипела.
Наконец, её прорвало:
- Вон! Ты мне больше не сын.
- Мама, – пытался я её урезонить, – это поклёп.
- Ах, поклёп! – кричала мама. – Ты ещё и трус. Боишься признаться в этих ужасных проступках.
- Мама, – умоляющим голосом произнёс я, – пожалуйста, не бери близко к сердцу.
У нас во дворе все так ругаются, даже трёхлетние.

Я взглянул на маму, и мне стало страшно.
Её трясло. Она закрыла лицо руками и по-настоящему рыдала, как маленькая девочка.
- Мой сын, – повторяла она, – мой Рафочка. Как можно, как можно ходить на эту ужасную улицу,
где нет ни одного нормального ребёнка? Сплошные извращенцы!

И вот теперь, подслушав разговор мамы с Фирой, я сразу сообразил, что Фира беременна.
Бедная, несчастная, некрасивая Фира,– думал я, – скоро все узнают о твоём позоре.
Как ты будешь жить? Как будешь глядеть людям в глаза?

Мысли о Фире терзали меня весь день, а к вечеру я решился на героический поступок.
Ну и пусть, доказывал я самому себе, – ну и пусть между нами такая разница в годах.
Я вырасту и женюсь на ней. Женюсь, чтобы заботиться о сироте, о безотцовщине.

Эта мысль придала мне храбрости.
Вечером я отозвал Фиру в сторону и прошептал ей в самое ухо:
- Фирочка, ты, главное, не переживай. Рожай спокойно. Я о вас позабочусь.
- Что? – Фира отшатнулась от меня, потом смерила долгим презрительным взглядом.
И, наконец, припечатала:
- Ну и придурок! Много я знала придурков. Но таких!

Потом, уже став взрослым, я полюбил поговорку:
«Многие знания ведут к многим печалям». Очень справедливая поговорка.

                Р.Маргулис